Яков Ильич бросился плиту распаливать, приговаривая:
- Сейчас, дочка. Я макароны по-флотски сейчас разогрею. Остыли...
- Не беспокойтесь, - холодно сказала Наташа. - Мне ничего не нужно... Мне ничего не нужно, - повторила она. - И вообще...
- Что вообще? - тихо спросил Яков Ильич.
Не увидев в отцовских глазах даже отдаленного намека на ту, Петрушкину радость, Наташа, как говорят, констатировала: "Он всю жизнь притворялся, что любит меня".
- И вообще, я пойду погуляю, - сказала она.
Отнесла сумку в свою комнату, поклонилась многозначительно и вышла.
- Эх, дети... - услышала она, закрывая дверь. Это сказал отец.
Мария Степановна мягко запротестовала:
- Ничего, ничего. Она устала с дороги...
Наташе хотелось плакать. Тут еще кот Василий попался ей под ноги. Посмотрел на нее непочтительно, пренебрежительно, даже нагло и заорал:
- Умру - не забуду! - И полез на высокую березу.
Тут еще хулиган Витя - Консервная банка захохотал. Он сидел на заборе с громадной рогаткой, которую на Наташиных глазах зарядил зеленым яблоком, и в нее прицелился. Под забором в крапиве стояли гуси.
- Я тебе уши нарву! - погрозила Наташа.
Гуси загоготали, зашипели, двинулись на нее.
- Руки вверх! - сказал хулиган Витя. Но стрелять не стал, побил яблоко о забор и принялся из него сок высасывать, наверно, такой кислый, что у Наташи скулы свело и по всему организму прошла дрожь.
- Как тебя земля держит? - спросила Наташа.
- А я на заборе, - объяснил хулиган Витя.
Разноцветные дома поглядывали на Наташу с холмов и пригорков, а также угоров и косогоров. И сараи. И сараюшки. Они как бы приглашали ее зайти, заглянуть, приобщиться. Но она торопилась, одинокая и замкнутая в себе.
Наташа перешла мост, поднялась по тропинке на косогор, где росли сосны. Она хотела пойти на Девушкину гору, чтобы посидеть там и погрустить на скамейке, но почему-то раздумала и, прислонясь спиной к сосне, стала глядеть на реку.
"Наверно, меня хорошо видно с моста, - подумала она мимолетно. Наверное, я в белых брюках и желтой блузке-безрукавке красиво смотрюсь возле сосны. Как у художника Дейнеки".
Чувствовала себя Наташа очень одиноко. Она бы ни за что не созналась, но чувство одиночества, этакой отринутости, доставляло ей щемящее наслаждение, - оно как бы поднимало ее над всем миром.
"Наверно, у той сосны я буду выглядеть еще эффектнее. Там мох серебристей и сама сосна ярче".
Река сверху казалась чернильно-синей. Мост розовым. Песок желтым в сиреневых тенях. Ольха была густо-зеленой, почти что черной. "Как у художника Гогена, - подумала Наташа. - Только орхидей не хватает. Да и откуда у нас орхидеи? Цветы у нас мелкие, даже не цветы, а нелепость. Одним словом, полевые". От этой мысли она почувствовала себя еще более одинокой. Приготовилась эффектно заплакать, запрокинув голову и глядя в небо, но тут услышала слова:
- Здравствуйте, милая барышня. Скажите, пожалуйста, как мне пройти на кладбище?
Наташа остроумно съязвила, сказав:
- Неужели вам уже приспела пора? - Повернулась, чтобы, окинув спрашивающего этаким уничтожающим взглядом, добавить: "Действительно, пора, мой друг, пора".
Перед ней стоял мусье Александр, который, если вы помните, приехал в Горбы на французском автомобиле.
- Извините, милая барышня, я хочу справиться, как мне пройти на кладбище.
Наташа сразу смекнула, что перед ней либо артист МХАТа, либо иностранец.
- Это вниз, - сказала она. - Потом снова вверх.
- Я понимаю, - мусье Александр согласно кивнул. - Здесь в Горбах все так - сначала вниз, потом вверх... Вы бы не согласились меня проводить?
Наташа почувствовала прилив благородной вежливости.
- Пожалуйста, - сказала она. - С большим удовольствием.
Мусье Александр не тронулся сразу, он еще постоял немного, глядя на реку, на желтый песок, розовый мост и густо-зеленые, почти черные кусты ольшаника, разросшиеся возле моста.
- Видите ли, - сказал он, сутулясь. - Чтобы постичь красоту, нужно своими глазами увидеть крупный бриллиант. Пусть даже на чужом пальце. Так говорит моя мама.
- Наверное, она права, - согласилась Наташа. - Я никогда не видела бриллиантов, ни крупных, ни мелких.
Мусье Александр посмотрел на нее странно и, как показалось Наташе, слегка насмешливо.
"Буржуй окаянный", - мысленно обругала его Наташа. Но идти по поселку и ловить на себе любопытные взгляды жителей Наташе было приятно. "Давайте, давайте, - говорила она про себя. - Сочините что-нибудь невероятное, сплетники толстопятые". В самом людном месте, возле универмага, Наташа, собрав все свои познания, сказала мусье Александру по-французски:
- Сегодня не жарко.
- Да, день чудесный, - ответил он ей. - Мне кажется, сегодня что-то произойдет.
Г л а в а в о с ь м а я
КЛАДБИЩЕ
На кладбище тесно стояли вязы, дубы и липы. Росла бузина, растение непременное в местах, означенных ушедшей жизнью. Березы на кладбище не росли: береза не любит крутой земли, а кладбище в Горбах по непонятной причине как бы катилось с отлогого косогора и самыми тяжелыми могилами упиралось в стену, сложенную из валунов и прошитую спекшимся за века известковым раствором, в который, как зерна, были вдавлены мелкие камушки. Если постоять на кладбище и внимательнее приглядеться, то возникает в голове другой образ, такой, что не скатывалось кладбище с крутого косогора, а, напротив, как и дома живых, с низкого места взбиралось наверх, освобождаясь по дороге от тяжкого камня плит и сени крестов, и утвердилось там легкими кровельными обелисками, простодушно красными, открытыми и бесхитростными. Затем кладбище снова сошло с вершины, как бы откатилось, и расцвело хитроумной вязью железных оградок, крашенных под серебро.
Мусье Александр ходил по заросшим дорожкам ближе к стене. Он держал в руках план, нарисованный на бумажке.
- Где-то здесь похоронена моя бабушка. Вы не знаете?
- Я не в курсе, - сказала Наташа.
Кладбище охватило ее тоской. Она попыталась представить себе образ мамы, но в ее воображении возникли балерина Уланова и старинная киноартистка Вера Холодная.
- Ага, вот она! - воскликнул мусье Александр. - Моя бабушка!
Он опустился на одно колено возле могилы, которая представляла собой тяжелую известняковую плиту с железным кованым крестом. В вершине креста, как лицо, и в концах перекладины, как раскрытые ладони, напряженно темнели медные бляхи с изображением символов святой троицы.
"Почему я не замечала этого креста раньше? - подумала Наташа. Хорошо бы эти бляхи повесить в будущей моей квартире, в городе Ленинграде. А может быть, и в Москве". Наташа задумалась, где лучше...
Мусье Александр долго молчал, склонив голову. Потом вздохнул, достал из кармана белоснежный платок с монограммой, нагреб в него земли с изголовья могилы, завязал и, положив в прозрачный пакет, спрятал в карман.
Он поднялся. Отряхнул колено. Улыбнулся смущенно:
- Мама просила. Сказала: "Ты едешь на родину. Привези мне землю с бабушкиной могилы". - И, как бы извиняясь, добавил: - Мама совсем состарилась...
Загалдели гуси.
На дорожку вылез хулиган Витя.
- Это Григорий. Это Макар. Это Захар. Это Юрий, - сказал хулиган Витя.
Каждый из четырех гусей, услыхав свое имя, солидно откликнулся.
- Здравствуйте, - сказал хулиган Витя мусье Александру. - Они у меня как собаки. Даже лучше. Хочете, я им скажу - и они пойдут на вас воевать?
Наташа возмутилась:
- Во-первых - хотите. А во-вторых, я тебе все-таки уши нарву.
Хулиган Витя глянул на нее недоверчиво. Был он в трусах и в просторной растянутой майке, не прикрывавшей его тощее тело. Коленки побитые. Большие уши шелушились. Нос облупился. Хулиган Витя ткнул рукой в железный бурый от ржавчины крест.
- Я знаю, - сказал он. - Вы из Парижа. Экскурсанты хотели отколупать от этого креста бляхи. Я не дал... Вот была кутерьма, как они от гусей удирали... - Хулиган Витя захохотал.
- У тебя зубов нет, - сказал мусье Александр и засмеялся тоже.
- Я их сам повыдергал суровой ниткой. Раскачаю сначала, потом обвяжу суровой ниткой - и как дерну! - Хулиган Витя широко открыл рот и забрался в него грязными пальцами. Он шарил там, как в кармане. Что-то нащупал. Сказал, сплюнув: - Бугорочки уже. Новые проклевываются. Хотите пощупайте. - Он распахнул рот во всю ширь, и мусье Александр заглянул туда серьезно и с интересом.
- Да, - сказал он.
- У меня во будут зубчики! - Хулиган Витя развел руки шире плеч. Как железо будут.
Мусье Александр сказал:
- О-о...
Наташа поморщилась:
- Кому нужны такие громадные зубы? И не лазай в рот грязными пальцами.
- А это в смоле. Не отскабливается. И песком не отходит. Когда я домой приду - керосином вымою или бензином.
Наташа еще раз поморщилась. Подумала с неудовольствием: "Они не только пальцы, они лягушку в рот запихают. А носы у них такие всегда неопрятные".
Гуси зашипели, как белые змеи, вылезающие из белых корзин:
- Сожрем...
- Не надо, - сказал хулиган Витя.
Гуси повернулись к нему, загалдели, захлопали крыльями. Они спорили с ним и что-то доказывали.
- Она исправится, - сказал им хулиган Витя.
Гуси посмотрели на Наташу неодобрительно, еще немного погоготали, успокаиваясь, и пошли щипать траву мокрицу, в изобилии росшую возле могил.
Хулиган Витя поднялся к тому пределу, где откатившееся с вершины косогора кладбище остановилось и изукрасилось оградками, крашенными под серебро.
- Во! Какие кресты наш колхозный кузнец делает! Как флорентийское железо. А кузнец-то и не видал никогда флорентийского железа. Своим умом допёр.
Студентка Наташа, не без основания считавшая, что она все про искусство знает, даже доросла до понимания тонкостей, воскликнула:
- Ах! Посмотрите, какой эрудит! Что ты про флорентийское железо знаешь?