У меня под черепом зигзагами засновали начатки мигрени.
– Я, кажется, просила тебя постирать? – спросила я, уже мысленно репетируя речь о выселении.
– Подруга, ты, похоже, месяцев на пять отстала по стирке. Мерлиновы манатки теперь уж и не стоит, видимо, стирать – он из них вырос.
– А ужин что? – Бурля негодованием, я ворвалась в кухню, заваленную плошками, эмалированными засохшей едой.
– Я думал, остатками перебьемся, – крикнул он с дивана.
– Остатками чего? У нас было что оставлять? Кто готовил? И когда? – Меня так трясло, что можно было заподозрить позднюю стадию Паркинсона.
– Эй, за каждой успешной женщиной – всегда микроволновка и замороженный харч.
Он сплел пальцы на затылке и пошевелил мускулами.
– А, да – ну и чувак, который может оценить ее попку, – добавил он, вытягивая шею, чтобы вид на мой зад открылся получше.
Я глянула с отвращением на пастуший пирог[69] в пластиковой упаковке, выложенный на стол.
– Ты помнишь, что я говорила про разнообразную трапезу? Где овощи?
Я натянула резиновые перчатки и принялась сваливать тарелки в раковину.
– У нас с Мерлином был очень разнообразный обед. И белый, и черный шоколад – правда, Мерлин? – крикнул он.
Я уже собралась было наорать на него за шоколадный обед, но тут до меня дошло, что именно я услышала.
– Обед? – Меня аж приморозило. – То есть Мерлин не ходил в школу?
– Ой, да брось эту посуду, у тебя был тяжелый день.
Я вдруг безосновательно подумала, что Арчи предложит вымыть посуду сам, но он добавил с хитрованской улыбкой:
– Завтра помоешь. Или вот что: пусть Мерлин помоет. Эй, мудрец!
– Мудрец? – поморщилась я.
Мой сын прискакал в кухню и выжал из меня воздух своей обычной медвежьей хваткой. Лицо у него пылало от возбуждения.
– Ты такая шикарная женщина! – воскликнул он, но тут же растерялся. – А ты и впрямь моя мать?
В его взгляде друг за дружкой гонялись самые разные чувства.
– Может, все вокруг – декорации? А вы все – актеры и играете разученные роли?
Голубые глаза перевели фокус с меня в бесконечность. Мне иногда казалось, что он может утонуть в собственных церебральных волнах.
– Мерлин, почему ты не ходил в школу? – начала я, но оборвала себя в изумлении.
Мой сын взял нож и стал резать помидор. Четыре, пять, шесть кружков. Я пялилась, трепеща с головы до ног, на то, как он делает себе сэндвич. Я была даже не одна трепеща, а сразу несколько. От этого достижения я впала в восторг, но внутри слегка зазудело от ревности.
– Обалдеть, – выговорила я хрипло и попыталась улыбнуться Арчи, но только зря лицевые мышцы напрягала. Улыбаться не хотелось.
Но Мерлину я сказала:
– Дорогой, я в жизни еще не видела настолько восхитительно нарезанных помидоров.
И со слезами на глазах обняла его. Со стороны бы показалось, что Мерлин только что завершил одиночную кругосветку на яхте.
– Ты говоришь помидор, я говорю – томат, – запел Арчи неожиданно благозвучно и мелодично. – Ты говоришь фелляция, я говорю – минет. Помидор, томат, фелляция, минет... Ну так что, можно я останусь?
Инстинкты во мне вопили «нет!», но я кивнула. Скромный помидор выиграл Арчи амнистию.
– А минет – это такой шербет? – спросил Мерлин с любопытством. – Было бы обворожительно его как-нибудь попробовать.
– Убиться с тебя, малец. Свежо мыслишь.
Мерлин воззрился на него озадаченно:
– А можно мыслить тухло?
Арчи разоржался по второму кругу, в припадке веселья захлопал себя по ляжке.
– Хочешь, после ужина еще пару аккордов покажу? Или даже как зубами играть?
Я неслышно застонала. Что я наделала? Я уже тогда знала, что позволить Арчи остаться – все равно что открыть посудную лавку в трущобах Багдада. Оставалось только дождаться налета...
Глава 10Прогулка по парку[70]
С тех пор как Мерлину поставили диагноз, я часто ощущала, будто весь мир ополчился на меня, хотя в минуты просветления понимала, что это не так. Ну, то есть, у Швейцарии же нейтралитет, верно? Я думала, Арчи окажется неким спасителем, но на деле вышло все наоборот. Приговор отсрочился ровно на четыре дня.
– Пусть убирается! – по новой заныла я в разговорах с сестрой.
Мы торчали во дворе – отмывали из шланга Мерлинов рюкзак, в котором я откопала пять протухших сэндвичей, у которых срок годности, судя по шкале зловония, истек во времена динозавров. – Знаешь, что он вчера сказал Мерлину? У женщин-де за эволюцию развились маленькие ступни, чтоб удобнее вставать к кухонной мойке, – выговорила я, кипя от возмущения. – Он спросил моего сына, сколько нужно мужчин, чтобы открыть бутылку пива, и сам себе ответил, что нисколько – женщина должна подавать его открытым. Еще сказал, что татуировки у женщин на пояснице называются «подставками под пиво»... Мерлин воспринимает все это буквально. Он это ляпнет какой-нибудь тетке и загремит за сексуальные домогательства.
Я перевернула рюкзак сушиться под теплым июньским солнышком.
– Как ты думаешь, этот Тарзан спустится хоть ненадолго с лиан, чтоб я на него посмотрела? – спросила заинтригованная Фиби.
– Будет у Мерлина на шестнадцатилетии. Но должна тебя предупредить: приедет Хавроника. Ее светлость взяли на себя труд навещать внука раз в год, в день рождения. Хочет подарок вручить. Надеюсь, голову его отца на блюде.
– Так и нет вестей от Джереми?
– Нет.
Отец Мерлина ни разу не звонил и не писал сыну. Я попыталась отменить боль беззаботным замечанием:
– Когда женщина выходит замуж, ей стоит остановиться и подумать: это ли имя хочу я видеть на алиментных чеках?
Но мою нежную сестру не проведешь. Она вдруг обняла меня – теплые руки сжали крепко, будто меня ей подарили.
– Не представляю, как ты справляешься, Лулу.
– Алкоголь и наркотики, – ответила я уныло.
К вечеру шестнадцатого дня рождения Мерлина я сумрачно накрывала стол. Мало кого можно было пригласить. Мы с Мерлином для тусовок – как миксоматоз для кроликов.
Помимо меня, моей сестры и ее мужа Дэнни, их двоих детей, которых пригнали насильно, будет моя заносчивая экс-свекровь, Мерлинова крашеная-обгашеная учительница Пенни со своим бойфрендом и оккупант Арчи. От мысли, что у Мерлина нет ни единого друга его возраста, у меня сжималось сердце. Ему бы носиться по улицам с ватагой пацанов, выделываться перед прохожими и творить бесчинства.
Я меланхолически вздохнула: всегда будем только мы с Мерлином.
– И где же наш кроманьонец? – спросила сестра, сворачивая лебедей из салфеток с виртуозностью опытной авиапрелестницы.
Я была в запарке имени Дорис Дэй – готовила и убирала с раннего утра, а Фиби только что прилетела подсобить. Прибыла прямиком с пикета в Хитроу, где «Британские авиалинии» требовали повышения зарплаты.
– Арчи обещал помочь, но надежды на него никакой. Если говорит, что прибудет к двум 21 июня, это значит, что примерно к четырем, где-то в сентябре.
На часах было пять, когда Арчи наконец ввалился в гостиную, одетый практически только в ухмылку.
– Спасибо тебе – уж так помог, так помог, – буркнула я.
– Прости, обнаружил себя бухим, – ответил он, подсмыкивая шорты с черепами и костями. – Кажется, я полил твой лимон водкой. Значит, можно будет выжимать прямо в стакан.
– Чистый гений! – хохотнула Фиби.
Арчи повернулся и смерил взглядом мою сестру.
– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он галантно и даже присвистнул. – А вы кто будете?
– Младшая сестра Люси, – соврала Фиби и замахала ресницами с рекордной частотой, куда там Доналду Брэдмену[71].
Я покосилась на сестру. Это ж надо! Вдруг обратившись в главкомы флирта, она заигрывала с этим престарелым пердуном.
– Если б я знал, что у нас гости, я балду бы не пинал. – Арчи пустил слюну. – В смысле, не ходил бы без трусов.
– Арчибальд, ты не мог бы все-таки не быть жопой минут пять и помочь накрыть на стол – или почистить картошку, или выставить закуски?
– Ну-у, жопа – часть моего мужского естества... Вот вам мой метод ведения хозяйства: открываешь гостям дверь и с порога сообщаешь: «Блин! Нас только что ограбили. Дом вверх дном. Только гляньте, что они тут натворили!» Гости ж не звери – помогут все прибрать из сострадания.
Фиби – по-прежнему в форме «Британских авиалиний» – кокетливо захихикала и присела на кухонный табурет, чтобы лучше видели ее роскошные ноги.
Я застонала:
– Предупреждаю, Арчи нравятся затейливые женщины лишь потому, что противоположное притягивает.
– Ну, Фиби, расскажи о себе, подруга. Все, что ты слышала обо мне, – правда, включая клевету и враки. – Тут он разразился сухим кашлем, который слегка подмочил его монолог Казановы. – Блядский ужас. Должен быть способ начинать день, не выхаркивая легкие.
Арчи развалился в кухонном кресле, могучие руки сложил на затылке. Шерсть на груди перла из выреза белой безрукавки.
– Вообще-то уже вечер, – отрезала я, суя ему в руку картофелечистку. – Неплохо бы одеться до приезда Мерлиновой бабушки. И, кстати, – не слишком распускай язык, когда будешь лобзать мою бывшую свекровь, это сильно уронит твой авторитет.
– А где ж наш именинник? Он мне тут показывал записи крикетных счетов. У пацана память охренеть какая.
Да, где же Мерлин? Стоило моему сыну затихнуть у себя в комнате, я начинала опасаться, что он в данную минуту взламывает компьютерную систему Пентагона и дистанционно запускает трансконтинентальную ракету, с которой начнется следующая мировая война. Я рванула наверх. Как обычно, он исписывал одну страницу за другой крикетными цифрами и фактами – каждый матч, по памяти, каждую подачу, средние показатели каждого игрока до последнего десятичного знака. Я ничего не знала о крикете – кроме того, что мой брак, похоже, оказался короче турнирного матча