И нарисовал он Чудовище Пятирога: у него огромнейший острый рог на носу да по рогу на каждой ноге.
И нарисовал гору. Над ней чёрный дым. Это не простая гора, а огнедышащая — вулкан. Он даже дым не дорисовал до конца, а уже крикнул страшным голосом:
— В бой, проклятые людоеды! Конец тебе, глупая маленькая Ёженька!
Послушались людоеды и метнули копья.
Подняли и сомкнули щиты храбрые Ёженькины братья, защищая сестричку.
Три копья попали в щит Старшего Ежа, два копья — в щит Среднего Ежа, и одно — в щит самого маленького, того, которому Ёженька рассказывала свои секреты.
Сильно, очень сильно ударили копья.
Но братья выдержали. Даже самый маленький выдержал.
А Злой Художник бьёт своим серым карандашом Чудовище, приказывает:
— Беги и сейчас же растопчи глупую Ёженьку.
Побежало Чудовище!
Остров затрясся под его копытами, как при землетрясении. Но Ёженька придумала, как победить врага, и шепнула братьям.
Старший Ёж подскочил и ухватился за вершину конфетной пальмы. Средний Ёж повис на ногах старшего брата. А Ёженька и Маленький Ёж уцепились за ноги Среднего Ежа.
Согнулась пальма! До самой земли согнулась! Согнулась, как лук, высокая конфетная пальма.
А Пятирог совсем близко.
— Беги скорее, а то я тебя резинкой сотру! — подгоняет Злой Художник Чудовище. — Растопчи Ёженьку!
— Отпускай! — скомандовала Ёженька.
Пальма разогнулась. «Мишки», «шоколадные бомбы», кремовые пирожные, торты полетели навстречу Чудовищу!
А вместе с конфетами полетело и сердце — то, запасное.
Чудовище увидело, какие вкусные вещи летят, и открыло пасть. Оно было хотя и Чудовище, но сластёна.
Проглотило оно сто тортов, тысячу пирожных, десять тысяч шоколадных конфет, сто тысяч карамелек и вдруг улыбнулось и сказало Ёженьке:
— Ни за что я тебя не растопчу и не проглочу. Давай будем дружить!
Ведь вместе со сладостями в него влетело сердце. И стало Чудовище доброе и милое.
Чудовище хотя с виду и огромное — больше слона, но по правде оно совсем ещё маленькое, только-только родилось на свет. А маленькие чудовища иногда удивительно как быстро добреют.
Протянуло Чудовище Ёженьке лапу.
И Ёженька смело протянула ему руку и тоже сказала:
— Давай будем дружить!
Всё бы хорошо, но Злой Художник стащил тем временем красный карандаш и нарисовал извержение вулкана. Льётся красная, кипящая лава.
А Злой Художник радуется.
— Пусть весь остров зальёт и всё погибнет, — бормочет он про себя.
Только не бывать этому!
Повисли Ёженька и её братья на морожено-пломбирной пальме. Р-раз — и полетели навстречу лаве три миллиона порций сливочного, шоколадного, лимонного мороженого.
И ещё миллион порций крем-брюле!
Лава, конечно, замёрзла.
Жалко, столько мороженого погибло, но зато — ур-ра! — остров спасён.
А Чудовище тем временем погнало людоедов к самому морю. А там пожалело их и спросило:
— Не будете больше людоедами?
— А мы и не людоеды вовсе. Нас только прозвали так, чтобы страшнее было.
— Воевать больше не будете? — спросило Чудовище.
— Честное слово, не будем!
— Тогда идёмте мириться.
И помирились.
И зажили дружно.
А остров стал называться Островом Нарисованных Человечков.
Ты посмотри на глобусе и, может быть, найдёшь его. А может быть, и не найдёшь, потому что он очень маленький.
Теперь там школа.
А на стене в школе висит табель, в котором Старший Ёж — он теперь стал учителем — проставляет отметки всем ученикам.
Из вулкана вытекла вся лава, так что внутри стало хорошо и просторно.
А шапочку Ёженькину, которая вроде короны, носят по очереди все. Кто дежурит по школе, тот и носит. Сегодня дежурит Чудовище.
А после уроков все Нарисованные Человечки идут купаться в море или катаются на катке, который образовался из замороженной лавы. Замечательный каток! Ёженька учит кататься Чудовище. Оно не очень-то ловкое, да и нелегко быть ловким, если ты такое громадное. Вот оно упало, всплакнуло было, но лизнуло лёд и сразу утешилось. Лёд-то ведь сладкий, из самого прекрасного мороженого.
А иногда утром, в солнечный денёк, все Нарисованные Человечки стоят на берегу, около своих трёх пальм. Что они ищут глазами? Почему лица у них такие задумчивые, даже грустные? Особенно у Ёженьки. Может быть, они ищут дом за ста морями и ста лесами, да ещё за высокой горой, в маленьком городе, на опушке дремучего леса, дом, в котором они родились и где живёт Добрый Художник.
Кукушка и Соловей
Один кукушонок вылупился в соловьином гнезде и совсем было собрался вытолкнуть соловьёнка, но не вытолкнул. Пожалел, что ли? А когда пожалел, решил:
«Дай я воспитаю из этого глупого соловьёнка, который не всегда же будет встречать добрых кукушек, хоть плохонькую, но кукушку».
И, решив сделать доброе дело, первое во всём кукушкином роду, стал учить соловьёнка.
— Ку-ку, — внятно и старательно куковал он утром и вечером. — Повтори: «Ку-ку, ку-ку…»
А соловей пел. Пел своё, то, что вошло в него через тонкую скорлупку яйца, давно, до рождения, вместе с солнечным лучом, случайно проникшим в гнездо, вместе с лунным лучом, с шумом листвы, щебетом матери.
— Ку-ку, ку-ку… Я терпелив и могу повторить ещё сто раз. Ку-ку, ку-ку, ку-ку… Это совсем просто, надо только чуть-чуть постараться.
А соловей пел своё, хотя старался и очень не хотел огорчать доброго наставника.
Продолжаются ли эти уроки до сих пор? Трудно сказать, хотя много раз я слышал в лесу, как кукушка диктует внятно, раздельно и терпеливо:
— Ку-ку, ку-ку. Попробуй ещё раз: «Ку-ку, ку-ку».
Петух
Это был самый красивый, важный и уважаемый петух в совхозе, а там жили, кроме него, ещё сотни петухов. Он имел самый нарядный хвост из синих, зелёных и оранжевых перьев, самый сильный голос и самую красную бороду. Но гордился он не этим.
Среди всех птиц совхоза не было другой, которая бы так аккуратно и хорошо исполняла свою работу. Дело его заключалось в том, чтобы ежедневно, не исключая праздничных дней, когда каждому хочется поспать подольше, встречать и провожать солнце.
Только когда он кончал петь, лягушки на соседнем пруду приступали к ночному концерту, а профессор Воротайло, не глядя в окошко, поворачивал выключатель, доярки шли задать на ночь корм коровам, и подсолнух, который с рассвета до заката поворачивает жёлтую голову вслед за солнцем, сонно пригибался к земле.
Словом, только по сигналу этого петуха в совхозе наступала ночь, появлялись звёзды и в полную силу загоралась луна.
Сколько ни жил петух, он не пропустил ни одного рассвета, ни одного заката, и никто не скажет, что был случай, когда он опоздал хотя бы на минуту.
За это его уважали, и он этим гордился.
Он вовсе не походил на некоторых других петухов, которые больше всего на свете любят без дела прохаживаться по двору среди кур, медленно переступая с ноги на ногу, чтобы все могли полюбоваться их острыми шпорами.
Однажды профессор Воротайло получил приказ выбрать в совхозе шесть самых лучших поросят, десять породистых кур и лучшего петуха. Взять для них провизии, построить удобные клетки и приехать в Москву.
А в Москве оказалось, что профессору вместе с его питомцами надо лететь к берегу Ледовитого океана, чтобы там развели для полярников птиц и свиней.
Так профессор Воротайло вместе с петухом, поросятами и курами начал путешествие.
Всю дорогу поросята даже ни разу не подняли свои пятачки к окошку: им было безразлично, летят ли они над неисследованными хребтами или реками, самыми широкими в мире; куры болтали между собой о разных пустяках, а петух по-прежнему исполнял дело, к которому привык с самого раннего цыплячьего детства: утром он будил сперва бортмеханика, чтобы он успел прогреть мотор, а потом штурмана и лётчика.
Без всяких приключений они прилетели на остров Врангеля.
Это самый северный остров — дальше океан, ледяные горы плывут среди разводьев чёрной, неласковой воды. На тысячи километров не встретишь человека.
На острове всё было готово к приёму гостей. Поросята сразу протискались к кормушке и сразу поссорились из-за вкусного куска, хотя таких кусков было много. Куры прихорашивались после дороги и беседовали между собой, по своему обычаю перескакивая с предмета на предмет.
— Ах, — говорила та, которая считалась самой умной, — что это кругом? Море? Странно — зачем столько воды? Другое дело, если бы мы были какими-нибудь глупыми утками, но я всегда была, есть и буду курицей, и не кем иным, как бы меня ни уговаривали.
— Как это красиво сказано! — отвечала другая. — Ну разумеется, я тоже была, есть и буду курицей. Это просто смешно — иметь утиный нос. Если бы я имела утиный нос, я бы никогда не показывала его из воды. Но к счастью, природа оказалась к нам милостивее, и мы можем не прятаться, не правда ли, милая?
А петух, не обращая внимания на кур, неторопливо осмотрел новые владения, остался доволен уютным птичником и теперь ждал.
Он очень устал во время перелёта и с удовольствием подремал бы час, другой на насесте, но так поступить он не мог. Дело в том, что солнце склонялось всё ниже. Оно скользило там, далеко, за причудливыми торосами, окрашивая всё — и разводья, и плавучие ледяные горы — в пурпурный цвет. Оно вырастало, становилось всё ярче, как бывает с солнцем всегда, когда оно собирается на покой. И петух ждал, чтобы по всем правилам проводить солнце, как он делал это всю жизнь — с той поры, когда, вылупившись из яйца, окончил обучение и стал петухом.
Он стоял неподвижно, выпрямившись, расправив синие, зелёные, оранжевые перья, и смотрел.
Время между тем шло, куры устали и расположились в тёплом тёмном птичнике, поросята наелись, перестали спорить и задремали; стало тихо.
Петух ждал, а солнце тем временем коснулось краешком моря, помедлило секунду и, вместо того чтобы исчезнуть за горизонтом, начало медленно подниматься. Петух стоял, широко раскрыв круглые глаза, крайне удивлённый и обескураженный. Он не знал, что тут, на Крайнем Севере, день продолжается несколько месяцев, а затем солнце прячется и несколько месяцев тянется полярная ночь.