и, когда ему это удалось, по щекам его катились слёзы, и он смотрел на доктора огромными карими глазами, полными негодования.
– Нечего голосить из-за такой ерунды, – сказала Матрона.
– Наложите повязку, Матрона, – сказал доктор. – И побольше сульфата магния. – И вышел из комнаты.
Вообще-то я доктора не винил. Я считал, что он всё это проделал довольно умно. Мы же должны учиться терпеть боль. Анестезия, обезболивающие уколы – всё это в те времена было редкостью. Зубные врачи, например, вообще не беспокоились о таких пустяках. Однако я сильно сомневаюсь, что вы, в наши дни, были бы довольны и счастливы, если бы доктор швырнул вам в лицо полотенце и набросился на вас с ножом.
Бородавка на большом пальце прекрасно сошла, а та что на коленке ещё даже не вздулась.
Ты ведь хотела, чтоб я учился пению…
Козий табак
Когда мне было лет девять, моя старушка-сестра – та, которая по отцу, – обручилась. Её избранником был молодой англичанин, доктор, и в то лето он вместе с нами поехал в Норвегию. Нежные чувства роились в воздухе как звёздная пыль, и романтические влюблённые, по причинам, нам, детям, совершенно неясным, не слишком радовались, когда мы повсюду таскались за ними. Они искали уединения. Они вдвоём катались на лодке. Они вдвоём лазили по скалам. Они даже завтракали вдвоём. Нас это возмущало. Мы были семья, мы всегда всё делали вместе, и мы не понимали, почему старушка-сестра вдруг решила поступать иначе, пусть даже она и помолвлена. Мы считали, что её возлюбленный нарушил спокойное течение нашей семейной жизни и рано или поздно должен за это поплатиться.
Мужественный возлюбленный и старушка-сестра (на заднем плане)
Этот возлюбленный был большим любителем курить трубку. Отвратительно пахнущая трубка вечно дымила у него во рту, за исключением тех минут, когда он ел или плавал. Мы даже задумывались, вынимает ли он трубку изо рта, когда целует свою наречённую. Разговаривая с тобой, он в самой мужественной манере сжимал мундштук трубки крепкими белыми зубами. Нас это бесило. Почему нельзя вежливо вынуть трубку изо рта и нормально разговаривать?
Однажды все мы на нашей маленькой моторке поехали на остров, где никогда раньше не были, и старушка-сестра и её мужественный возлюбленный решили отправиться с нами. Мы выбрали именно этот остров, потому что видели на нём коз. Они бродили по камням, и мы решили, что было бы здорово их навестить. Но когда мы причалили, оказалось, что козы совершенно дикие и к ним не подобраться. Так что мы бросили попытки подружиться с ними и просто расселись на гладких камнях в купальных костюмах, радуясь теплу и солнышку.
Мужественный возлюбленный набивал трубку. Я следил, как он аккуратно утрамбовывает в чашу трубки табак из жёлтого клеёнчатого кисета. Он как раз закончил это делать и уже собрался раскуривать трубку, как вдруг моя старушка-сестрица позвала его купаться. Так что он отложил трубку и прыгнул в воду.
Я смотрел на трубку, которая осталась лежать на камне. В двух шагах от неё я увидел кучку засохших козьих орешков, один в один маленьких и кругленьких, будто коричневые ягодки, и тут мне в голову пришла любопытная идея. Я взял трубку и выбил из неё весь табак. Потом взял козьи орешки и стал разминать в пальцах, пока они не превратились в мелкую труху. Потом я очень осторожно ссыпал этот измельчённый помёт в чашу трубки, утрамбовав большим пальцем, как это всегда делал мужественный возлюбленный. Закончив, я присыпал всё это сверху слоем настоящего табака. Вся семья наблюдала за тем, как я это делал. Никто не произнёс ни слова, но в воздухе витало одобрение. Я положил трубку обратно на камень, и мы уселись ждать возвращения жертвы. В этом деле все мы были заодно, даже мама. Все были повязаны круговой порукой. Позволив им наблюдать за мной, я тем самым сделал их моими соучастниками. Это был семейный заговор, безмолвный и весьма коварный.
Вернулся мужественный возлюбленный – весь в каплях морской воды, грудь колесом, сильный, бравый, загорелый и пышущий здоровьем.
– Отлично поплавали! – возвестил он человечеству. – Водичка – чудо! Всё просто потрясающе!
Он энергично растёрся полотенцем, отчего бицепсы его заходили ходуном, уселся на камень и потянулся за трубкой.
Девять пар глаз пристально смотрели на него. Никто даже не фыркнул. Ни одного предательского смешка. Мы дрожали от предвкушения, и этот трепет был вызван не в последнюю очередь тем, что никто из нас не знал, что именно сейчас произойдёт.
Мужественный возлюбленный зажал трубку в крепких белых зубах и чиркнул спичкой. Он поднёс пламя к трубке и глубоко вдохнул. Табак вспыхнул и разгорелся, и лицо мужественного возлюбленного скрылось за облаками голубого дыма.
– А-а-ах, – сказал он, выпуская дым через ноздри, – что может быть прекрасней славной трубочки после бодрящего купания?
Мы ждали. Напряжение становилось невыносимым. Сестра, которой было семь, не выдержала первой.
– Какой у тебя сорт табака? – невиннейше осведомилась она.
– «Нейви кат», – ответил мужественный возлюбленный. – Самый лучший, лучше не бывает. Эти норвежцы курят мерзкие ароматизированные сорта, я бы к таким и не притронулся.
– Не знала, что у табака бывает разный вкус, – продолжала сестрёнка.
– Конечно бывает! – сказал мужественный возлюбленный. – Для проницательного ценителя нет двух одинаковых сортов. Вот «Нейви кат» – чистейший и аутентичный. Это табак для настоящих мужчин. – Он, казалось, нарочно выбирает слова подлиннее и потуманнее, вроде «проницательный» или «аутентичный». Мы понятия не имели, что они означают.
Тут из моря выбралась старушка-сестра, закуталась в большое махровое полотенце, села рядом со своим мужественным возлюбленным, прижалась к нему, и они начали бросать друг на дружку такие дурацкие взгляды и обмениваться такими слащавыми улыбочками, что нам всем показалось, что нас сейчас стошнит. Но эти двое были слишком заняты друг другом и не замечали повисшего напряжения. Они не замечали даже, что все взгляды устремлены на них. Они, как обычно, погрузились в свой любовный мирок, в котором не существовало младших братьев и сестёр.
Море было спокойное, солнце сияло, день стоял прекрасный.
И вдруг мужественный возлюбленный издал пронзительный крик, и его подкинуло в воздух фута на четыре. Трубка выпала у него изо рта и со стуком покатилась по камням, а второй крик, который он издал, был таким душераздирающим, что все чайки на острове от испуга взвились в небо. Черты его исказились в ужасной муке, словно под пыткой, и лицо сделалось белее снега. Он начал шипеть, хрипеть, плеваться и вести себя как человек, внезапно сражённый тяжким недугом. При этом он не мог выговорить ни единого слова.
Мы заворожённо за ним следили.
Старушка-сестра, которая, должно быть, решила, что вот-вот навек лишится будущего супруга, колотила его кулаками по спине и вопила:
– Милый! Милый! Что с тобой? Где болит? Быстрее лодку сюда! Заводите мотор! Его надо в больницу! – Она, похоже, забыла, что в радиусе пятидесяти миль никакой больницы не было и в помине.
– Меня отравили! – прохрипел наконец мужественный возлюбленный. – Яд проник в лёгкие! В груди жжёт, пылает! Сердце, желудок, всё в огне!
– Да помогите же мне посадить его в лодку! Скорее! – закричала старушка-сестра, подхватывая суженого под мышки. – Чего уставились! Помогайте!
– Нет, нет! – простонал уже не столь мужественный возлюбленный. – Оставьте меня! Мне нужен свежий воздух! Воздуху мне, воздуху!
Он лёг навзничь, хватая ртом прекрасный норвежский океанский воздух, и через минуту-другую уже снова смог сесть и явно пошёл на поправку.
– Что это с тобой было? – спросила старушка-сестрица, нежно сжимая его ладони в своих.
– Не представляю, – пролепетал он. – Просто не представляю. – Лицо его было белым, как свежевыпавший снег, руки дрожали. – Но должна же быть причина, – добавил он. – Должна быть причина!
– Я знаю причину! – выкрикнула семилетняя сестра, заливаясь смехом. – Я знаю, я!
– Ну? – набросилась на неё старушка-сестра. – Что вы тут устроили? Говори сейчас же!
– Это всё его трубка! – выговорила маленькая сестра, трясясь от хохота.
– Что моя трубка? Что с ней? – спросил мужественный избранник.
– Ты курил козий табак! – воскликнула маленькая сестра.
Смысл этих слов дошёл до романтических влюблённых не сразу – на это потребовалось несколько секунд. Но когда дошёл, когда лицо мужественного возлюбленного исказилось от страшного гнева и он начал угрожающе приподниматься с места, мы все бросились в разные стороны и с высоких утёсов попрыгали в воду.
Рептон и «Шелл»1929–1936(13–20 лет)
Дорогая мама,
Огромное спасибо за посылку и за твои письма. У нас вчера был прекрасный ужин. Мы пожарили сосиски и ели их с фасолью из банки. Потом взбитые сливки. Печенье невероятно вкусное. Вчера вечером был сильный снегопад, и сейчас на земле… слой снега…
Одежда для новой школы
Когда мне было двенадцать лет, мама сказала:
– Я записала тебя в Марлборо и в Рептон. Куда ты хочешь поехать?
Марлборо и Рептон – знаменитые частные школы, но это было всё, что я о них знал.
– В Рептон, – сказал я. – Я поеду в Рептон. – Это было куда легче выговорить, чем «Марлборо».
– Отлично, – сказала мама. – Значит, Рептон.
Мы тогда жили в графстве Кент, в городке под названием Бексли. Рептон был милях в ста сорока севернее, в центральных графствах, неподалёку от Дерби. Но это было ничего, потому что туда ходило много поездов. В те времена никого не возили в школу на машине. Нас сажали в поезд.
Альфхильда, я, Аста, Элси и собаки. Тенби.
В сентябре 1929 года, когда настало время ехать в Рептон, мне стукнуло ровно тринадцать. В день отъезда мне в первую очередь нужно было соответствующим образом одеться. Неделей раньше мы с мамой съездили в Лондон, чтобы купить мне школьную форму, и я помню свой ужас, когда передо мной выложили костюм, который мне предстояло носить.