Он часто встречал в деревне Томанса. Этот шут работал с тремя уродливыми козами и тремя подмастерьями. Он пытался по очереди чему-то обучить то одну, то другую группу. И непонятно было, какая из групп быстрее усваивает уроки.
У Томанса были холодные светлые глаза, как и у его животных. Он не обращал внимания на то, что скажут люди. То он, шумный и дружелюбный, жонглирует яблоками, которые потом раздаёт ребятишкам. То жонглирует яйцами, которым потом неожиданно позволяет упасть и разбиться. А то передразнивает каждого, и никто не чувствует себя в безопасности от его немой шутки, с которой он подкрадывается сзади, подражая бедняге выражением лица, походкой и позой так, что их двоих не отличить друг от друга.
На сей раз он соорудил неустойчивую конструкцию из узких досок, лестниц и колец, на которых балансировал перед козами, а те стояли и глазели на него.
– Что ты делаешь? – спросил Мартин.
– А что я такого делаю? – переспросил Томанс. Он уже знал мальчика. Хоть какое-то разнообразие среди туповатых насельников замка.
– Ты лезешь наверх, – сказал Мартин.
Томанс как раз достиг на этой зыбкой пирамиде такого места, на котором мог уместить одну ступню перед другой. Перекладина под ним прогнулась. Всё сооружение в целом казалось шатким, способным сохранять устойчивость не дольше одного мгновения. И этим мгновением надо было успеть воспользоваться. «Как будто этот шут прошёл обучение у художника», – подумал Мартин.
– А для чего ты это делаешь? – спросил мальчик.
– Я хочу научиться понимать коз, – сказал шут и упал с перекладины. Тут же поднялся на ноги и отряхнул штаны. – Козы думают постоянно, если ты хочешь знать. Сказать тебе, о чём они думают? Они думают: ме-е, ме-е и ме-е, а иногда ещё ме-ме-е. Да, – вздохнул он, – это нечеловечески умная скотина. – Он пошуршал маленьким кисетом, который болтался у него на поясе. – А кроме того, они любят морковку.
И вот уже первая коза запрыгивает на сооружение и взбирается по нему без всякого видимого усилия. За ней следует вторая и так же успешно проделывает путь наверх. И только трёхглазый козёл отказывается влезать.
– Это из-за его третьего глаза, – объяснил Томанс и утешительно потрепал животное по загривку. – Он не может правильно смотреть перед собой, зато видит будущее.
– Что, правда? – спросил Мартин и снискал ошеломлённый взгляд шута.
– А ты не знал? – Томанс стиснул голову козла между ладонями и сказал животному в ноздри: – А расскажи-ка мне, великий мастер, про будущее этого мальчика.
И стал прислушиваться, и Мартин тоже прислушался.
– Ты слышишь его ответ? – шёпотом спросил шут.
– Да, слышу, – прошептал Мартин.
– И? Что он говорит? – спросил Томанс.
– Ме-е, – ответил Мартин. – Он говорит ме-е, ме-е, а иногда ещё ме-ме-е.
Томанс разразился смехом, заметно преувеличенным. Но, может быть, он и правда за последние лет пять не слышал ни одной умной мысли, ни одной находчивой шутки. И даже собственные озарения стали посещать его всё реже. Мартин даже немного обиделся. Разве так уж обязательно принимать детей за идиотов? Разве он в свои небольшие годы не заглянул уже во все бездны? Но, может быть, ещё и не во все. А если и есть ещё одна, которая потребует от него всё, что ещё осталось, то она разверзнется перед ним именно здесь, в крепости. Это он точно знал.
Томанс протянул ему морковку. Теперь они оба жевали и смотрели, как козы взбираются на шаткую пирамидку.
– И чем ты здесь занимаешься? – задал очередной вопрос Мартин.
– Я развлекаю герцогиню, – ответил шут. – Время от времени её тянет повеселиться, тогда призывают меня, я являюсь и довожу её до смеха, до слёз, до удивления, и после этого я с моими козами могу жить по-княжески, спать на золотой кровати и пить мёд.
Томанс бросил огрызок морковки козе.
– Спать на золотой кровати, – насмешливо повторил Мартин.
– Да, чёрт возьми. Посмотри на меня. Разве я этого не заслуживаю? – возмутился Томанс, оттягивая пальцами свои штанины, задубевшие от грязи. – Шуты всюду желанные люди, они прямо-таки короли среди королей. Но только не здесь. Не на этой Богом проклятой горе.
– Почему же ты не уходишь куда-нибудь в другое место? – спросил Мартин.
– Не так это просто – взять и уйти.
– Но я же ушёл, – сказал Мартин.
Томанс помотал головой.
– Мне никогда не уйти. Разве что я научусь летать, только тогда смогу покинуть эту крепость, – сказал он. И добавил: – Идём. Я покажу тебе лучшее место и причину, почему не могу отсюда уйти.
21
Мартин быстро понял, что у шута такие же пути и такие же тяготы, как у крестьянина, возчика или мельника. Надо содержать подмастерьев. Надо их поучать, давать им затрещины и напоминать, когда у них очередная репетиция. Мартин прошёл за ним по всем этим кругам. Томанс выискивал, чем бы поживиться. Они заглянули к Ханзелю, уж там всегда можно было раздобыть кусок мяса.
– Ты подсунул мне порченую муку. Она такая старая, что уже может сама бегать, – ругался Томанс, вытряхивая Ханзелю под ноги муку, в которой кишели личинки. – Я хотел испечь из неё хлеб, а не рыбу ловить на этих червей.
Томанс постоянно в движении. У него полно дел. В промежутке между двумя покупками он подпускает похабную шутку – такую, что торговец в улыбке обнажает свою ущербную челюсть, а женщины краснеют. У ребятишек из ушей он ловкими пальцами извлекает цыплят, а из носа вытягивает колбаски. Кажется, для него это важно – повеселить их. Его всегда видят в сопровождении коз. Он что-то мастерит в своём сарайчике и испытывает свои изобретения, и кажется, что он никогда не был никем и ничем, кроме как шутником в двухцветных штанах. А у него, оказывается, есть дом в самом конце улочки, у края крепости. Дом, и в этом доме его кто-то ждёт.
Дверь им открыла девушка, а может, и юная женщина, Мартин не мог бы точно определить. Лицом она походила на симпатичного шалуна без возраста. Нос коротенький, а рот, наоборот, неестественно большой. Глаза выпученные, уши оттопыренные. Спутанные как попало волосы. Маленького роста. Она обняла шута и долго держала его в объятиях. Потом Мартина.
– Наконец-то вы пришли, – сказала она так, как будто уже что-то знала про Мартина, как будто не видела шута целую вечность.
– Это Мария, – представил он её. – Моя сестра.
– Какая при тебе красивая птица, – сказала Мария. – Это кто?
– Петух.
– Петух. Как чудесно. Действительно необыкновенно. Входите же в дом, – пригласила она.
Мартин вошёл за ней в сумрачную комнату. Там было холодно. Камин стоял остывший, без огня. Со стен падали клопы.
– Садись же. – Мария подвинула к Мартину стул. Но стул был завален всякой всячиной. И всюду в комнате лежали вещи, не имеющие, казалось бы, никакого смысла. Томанс ничего этого не комментировал, предоставив Мартину самостоятельно судить обо всём, что видит. Всякий раз, когда он проходил мимо Марии, она обвивала его руками.
– Я так тебя люблю, – со вздохом говорила она.
– Я тебя тоже люблю, – терпеливо отвечал Томанс. Раз за разом.
Он кинул Мартину в руки одеяло:
– Набрось на себя. Мы не топим: Мария боится огня.
– Как прошло твоё путешествие? – спросила Мария у Мартина, улыбаясь ему своим широким ртом из того мира, который был ему незнаком. Мира, в котором есть только дружелюбие. Мария ещё спросила: – А какая погода там, откуда ты пришёл?
– Холодно, – односложно ответил Мартин и поёжился.
– О да. Холод – это плохо, – согласилась Мария. – Но тебе-то хорошо, у тебя есть птица.
– Ты тоже не одна.
– Да. Я так рада, что у меня есть брат. Но иногда он уходит, и мне приходится ждать. Тогда я боюсь. О, как мне страшно. Это плохо, – загоревала Мария.
Глаза её наполнились слезами. Вошёл Томанс, куда-то отлучавшийся, и поставил на стол еду. Что-то для Марии и что-то для Мартина.
– Спасибо, я так давно ничего не ела, – сказала Мария, разглядывая еду. – А что это?
– Молоко и свежий хлеб.
– О, спасибо, это очень приятно. Я так люблю молоко и свежий хлеб.
Ничего другого она никогда и не ест, но Мартин этого пока не знал.
Мартин получил колбасу и сыр, а к ним луковицу. Томанс пил вино. В доме было, казалось, холоднее, чем снаружи. Мария ела, откусывая хлеб крохотными кусочками. И продолжала говорить.
– Всё ли было хорошо у тебя в дороге? – расспрашивала она. – Встречал ли ты в пути знакомых?
Она спрашивала:
– И какая была погода?
Она спрашивала:
– А как называется то место, откуда ты прибыл?
Мартин назвал ей свою деревню, совсем не ожидая, что это название ей о чём-то скажет.
Но Мария внимательно слушала и смотрела вглубь себя, в свою маленькую, тщательно прибранную душу, в которой рядом с дружелюбием аккуратно выстроились в ряд все немногие впечатления её жизни, как будто ждали, когда их станут рассматривать, чтобы можно было поговорить о них.
– Такое название деревни я уже однажды слышала. Здесь у нас кто-то был оттуда.
– Да? – удивился Мартин и вдруг перестал жевать. Им овладело чувство, будто его кисти внезапно приклеились к столешнице так, что не оторвать. И ему показалось, что всё помещение как будто накренилось и медленно переворачивается, вот-вот польётся вино из стакана шута и молоко закапает с волос Марии.
– Очень приятный человек, – продолжала болтать Мария. – Я точно припоминаю. У него были такие же глаза, как у тебя.
– Глаза как у меня, – машинально повторил Мартин.
И распахнулись стены. И пол уплыл у него из-под ног.
– Такой приятный человек. Он собирался победить в бессонном состязании у герцогини. Чтобы спасти свою деревню. У них там были долги. Понимаешь? На полях уже нечего было посеять. И ничего не росло. Они скотину угоняли в лес, чтобы она хотя бы там чего-то пощипала.
– Лишайник и мох. Кору и грибы, – тихо добавил Мартин. Этот рассказ ему был уже знаком.
– И у них в деревне была Лизл, у которой случился припадок; она уверяла, что однажды это состязание выиграет один человек, и тогда пошлины не будут их так угнетать. И после этого она уже больше никогда…