– Цып-цып-цып, – щебетала герцогиня, подзывая петуха.
Мартин начал нервничать. Почему она его не слышит? Почему не обращает на него внимания?
– И впредь ты должна прекратить это, – сказал он. Чуть громче. У него почти не оставалось сил. – Тебе нельзя больше красть детей!
Герцогиня сверкнула на Мартина глазами.
– Почему это? – удивилась она. – Я делаю то, что хочу.
– Как же так! – воскликнул Мартин. – Почему тебе можно делать то, что ты хочешь? То, что ты делаешь, неправильно.
– Но мне так нравится, – сказала она.
– Потому что ты сама неправильная. Ты совсем неправильная.
Стражники переглянулись. Не пора ли им уже сделать шаг вперёд и встать на защиту своей повелительницы? Но герцогиня не казалась рассерженной. Вид у неё был сытый и довольный. Обновлённые дети хорошо исполняли своё дело. Для этого хватило всего несколько ударов. И плакали они гораздо меньше, чем другие. Даже не понадобилось показывать им вид с колокольни. Этот год обещал быть хорошим. Красивый год с её детишками, которых она так любит. Она чувствовала себя с ними молодой и сильной. Она будет жить вечно и вечно останется красивой. Это ведь так благотворно – снова чувствовать себя юной. Полнота счастья пронизывала её тело насквозь. В этом году она будет доброй герцогиней. Мудрой и рассудительной. Как жаль, что шут убился. Где бы ей теперь раздобыть нового? Но хотя бы придворный художник теперь у неё есть. Она им довольна. И петуха она, конечно, тоже заберёт себе. Может, он сумеет кукарекать ей комплименты. Это так бодрит и, конечно, пошло бы ей на пользу. Чтобы он сидел по утрам на башне и в виде побудки прославлял красоту герцогини. Да, но этот мальчишка!
Чего там он просит, этот мальчишка? Почему он так взвинчен? Совсем побагровел лицом.
– Она тебя не слушает, – сказал петух.
– Ах, ты погляди! – обрадовалась герцогиня. – Он опять заговорил.
– Отдай мне детей, – сказал Мартин.
– Разумеется, нет, – сказала герцогиня.
– Ты должна, – сказал петух. – Ты должна отдать их ему. И больше тебе никогда нельзя похищать других детей.
Герцогиня рассмеялась.
– А каково второе твоё желание? – спросила она наконец. Сегодня она для разнообразия хотела смотреть на вещи немного шире.
– Второго желания у меня нет, – сказал Мартин. Он очень тихо это сказал. Потому что у него болели уши от звуков, а сердце в груди то и дело спотыкалось, как будто искало выход наружу. Он сам себе казался таким лёгким и дрожащим, как певчая птичка. А ведь совсем недавно, входя сюда, он чувствовал себя рыцарем, стройным героем, мальчиком, который умеет скакать верхом и исцелять. И всё это теперь, кажется, потеряно. Герцогиня его не слушала, и это всё равно что сидеть у себя в деревне и говорить с Хеннингом, Заттлером и Зайделем. Никто никого не слушает, и никто не выполняет обещанного.
Может быть, когда-то герцогиня и позволила одномудругому победителю бессонного состязания высказать желание, а то даже и исполнила его. Говорят, она даже раздавала земельные угодья. То есть, по сути дела, она отбирала эти угодья у одних и передаривала другим, не беспокоиться же ей, как чувствует себя при этом прежний владелец земли, не уничтожен ли он таким её решением. У безземельных больше нет источника доходов, и им нечего есть. А надо кормить детей и старых родителей, которые, бывает, бросаются с крыши сеновала, чтобы больше не быть никому обузой. У бабушки это получилось сразу. А у дедушки нет. Он только сломал себе плечи и ногу и снова стал взбираться, стеная и охая, по лестнице наверх и снова прыгнул, на сей раз головой вниз. И тогда всё получилось. Но что знает об этом герцогиня? Она сидит, кашляя и пыхтя, среди своих певчих птичек, среди похищенных детей.
– Дело ещё не сделано, – говорит петух. Он сказал это Мартину прямо в его раненое сердце. – Не упусти момент, – сказала птица.
«Я больше не могу, – подумал Мартин. – Во мне уже всё старое и изношенное, давно прошедшее и исчерпанное. И вот я здесь и не могу больше вынести ни следующей мысли, ни толчка, ни встречного удара. Она не отдаст мне детей».
– Ещё не время, этот момент не считается, – сказал петух.
Художник давно уже опустил кисть и краски и забыл про них. Чем бы он мог помочь? Он думал: «Боже мой, мальчик, он умирает у меня на глазах».
Между ними носились яркие певчие птицы. Их чириканье проникало Мартину под кожу и обгладывало ему кости. Это их оперенье. А те крики журавлей. Мутный, потускневший в силу возраста глаз герцогини, а ведь он тоже хотел когда-то быть воротами к душе. Но загляните в него, там нет ничего, лишь бледный воск и лихорадочное «я», вплетённое в неостановимый кашель.
И, конечно, Мартин ещё не мог знать того, что узнает позднее. Но он мог видеть и видел – поверх отсутствующего в те времена образования, поверх векового невежества – лихорадку герцогини, обессиливающую её, слышал хрипы в её теле, звучащие из спавшихся, слипшихся и непригодных для дыхания разветвлений её лёгких. Он догадывался о недуге, возникшем от свинцовых белил на её коже. Как они медленно просачивались в её тело. Как она слизывала со своих губ их сухие следы. Вся нижняя часть её тела, должно быть, болела. Она не встаёт с кровати. Ночной горшок уже несколько дней пуст. И этот запах плесени, исходящий от её постели. Чувствует ли она его вообще? Сохранилось ли у неё обоняние? Пыль между перьев птиц. Их помёт. Всё это создаёт болезнь. Её тело воспаляется. Каждый взмах крыльев в этой комнате – это шаг к смерти. И хотя Мартин, может быть, и думал, что он сделал всё, что мог, и отдал всё, что мог, но ему оставалось сделать ещё кое-что. Всего несколько шагов к кровати.
Своего любимого петуха он погладил нежно и медленно, как медленны были его шаги к ложу герцогини.
Любимый друг, думал Мартин.
«А вот теперь пора», – прозвучал в его голове голос петуха.
И вот Мартин уже подле герцогини и сажает петуха этой ведьме, этой тиранической убийце на её больную грудь, и петух начинает свой безумный танец по этой женщине. Крепко вцепился когтями и бьёт крыльями так, что пыль и грязь разлетаются в стороны. Герцогиня визжит и сглатывает эту грязь, пыль её собственной гибели. По-прежнему всё кажется замедленным. Мартин дотянулся до мальчика, то был восьмилетний, но ростом едва ли больше пятилетнего, Мартин посадил его к себе на закорки. Малыш обмочился. Но об этом они позаботятся после.
– Держись крепче, – сказал мальчику Мартин.
И петух тоже держится крепко, вцепившись в грудь герцогини. А художник бросил краски, кисти, складную скамейку и взял на руки девочку. Она настолько оглушена отравой, что с трудом открывает глаза.
Никто их не удерживал, герцогиня же тем временем умирала.
Мартин, художник и дети торопливо шагали по залам и проходам замка. Всё больше слуг попадалось им навстречу. Состояние герцогини повергло замок в трепет. Известие стремительно разлеталось по коридорам, все, все внезапно знали, что случилось, как будто попугайчики об этом рассказали или картины на стенах поведали о произошедшем. Самые первые из слуг уже добежали до ложа госпожи. Хотели оказать помощь или считали, что должны это сделать. Но остановились, как только увидели зловещую картину. Раскрашенное лицо герцогини и жилы, выпирающие у неё на шее. Одежду, растерзанную когтями петуха. Повсюду летали перья из разорванных подушек. И опадали подобно снегопаду.
Мёртвая. Да сдохни же ты наконец, проносилось в голове у той или иной придворной дамы. Разве это не событие? Чтобы она умерла и не оставила наследников? Да, будет о чём рассказать потомкам. О своём присутствии при последнем содрогании герцогини. И о том, что никто не заплакал. И что никто не хотел её хоронить. И посему её окоченелый, грузный труп сбросили в ту самую шахту, в которой из года в год умирали бесчисленные дети. Теперь и она последовала за ними. Пусть её там преследуют и терзают мёртвые.
Мартин и художник выбежали во двор крепости, куда к этому времени устремились и все её жители. Как будто все уже услышали, что кончилась эпоха. Возможно, жителям это почудилось, но дрожь прошла по телу гор, тяжёлый гул, возвещая о крушении и землетрясении. Но не так-то просто их смести с лица земли. Они долго жили с тем, что было, и теперь будут жить с тем, что грядёт. И Мартину придётся смириться с тем, что он ни с кем не сможет проститься, потому что между ним и остальными, будь то рыцарь, жена рыцаря, а может, даже и Мария, стоит знание о спасённых и погибших детях, знание об их мучениях. Придётся забыть о том, что он хотел бы обнять женщину. Это было бы нестерпимо.
И другие тоже не делали попытки броситься к нему. Стояли, не сдвигаясь с места. В стыде. В позоре. И впредь им придётся с этим жить, а утешать себя самообманом больше не получится.
Петух выпорхнул из окна башни и снова успокоился от ужасного перенапряжения только под рубашкой у Мартина. Только там он чувствовал себя защищённым.
А конь рыцаря – случайно ли он оказался как раз у ворот крепости? Случайно или нет, но он был под седлом, с притороченным одеялом. И торба с запасом еды тоже была на месте. Мартин посадил мальчика на коня. Художник посадил туда же девочку. Они вывели коня за ворота крепости. Прочь отсюда. Вниз под гору. И вперёд в долину.
31
Хотя худшее осталось позади, но выздоровление требовало времени, к тому же надо было опасаться рецидивов. Мартину по-прежнему снились кошмары, и он вскакивал и потом долго не мог успокоиться, пока не убедится, что вокруг него лишь тёмные тени лесов, которые они пересекают на своём обратном пути. Карстовые пейзажи горных склонов вскоре сменились топкой почвой отсыревших лугов.
Поначалу трудно было выяснить, откуда родом спасённые им дети. Они старались описать свои родные деревни, но это описание подходило к любой другой деревне из каких угодно других мест. Они знали всё про коз и коров, про рогатки соседских мальчишек и про дурные привычки местного священника, но ничего не знали про ближний к ним город, даже его название. Не знали даже, какой вид открывается с гребня холмистой гряды.