— Какая именно чертовщина? — справился пронзительно тонкий голос, издав при этом неуместный звук вроде хихиканья.
Когда Димов подробно разъяснил все свои недовольства, тот же тонкий голос, уже без хихиканья, но как-то неприятно переиначивая слова, проговорил:
— Что ж, мы детальнейшим образом расследуем эту вашу чертовщинку-с, с точки зрения её соответствия стандартикам. И пришлём вам соответствующий ответик.
Действительно, через некоторое время ответ пришёл. На бланке Института стандартов, с печатью и подписью.
И в этом ответе значилось, между прочим:
«Уведомляем, что некоторая минимальная примесь волшебства или чертовщины допускалась только и исключительно в изделиях художественных промыслов, как-то: ковровом, музыкальном, кружевном, сказочном, а также винодельческом и кулинарном согласно ОСТ-11025 до номера ОСТ-110025. Однако данные стандарты давно отменены и заменены соответственно другими. Если же Зеркало ОСТ-1125 по досадному сходству номеров возомнит себя изделием художественных промыслов, следует разъяснить ему, что оно таковым изделием не является. А ежели и после данных разъяснений означенное Зеркальце будет продолжать проявлять эту нежелательную примесь волшебства, или, как вы выражаетесь, чертовщины, то следует обратиться к ближайшему Административному Чину по Наблюдению за Стандартами, каковым чином в вашем случае является Управдом».
— Гном! — со злобой крикнул Димов, несколько раз перечитав официальную бумагу. — Проклятый Гном вмешался и всё напутал.
Теперь Димов хорошо вспомнил, что и голос, ответивший якобы из Института стандартов, был поразительно знакомым, тонким и пронзительным, а вовсе не начальственным.
И вспомнил это неуместное хихиканье, поразившее его ещё во время телефонного разговора.
— Обратиться к проклятому и подозрительному Гному, который и есть главный виновник всех моих бед?! — вскричал Димов. — Нет, не бывать этому!
Он бросил официальную бумагу в мусоропровод, предварительно скомкав и разорвав её, а Круглое Зеркальце зашвырнул на шкаф.
Но Зеркальце Димову пришлось утром достать со шкафа, чтобы побриться.
И оно, вместо того чтобы изменить своё поведение, сразу же сказало — тихо, но достаточно внятно, даже, можно сказать, въедливо:
— А у тебя, дружок, появилась седина. Звони не звони, с этим ничего не поделаешь!
Димов промолчал.
Через некоторое время он остановился как-то в задумчивости перед Овальным Зеркалом в передней. И вдруг увидел, что оттуда, из розово-золотистого полумрака, выступила маркиза.
Он ещё не разобрался, кто это: маркиза, прабабушка Архитектора, или это его Девушка, которую студенты в шутку прозвали Маркизой, — когда услышал знакомый голос своей Девушки.
— Я уезжаю! — сказала она.
— Куда? Почему? — без особого интереса спросил Димов.
— Я уезжаю в дальние края… Ты же не просишь меня остаться, вот я и уезжаю, — сказала Девушка тихо, через силу.
— Да, разумеется, ты молода и можешь себе позволить постранствовать по свету, — сказал Димов, торопясь закончить не совсем приятный разговор. — До свиданья!
— Я не молода! — устало ответила Девушка. — И скажи мне прощай, а не до свиданья.
И Девушка исчезла в глубине Зеркала.
А ещё через некоторое время Круглое Зеркальце сказало Димову, когда он брился:
— Ты совсем поседел, старина, и у тебя просвечивает довольно уродливая плешь.
А ещё через несколько лет Димов почувствовал себя плохо и, прежде чем пойти на работу, посмотрелся в Круглое Зеркальце.
Оно ничего не отразило.
Совсем ничего.
Димов подошёл к Серебряному Овальному Зеркалу, но там тоже не появилось никакого отражения.
Он вошёл в ванную И Квадратное Зеркало не заметило его.
Из последних сил Димов добрался до телефона.
Он даже не успел набрать номер Института стандартов, как услышал знакомый тонкий голос, звучащий сейчас не пронзительно, а еле слышно:
— Если Существо, Предмет или Изделие не отражается больше в зеркалах, то его, Существо, Предмет или Изделие, независимо от назначения или занимаемого служебного положения согласно стандарту 11000025 следует считать несуществующим.
Димов хотел о чём-то спросить Гнома, голос которого он сразу узнал, но не спросил, потому что согласно стандарту 11000025 он больше на свете не существовал.
Курица, которая несёт золотые яйца
Она торопливо семенит по пыльной дороге из замка Одноглазого Карлика в лес — Курица, Которая Несёт Золотые Яйца.
Она бежит в полной темноте. И не мудрено, что она так торопится. Надо поспеть к дуплу старого дуба, где принимает Дятел — Птичий Доктор, к рассвету вернуться в замок и снести золотое яйцо.
Если она опоздает, Одноглазый Карлик рассердится, а в сердцах может зажарить и съесть её. Хотя это не так уж умно — съесть Курицу, Которая Несёт Золотые Яйца.
Она задыхается от бега, но не позволяет себе передохнуть. Она так тяжело ступает, что над дорогой поднимается пыль, земля вздрагивает, а Божья Коровка, дремлющая на придорожном лопухе, скатывается с шершавого листа и ворчит спросонья:
— И отдохнуть не дадут…
— Извините, — кудахчет Курица, вглядываясь в темноту подслеповатыми глазками. — Дело в том, что я очень тороплюсь к Птичьему Доктору.
— Если вы торопитесь к Птичьему Доктору, следовательно, вы птица, — не без рассудительности замечает Божья Коровка. — А если вы птица, почему бы вам не полететь к доктору?
— Видите ли, — смущённо и застенчиво отвечает Курица, всё ещё тяжело дыша от усталости, — я не умею летать…
— Тогда почему вы изволите именовать себя птицей? — насмешливо пищит Божья Коровка, изящно вспархивая на лист лопуха.
— В молодости я умела летать, — так же застенчиво отвечает Курица. — В молодости я летала с плетня к кусту бузины. И даже ещё дальше — через плетень в огород. Я летала, пока не…
«Пока не согласилась нести золотые яйца», — хочет она признаться, но вместо этого говорит совсем другое:
— Пока не стала такой ужасно тяжёлой…
Божья Коровка не слышит её. Она уже снова спит, сдвинув блестящие красные надкрылья с чёрными крапинками. Что ещё ей делать ночью, когда даже не видно, какая она необыкновенно красивая!
Курица продолжает свой путь — в лес к Дятлу, Птичьему Доктору.
Там, перед дуплом, ожидая очереди, стоят больные: Соловей, Поползень, который занозил лапку, Воробей из города — воробьи очень любят лечиться — и в самом конце Ящерица, потерявшая хвост. У Дятла лечатся не только птицы. Ведь известно, что он не поленится слетать в Африканские, или Австралийские, или Индийские леса, если там водятся целебные червяки, от которых быстрее растут хвосты. Ящерице — это совсем молодая ящерица — необходимо, чтобы хвост вырос прямо сейчас же, за один день, потому что вечером назначен первый в нынешнем году ящеричный бал. И в нынешнем году очень модны длинные острые хвостики салатного цвета.
Тяжело дыша, Курица бежит по тёмной пыльной дороге. Земля вздрагивает под ударами её лап.
Воробей прислушивается и досадливо чирикает:
— Опять эта, из Замка. И она опять пролезет вне очереди.
— Да, да… — вежливо отвечает Ящерица. И так как по молодости лет она занята исключительно мыслями о себе самой, смущённо спрашивает: — Со стороны незаметно… что я…
— Даже слепой прочирикает, что вы, сударыня, если говорить прямо, без хвоста! Не знаю, как принято у ящериц, а бесхвостые воробьи сидят дома, чтобы не оскорблять общественной нравственности.
Ящерица обиженно всхлипывает.
— Следующий! — вызывает Дятел.
Когда Соловей появляется в приёмной, Дятел, густо покраснев, так что на мгновение весь становится таким же красным, как его собственная манишка, запинаясь, говорит:
— Я — меломан и, разумеется, не пропускаю ни одного вашего концерта. Для меня огромная честь… Чем, однако, могу быть полезен?
— Я потерял дар божественной кантилены. Я не могу совладать с простейшей колоратурной партией. Я срываюсь на верхах и хриплю, когда пытаюсь взять нижнее «до». Разрешите, я спою, и вы сами убедитесь в моём бедственном положении.
— Ломака! — громко чирикает Воробей. — Просто ему хочется лишний раз похвастаться своим хвалёным кваканьем. «Тщеславие! Вот чем вы больны!» — прямо сказал бы я на месте Доктора этой серой пернатой лягушке.
А Соловей начинает петь.
Песня его звенит на самых высоких нотах. Кажется, что уже начался рассвет и из черноты ночи выступают вершины необыкновенных деревьев, снежные горы, сказочные башни.
Он щёлкает, и кажется, будто со звоном раскрываются почки всех цветов на свете — от самых крошечных, как северная незабудка, и до таких огромных, как африканская Виктория Регия.
— Божественно! — растроганно бормочет Дятел, когда пение смолкает.
— Мне показалось, — шепчет Ящерица, — что я стала самой прекрасной ящерицей в лесу и что…
— Смею заверить, вам это только показалось! — перебивает грубиян Воробей.
— Нет, нет!.. Не разуверяйте меня, милый доктор, — мелодично стонет Соловей. — Я потерял дар кантилены. Спасите меня, если это в ваших силах!
— Хм, хм… — говорит Дятел. — Попробуйте три дня принимать на рассвете половину Индийского червяка и запивать тремя каплями росы с берёзового листа.
Соловей выпархивает из дупла.
И в этот самый момент появляется Курица, Которая Несёт Золотые Яйца.
— Пропустите меня без очереди! — кудахчет она, задыхаясь от волнения и усталости. — Если я опоздаю хоть на минуту, Одноглазый Карлик зажарит меня и съест…
— Мама учила быть великодушной, — говорит Ящерица, отползая в сторону.
— Да, разумеется, раз вам грозит смерть… — соглашается Поползень.
— Если пропускать вне очереди всех, кому грозит смерть, то прежде всего следовало бы вспомнить жучков и личинок, которых вы, господин Поползень, слопаете, как только Дятел вытащит вам занозу из лапы, — сердито чирикает Воробей, однако тоже уступает Курице дорогу.
Курица неловко поднимается по ветке к входу в дупло и спрыгивает вниз.