Примерно с месяц о старике Кодзи ничего не было слышно. Но однажды вечером, где-то дней через тридцать после упомянутых событий, на самом пороге дворца князя Нобунага обнаружили мертвецки пьяного старика. Тот спал непробудным сном и оглашал округу храпом. Храпел он очень громко, и звуки эти напоминали скорее раскаты грома, нежели дыхание человека. Подойдя к нему, стражник увидел, что это не кто иной, как старый Кодзи. За эту наглую выходку старика немедленно схватили и бросили в тюрьму. Но, даже оказавшись в узилище, он не проснулся. Более того, он беспробудно спал десять ночей и десять дней, оглашая округу ужасными руладами, и слышно их было далеко в округе.
Надо сказать, что в это время было не до старика Кодзи. Развивались иные события: в результате вероломного заговора князь Нобунага был убит, а власть узурпировал в недавнем прошлом его ближайший соратник некий Акэти Мицухидэ. Правил он совсем недолго – всего двенадцать дней. Тем не менее власть в Киото теперь принадлежала ему.
И вот ему рассказали о деле старого Кодзи. Он приказал стражникам привести к нему старика. Приказ выполнили, и тот предстал перед новым повелителем. Мицухидэ разговаривал с ним вежливо, обращался как с гостем и повелел накрыть стол разными яствами. Когда старик поел, Мицухидэ спросил его:
– Я слышал, что вы большой любитель вина. Сколько вина вы можете выпить за один присест?
Кодзи отвечал:
– Да я и сам не знаю точно, сколько могу выпить. Пью до тех пор, пока не захмелею.
Тогда повелитель приказал поставить перед ним бочонок вина и велел слугам, чтобы те наполняли его чашу, как только он захочет. И старик принялся выпивать. Он выпил десять больших чаш, но одиннадцатую ему не налили: больше он не попросил, да и слуги доложили, что бочонок опустел.
Все присутствующие, разумеется, были немало поражены этим праздником пьянства, а князь спросил Кодзи:
– Скажите, теперь вы вполне довольны?
– Ну да, – отвечал старик, – можно сказать, что я доволен вполне. А в благодарность за вашу августейшую доброту, – продолжал он, – я покажу, что я умею. Познакомлю со своим искусством. Для этого, пожалуйста, посмотрите на тот экран.
Он показал на огромный бумажный экран, склеенный из восьми полос, что занимал одну из стен покоев. На нем были изображены восемь видов священного озера Оми. На одном – прекрасная гладь озера, а вдалеке – фигурка человека, управляющего лодкой. Лодка и человек были совсем крошечные: на пространстве полотна они занимали едва ли больше квадратного дюйма. Старик махнул рукой в сторону лодки, и все увидели, что та сдвинулась с места и заскользила по водной глади к переднему плану картины. Очень быстро она увеличивалась в размерах, становясь все больше и больше. И вот уже можно было разглядеть того, кто управлял лодкой; вот его черты стали видны совершенно отчетливо… Лодка подплыла к краю картины, обретя реальные очертания и размеры – до нее можно было почти дотронуться рукой! Тут все увидели, как прибывает вода на полотне… Она вспучилась, а затем вдруг хлынула через край картины прямо в покои дворца и тут же затопила пол. Люди принялись подбирать полы халатов, а вода продолжала подниматься и уже дошла почти до колен. В этот момент лодка – самая настоящая рыбацкая лодка! – скользнула с экрана и… вплыла в зал. Все отчетливо видели, как лодочник взмахнул веслом, и слышали, как оно ударило о воду… А та все поднималась и уже была по пояс. Затем лодка подплыла к Кодзи, и тот запрыгнул в нее… В тот же момент лодочник развернул суденышко, и оно поплыло в обратном направлении – оно удалялось, быстро уменьшаясь в размерах. Едва лодка стала отдаляться, как вода начала убывать, словно отлив гнал ее обратно на картину! И вот лодка уже оказалась вдалеке – почти там, где была изначально, и… вся вода исчезла! А челнок между тем превратился в едва различимую точку – не больше квадратного дюйма, а затем и вовсе исчез!
А вместе с ней исчез и старый Кодзи. И больше никто и никогда не видел его в Японии.
История об Умэцу Тюбэе
Умэцу Тюбэй был молодым самураем большой отваги и силы. Он служил князю по имени Томура Дзюдаю, замок которого стоял на высоком холме неподалеку от местечка Ёкотэ́ в провинции Дэва. Дома стражников-самураев располагались у подножия холма, образуя небольшой городок.
Умэцу определили в ночную стражу – он должен был охранять ворота замка. У ночной стражи две смены – первая начинается на заходе и длится до полуночи, вторая – от полуночи до рассвета.
Однажды, когда Умэцу назначили во вторую смену, с ним случилось странное происшествие. Ближе к полуночи он шел заступать в караул и поднимался вверх по дороге, ведущей к замку. И вдруг заметил женщину. Та стояла на пронизывающем ветру, где дорога поворачивала к крепости. Он разглядел, что женщина держит в руках ребенка, – видимо, она ожидала кого-то.
Только исключительные обстоятельства могли объяснить появление женщины в таком пустынном месте в столь поздний час. Умэцу вспомнил, что с наступлением темноты демоны часто принимают женское обличье, чтобы обманывать и губить мужчин. Потому засомневался – а человеческое ли существо он видит; и когда обнаружил, что женщина заспешила ему навстречу, решил пройти мимо, не говоря ни слова. Он так и поступил бы, но женщина окликнула его по имени, что очень удивило. А еще она говорила таким приятным голосом… Она сказала:
– Добрый господин Умэцу! Нынче ночью у меня случилась беда. К тому же я должна исполнить одно очень непростое обязательство. Не будете ли вы столь любезны подержать – всего минутку! – этого маленького ребенка? Я вернусь очень быстро!..
И она отдала ему малыша.
Что это была за женщина? Очень красивая и молодая, но Умэцу не признал ее. Более того, он подозревал и ее, и голос, которым она говорила, – слишком уж он очаровывал, и даже ребенка – он подозревал всех и вся… Но был очень воспитан и добр от природы, к тому же чувствовал – это совсем не по-мужски: сдерживать лучшее в себе, быть грубым – только из-за боязни перед нечистой силой.
Не говоря ни слова, он принял ребенка.
– Пожалуйста, подержите его, пока я не вернусь, – сказала женщина. – Я вернусь очень скоро.
– Я побуду с ним, – отвечал самурай.
Женщина немедленно повернулась к нему спиной и, сойдя с дороги, бросилась вниз по склону холма. Она двигалась бесшумно и стремительно – скользила вниз так легко и быстро, что он едва верил своим глазам. Несколько мгновений – и она исчезла из поля зрения.
Тогда Умэцу в первый раз взглянул на ребенка. Тот был очень маленький – совсем крошечный. Похоже было, что он только родился. Младенец лежал очень тихо, не плакал и, видимо, не собирался.
Неожиданно самураю показалось, что ребенок вдруг стал больше. Он взглянул на сверток снова. Нет, все та же малая кроха лежала у него на руках. К тому же он даже не пошевелился. С чего он взял, что малыш вдруг вырос?
Через мгновение Умэцу знал ответ – и от этого его пронизала дрожь. Ребенок не рос: он становился тяжелее.
…Поначалу сверток весил не больше семи-восьми фунтов[87], но затем его вес сразу удвоился, потом утроился, затем вырос в четыре раза. Теперь он весил уже не меньше пятидесяти фунтов и продолжал тяжелеть… Сто фунтов! Сто пятьдесят! Двести!.. Умэцу понял, что его обманули: он разговаривал не с земной женщиной и младенец этот не человек. Но он дал обещание, а самурай не может нарушить свое слово. Поэтому продолжал держать дитя в своих руках, а оно становилось все тяжелее и тяжелее… Двести пятьдесят фунтов… Триста! Четыреста фунтов!..
Самурай не мог сообразить, что происходит, но держал себя в руках и не давал страху подчинить себя. И хотя силы его иссякали, ребенка из рук он не выпускал…
Пятьсот фунтов! Пятьсот пятьдесят! Шестьсот фунтов! Все мышцы уже дрожали от напряжения, не выдерживая нагрузки, что ложилась на них, но Умэцу держался – уже из последних сил… И вот, когда сил почти не осталось и пришло отчаяние, он зашептал молитву:
– Наму Амида Буцу! Наму Амида Буцу! Наму Амида Буцу!
В третий раз он уже не прошептал, а простонал – так велико было напряжение. Когда святое заклинание прозвучало в последний раз, напряжение чудесным образом вдруг спало – ребенок ничего не весил… Самурай стоял в оцепенении, продолжая сжимать свою ношу, но… в руках у него ничего не было! Младенец бесследно исчез… И в тот же момент в отдалении Умэцу вновь увидел ту же женщину – она быстро – очень быстро, как и ушла, – приближалась.
Немного запыхавшись, она подошла к нему. Самурай вновь заметил, что она очень – потрясающе красива… А еще он разглядел, что лоб ее покрыт бисеринками пота – они блестели даже на бровях, а рукава халата завернуты вверх и связаны – чтобы не мешали и не падали – специальными шнурками тасуки: похоже на то, что незнакомка трудилась – трудилась очень усердно и только что завершила нелегкую свою работу.
Остановившись подле, она сказала:
– Благородный господин Умэцу! Вы и представить не можете, какую огромную службу сослужили и как мне помогли! Ведь я – удзигами этого места[88], и этой ночью одна из моих подопечных собралась рожать. Поскольку она испытывала нечеловеческие боли, она взмолилась и попросила меня о помощи. Было очень тяжело. Очень скоро я поняла, что мне одной – без помощи – не справиться: в одиночку я не смогу спасти ее. Вот поэтому я обратилась к вам, рассчитывая на вашу силу и отвагу. Ребенок, которого я вложила в ваши руки, был еще не рожденным младенцем. Когда вы почувствовали, что он стал тяжелее, началось его рождение. Но все пошло не так, как должно было случиться: он тяжелел в ваших руках, потому что никак не мог родиться. А когда вес стал невыносимо тяжелым – таким тяжелым, что вы испугались, что не удержите, – тогда дело стало совсем плохо: нам показалось, что женщина не родит, что она умерла, и родственники уже оплакивали ее. И только тогда, когда вы трижды повторили молитву