Найджел Уинтер, поэт. Ну… с первого взгляда вам бы это точно не пришло в голову. Но я наткнулся на некоторые его стихи — тетрадка с ними лежала на самом дне гардероба под кипой одежды черного и антрацитового цвета. Довольно толстая и чуть потрепанная тетрадь в молескиновом переплете, конечно, тоже черном.
Я ничего не мог с собой поделать. Я выкрал эту тетрадку и быстренько покинул место преступления, чтобы потом неторопливо ее изучить. Найджел сначала ничего не заметил, а потом, обнаружив пропажу, решил, что сам ее куда-то засунул. Таких мест ведь сколько угодно — под матрасом, под кроватью, под ковром, — а тетрадка маленькая, неприметная. Я с невинным видом наблюдал, как он рыщет по всему дому в поисках тетрадки, но та была спрятана в надежном месте — в ящике у дальней стенки гаража; Найджел так никому и не признался, что именно ищет. Лицо у него было мрачным и подозрительным, когда он спросил нас, хотя и весьма сдержанно:
— Вы у меня в вещах не рылись?
— С какой стати? А что, ты что-то потерял?
Найджел молча уставился на меня.
— Ну? Так потерял или нет?
Он поколебался, затем ответил:
— Нет.
Я лишь пожал плечами, злорадно про себя ухмыляясь. В этой тетрадке явно что-то для него очень важно, что-то такое, к чему он не хочет привлекать внимание, что желает от всех скрыть. Поэтому он так старательно изображает полное равнодушие, надеясь, наверное, что заветная «потерянная» тетрадка будет спокойно лежать где-то, никем не потревоженная, пока он сам…
Если бы! При первой же возможности я извлек ее из тайника и внимательно рассмотрел. Сначала мне показалось, что это как будто дневник астрономических наблюдений, но потом между столбцами цифр, рисунками планет, комет и лунных затмений я обнаружил и кое-что еще: дневник вроде моей Синей книги, только поэтический…
Нежный изгиб спины,
Ваша шея… Мои пальцы подходят
К опасной черте.
Поэзия? У Найджела? Ликуя, я читал дальше. Найджел — поэт? Что за шутки? Впрочем, брат всегда казался мне полным противоречий и почти таким же осторожным, как и я сам. Мне было ясно: за его вечно хмурым выражением лица скрыто немало сюрпризов.
Первой неожиданностью было то, что ему, оказывается, нравились японские хайку. Обманчиво простые маленькие нерифмованные стихи. Я бы, скорее, решил, что ему придутся по душе звучные сонеты с четким ритмом и выраженной рифмой, которая гремит и звенит, затмевая порой бессодержательность строк…
Второй сюрприз — это его влюбленность. Найджел, оказывается, был давно влюблен, влюблен отчаянно и страстно. Это продолжалось много месяцев — с тех пор, как он купил себе телескоп, и увлечение звездами дало ему идеальный предлог и право приходить и уходить по ночам, когда вздумается.
Все это было довольно забавно. Я никогда не видел в Найджеле романтика. Но третий сюрприз оказался посильнее двух первых — он сразу же убил в моей душе всякое умиление, и сердце мое забилось в ожидании чего-то ужасного.
Я снова стал перелистывать тетрадь, чувствуя, как похолодели пальцы, а во рту появился какой-то ватный, химический привкус. Конечно, я понимал, что, если Найджел поймает меня за чтением своего дневника, это будет иметь самые серьезные последствия. Но, изучая его записи, я не зря так рисковал, ведь в них содержалось нечто куда более обличающее, чем несколько любовных стихотворений и рисунков. Если бы Найджел заподозрил, что вор — это я, мне достались бы не только тумаки. И если бы кто-то еще узнал то, что теперь знал я…
Только за это брат запросто убил бы меня.
4
Время: 21.30, четверг, 14 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: разочарованное
Музыка: Blondie, Picture This
От Альбертины по-прежнему ни одной валентинки. Интересно, а он действительно по-настоящему любил ее? Неужели они и впрямь лежали рядышком в кровати, и он небрежно обнимал ее за плечи, а она, уютно устроившись у него под боком, утыкалась лицом ему в шею? Просыпались ли они вместе утром, удивляясь тому, как им обоим повезло? Забывал ли Найджел порой, кто он такой? Надеялся ли он, что ее любовь когда-нибудь сделает его хорошим человеком?
Но любовь — предательский зверек, хамелеон по природе: она способна на один день превратить бедняка в короля, человека переменчивого в образец стабильности, она может стать опорой для слабого и щитом для малодушного и трусливого — по крайней мере, пока не утихнет голос чувства.
Ему непросто это далось. Хотя я подозревал, что так и будет. Мучитель моего детства, заставлявший меня есть пауков, наконец-то фатально влюбился. Причем в такую женщину, которая менее всего могла прийти в голову тем, кто его знал; и во время столь неожиданной встречи, что даже я не мог этого предвидеть.
Нежный изгиб спины,
Ваша шея…
Полагаю, ее можно было назвать привлекательной. Хотя она совсем не в моем вкусе, но у Найджела вкус всегда был несколько извращенный, вот наш мальчик, всю жизнь, с раннего детства, пытавшийся спастись от одной стареющей женщины, и угодил прямо в цепкие объятия другой. Триция Голдблюм, одна из бывших хозяек нашей матери. Элегантная, лет пятидесяти с хвостиком, блондинка, волосы с несколько голубоватым, как лед, отливом, а на лице выражение такой абсолютной беспомощности, которое делает некоторых блондинок поистине неотразимыми. Короче, миссис Электрик собственной персоной. В ту пору она была уже разведена с мужем, получила полную свободу и ничуть не стеснялась своей склонности к милым молодым людям…
Что, звучит знакомо? Но ведь недаром говорят: пиши о том, что хорошо знаешь. А художественный вымысел подобен башне из стекла, выплавленной из миллионов крохотных песчинок правды, слитых воедино, дабы создать одну-единственную прекрасную, сверкающую ложь…
Пока мать работала в доме миссис Электрик, Найджел почти не знал ее. Возможно, он встречал ее раз или два в центре города — каком-нибудь кафе или магазине, — но никогда с ней не общался. Да и зачем? Так что у него не было никакой возможности понять ее так, как понимал я. Что же касается того дня на рынке, который столь ярко запечатлен в моей памяти…
Хотя, насколько я могу судить, у Найджела о том дне никаких воспоминаний не сохранилось. Возможно, именно поэтому он и выбрал ее — этакую битловскую миссис Робинсон родом из Молбри, чья тайная коллекция молодых людей давно уже придала ее репутации соответствующую окраску — только не голубую, а ярко-алую — в глазах таких людей, как Кэтрин Уайт, Элеонора Вайн и, естественно, Глория Грин, самый грозный судья из всех возможных.
В те времена Найджела это как-то не особенно заботило. Он пребывал под воздействием чар миссис Электрик, она же миссис Голдблюм, и был словно одурманен. Но эта дама весьма ценила осторожность и благоразумие, так что сначала их любовная история развивалась в глубокой тайне, и тут уж все решала и за все платила она сама. Лично мне записей в дневнике Найджела вполне хватило, чтобы сразу понять, как ловко она заманила его в свои сети; он описал там даже ее пристрастие к секс-игрушкам — эти заметки перемежались его собственными утонченными хайку и картами звездного неба.
Первым моим побуждением было рассказать все матери, возненавидевшей миссис Голдблюм с тех пор, как та отказала ей от места; материнский яд, так долго невостребованный, оставался по-прежнему смертоносным. Но тогда я всерьез был уверен: Найджел непременно убьет меня, если выяснит, что это я стащил его дневник. Зная его нрав, я догадывался, что в любви, как и на войне, он способен на все.
Так что я приберегал сделанное мною открытие до той поры, когда оно действительно мне пригодится. Матери я так ничего и не сказал и никогда даже косвенно, даже намеком не упоминал в ее или Найджела присутствии, что мне кое-что известно. Я оставался наедине со своей тайной, точно с кучей украденных банкнот, ни одной из которых не мог потратить, не выдав себя.
Но пока довольно об этом. К этой истории мы еще вернемся. Достаточно добавить, что со временем тетрадь в черном молескиновом переплете действительно оказалась для меня весьма полезной. И я понял, как легко с помощью нескольких продуманных действий установить ловушку, которая может сделать меня свободным…
5
Время:22.15, четверг, 14 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: злобное
Музыка: Pulp, I Spy
Когда Найджела выпустили из тюрьмы, я ожидал, что теперь, на свободе, он предпримет новую попытку как-то перестроить свою жизнь, сделает то, чего всегда хотел, воспользуется возможностью и сбежит отсюда. Но Найджел никогда не был предсказуемым; можно было предположить, что он, став еще упрямее, совершит нечто абсолютно противоположное тому, чего от него ожидают. К тому же в моем брате что-то явно изменилось. Это, пожалуй, невозможно было определить ни количественно, ни по каким-то конкретным признакам, но я чувствовал, что это так. Он казался мне кораблем, обвитым водорослями, намертво застрявшим в Саргассовом море; запутавшись в себе самом, он был проглочен тем хищным растением, которое являли собой Молбри и наша мать.
Да, да! Наша мать. Ведь, несмотря на трагедию, Найджел все-таки вернулся домой — нет, не буквально в наш дом, но в Молбри. Вернулся к матери. Ну конечно, у него ведь больше никого не было. Его друзья — какие там у него были — давно оттуда уехали. Единственное, что у него осталось, это семья.
К тому времени моему брату исполнилось двадцать пять лет. У него не было ни денег, ни перспектив, ни работы. Он принимал какие-то лекарства, стабилизирующие психику, но состояние его было весьма далеким от стабильного. И во всем, что с ним случилось, он обвинял меня — обвинял несправедливо, но упорно, — хотя даже такому непробиваемому упрямцу, как Найджел, следовало понять, что я вовсе не виноват в совершенном им убийстве…