Не лучше и платья у девочек: веревка, завязанная крест-накрест, с которой свисают развевающиеся лоскутья, — вот и весь наряд.
И все с непокрытыми головами, со свалявшимися волосами, выгоревшими на солнце, с грязными носами, с обветренными коленками, с раздутыми пальцами, начиненными клещами.
— В полдень, — объявляет Гектор, — я пообедаю карликовыми бананами в масле и рыбой. Мама приготовила их перед уходом. Они еще теплые.
Еда — главная тема наших разговоров.
— А у нас, — говорит Поль за себя и за сестер, — у нас большая «канарейка» с рисовым пудингом. И наша мама разрешила нам взять еще муки, сколько мы захотим.
— Но у вас нет мяса, — замечает Суман.
— Даже нет рыбы!
— Вчера моя мама приготовила необыкновенно вкусную еду, — объявляет Романа с ужимками взрослой женщины, — жаркое из хлебного плода и свиного рыла. Пальчики оближешь! И мне немного оставили на обед.
Когда меню обедов перестает вызывать интерес — ведь сейчас мы еще не голодны, — мы начинаем бродить от хижины к хижине.
Ни одного взрослого на улице!
В некоторых хижинах вообще никто не живет; они заперты или открыты настежь, ибо не все рабочие плантаций Петиморна живут на Негритянской улице.
Сейчас мы одни, нам принадлежит все.
И мы обследуем свои владения, попутно уничтожая все, что нам заблагорассудится: там вырвем с корнем траву, ужасную траву от глистов, из которой нам приготовляют такое противное лекарство! Здесь швырнем камешки в бочки с питьевой водой — в другое время нам за это здорово бы влетело!
Иногда нам удается уговорить кого-нибудь из приятелей угостить нас обедом; те ведут нас к себе и делятся с нами с беззаботной радостью.
После чего ватага пускается в путь.
Куда глаза глядят.
От гуавы к сливе, от грядок икака к полям тростника. Мы отважно пересекаем саванны, обороняясь камнями от пасущихся там коров. Какой восторг, если среди зарослей попадается яблочная лиана[3] со спелыми плодами!
— Эй, послушайте! Трене́ль, это далеко? — спрашивает Жеснер.
Мы останавливаемся; отставшие поспешно догоняют нас.
— Конечно, далеко. А что?
— Да вчера вечером папа принес мне манго — большущие! Он нашел их по дороге в Тренель. Так он сказал.
— Тогда, наверное, это не очень далеко.
— Может, пойдем?
— А почему бы и нет?
Возможно, это и далеко, но ведь в нашем распоряжении целый день! А потом, путешествуя в веселой компании, совсем не замечаешь расстояний!
У подножия горы мы увидели повозку с удобрением, запряженную четверкой быков; она катится по дороге, громыхая колесами по бугристым колеям.
Жеснер, Романа и я тотчас же прыгаем на повозку сзади. Остальные прицепляются кто где может, а самые робкие трусят позади.
— Да тише вы, а то возчик заметит!
Возчик, стоя во весь рост, погоняет своих быков громогласной руганью; нас так восхищают его выражения, что мы не можем удержаться и громко повторяем их.
Жеснер, опьяненный запретными словами, добавляет еще несколько от себя.
Визг стоит страшный.
Но в самый разгар веселья, хотя повозка продолжает со скрипом продвигаться вперед, перед нами возникает возчик, размахивающий кнутом.
— Ах вы, бродячие негритята, проваливайте сейчас же!..
Наша банда бросается врассыпную.
Чтобы скрыть свой испуг, мы посылаем ругательства и обидные слова вслед повозке, которая удаляется, невозмутимо покачиваясь из стороны в сторону.
— Это не та дорога, — вдруг замечает Жеснер. — Надо было свернуть на том перекрестке и пойти по тропинке.
Действительно, мы уже не на дороге в Тренель. Этот проклятый возчик сбил нас с пути.
Тогда мы возвращаемся обратно. Нам до того досадно, что мы даже не смотрим на гуавы, растущие вдоль дороги. Правда, мы знаем по опыту, что на деревьях, окаймляющих трассы[4], редко остаются плоды.
Мы, большие, идем так быстро, что малыши совсем запыхались, едва поспевают за нами.
— Эконом! — кричит вдруг Орели.
Все останавливаются. Едва завидев за поворотом дороги белый зонтик, мы бросаемся в канаву. Я ползу на четвереньках в зарослях тростника, и в ушах у меня стоит шорох сухих стеблей и листьев, в которых я стараюсь укрыться.
Сердце мое, того и гляди, разорвется от страха. Мне кажется, что эконом скачет за мной по пятам.
Чуть дыша, я закатываюсь в борозду и лежу там, не в силах двинуться.
Постепенно сердце мое начинает биться ровнее, я прислушиваюсь.
Ни шороха.
Лишь удаляющийся стук копыт мула по твердой дороге. Скоро и он затихает.
Молчание.
— Эй! Жеснер, Романа! — тихонько окликаю я.
До меня доносится перешептывание.
— Вы его видите?
— Только зонтик.
Это голос Поля.
Я снова обретаю зрение. В панике я не соображал, где нахожусь. Мне казалось, я пробежал бесконечное расстояние, и, вылезая из зарослей, я боялся, что окажусь в чужой, далекой стране.
Жеснер и Романа уже поднялись и объявляют, что опасность миновала.
— А где Тортилла и Казимир?
Напрасно мы кричим во все концы — многих и след простыл.
Вечно с ними такая история, стоит только случиться какой-нибудь тревоге! От страха малыши разбегаются. Ну что ж, тем хуже для них.
Мы возвращаемся на перекресток.
— Но на этот раз, — говорит Жеснер, — мы не пойдем по большой дороге.
Мы предпочитаем пересечь поле прошлогоднего сахарного тростника.
— Там, наверное, есть манжекули[5].
А потом, на заброшенных полях всегда можно найти сухие стебли тростника, которые так вкусно сосать.
Но на этот раз — ни фруктов, ни стеблей тростника. Только сорняки, полевые цветы, вьюнки.
А пропавшие товарищи?
Отсюда видно, как четверо или пятеро бегом возвращаются на Негритянскую улицу.
Нам же никакие препятствия не помешают довести нашу затею до конца.
Мы отошли уже далеко, когда в «доме» зазвонил колокол к обеду. Так далеко, что звон едва слышен.
— Они сейчас уплетают свои обеды, — сказал Поль, имея в виду тех, кто вернулся домой. — Как бы они не съели и наши…
— Плевать, — заметила Романа, — зато они не попробуют вкусных манго, которые мы наберем. Мы им ничего не принесем. Даже кожуры.
Под палящим солнцем мы пересекаем поле. Наши лохмотья развеваются на ветру. Мы выходим на другую трассу, треща без умолку, останавливаясь у каждого деревца, срывая подряд спелые и зеленые плоды и на ходу утоляя голод. Охваченные жаждой новых приключений, мы и не думаем о возвращении.
Мы часто отклоняемся в сторону, потом снова вспоминаем цель нашей прогулки и начинаем спешить, пытаясь сократить путь по какой-нибудь тропинке, ведущей вправо или влево.
Я ПРОВИНИЛСЯ
В одном месте дорога шла между двух красных влажных холмов, поросших высоким папоротником. Густые папоротники образуют над нашими головами свод, в прорезы которого видно небо. Это так странно, что мы начинаем говорить шепотом и стараемся идти поближе друг к другу.
Никогда мы не видели ничего подобного.
Комки земли скатываются сверху к нашим ногам, заставляя нас замирать от страха.
Мы продвигаемся медленно, пугливо оглядываясь назад на каждом шагу.
Кажется, этот узкий коридор, того и гляди, обвалится и загородит нам путь. Мы встревожены. Я тяжело дышу и не осмеливаюсь заговорить.
Нам страшно.
Вдруг крик ужаса и — спасайся кто может! Мы поворачиваем назад и мчимся во всю прыть, испуская вопли.
Выбравшись на простор, мы продолжаем бежать без оглядки, пока хватает духу. Никак не остановимся. Мы испытали такой испуг, что нам нелегко прийти в себя. Страх потряс нас, мы потеряли всякую гордость.
Бегом возвращаемся на Негритянскую улицу. А там — до чего же героически выглядят наши́ подвиги в глазах тех, кого не было с нами! Даже наш испуг служит доказательством мужества. Мы хвастаемся:
— Мы так бежали! Так бежали! Потрогай мое сердце.
Они смотрят на нас с восхищением: мы ходили так далеко, по ужасной дороге, которую они себе даже не могут представить; мы избежали страшной опасности благодаря быстроте наших ног!
А кроме того, мы пробовали ягоды и фрукты, обнаружили ручеек, приглядели на будущее грядки гороха.
И в довершение счастья — наши родители ничего об этом не знают. Сегодня вечером нас не будут пороть.
Оправившись от страха, мы вспоминаем, что голодны.
Нет, товарищи не съели наших обедов. Посему мы начинаем с пудинга Поля, Тортиллы и Орели.
Мы наводнили их хижину. Тортилла раздает рис в протянутые руки.
Как хорошо расположиться в хижине, когда взрослых нет дома! Орели с гордостью хозяйки показывает нам внутреннюю комнату, где стало так красиво после того, как мосье Симфо́р и мадам Франсе́тт, ее родители, купили четыре ящика и положили на них доски — получилась прекрасная тахта, накрытая пестрой материей.
Дети спят всегда в передней комнате на полу, на подстилках. Во внутренней комнате нет ничего интересного, но мы счастливы просто побыть немного в этом святилище взрослых. Там темно и стоит какой-то особенный запах — пахнет рабочим потом.
Теперь настает моя очередь делиться своим обедом.
Но я не желаю питаться по способу, рекомендованному мамой Тиной: развести муку водой, добавить масла, размешать и так далее.
Я не люблю муку с водой. При маме Тине я стараюсь побороть свое отвращение, вот и все. Маниоковая мука хороша как сладкое. Можно развести ее сладким сиропом или просто перемешать с сахарным песком и сыпать в рот из бумажного фунтика. Мама Тина прекрасно знает мой вкус.
Сегодня я вдруг разошелся и предложил ребятам попробовать муку с сахаром.
Сахар находится в железной банке, но разыскать эту банку — нелегкая задача! Мама Тина умудряется запрятывать ее в такие места, что в жизни не догадаешься.
Правда, и я не промах, но мне редко удается ее перехитрить. Дело в том, что она каждый раз прячет сахар в другое место.