— Борис Гаврилович, или темпомер врет, или твой пулемет. Но это же не темп, это сплошной посыл какой-то. Я даже не понимаю!
Взволнованный, он не мог выбраться обратно из блиндажа и только совал свою руку в амбразуру, чтобы поздравить Скворцова с победой.
И снова наступила весна.
Пулемет решено было испытать на открытом полигоне.
Батов вызвался отобрать капсюли для будущих испытаний, чтобы ни одной заминки не могло случиться из-за патронов. Это была изнурительная работа. Крошечные, как плоские чечевичные зерна, капсюли нужно было осмотреть, отсортировать и отобрать из них несколько тысяч штук.
Через два дня Батов пришел в тир с опухшими, красными веками и темными пятнами под глазами. Но выражение лица его было счастливым: в зеленой глянцевитой коробке лежали отборные медные зерна.
Полигон уже успел покрыться свежей зеленью, яркой и удивительно нежной. Желтые цветы одуванчиков на круглых стеблях покачивались под тяжестью шмелей. Небо было прозрачное, как озеро.
На огромных толстых столбах из вековых стволов деревьев лежал навес полигона, поддерживая толстую земляную насыпь.
Белые мишеньки, прижатые к щитам, казались с дистанции по своей величине не более листка бумаги, вырванной из блокнота.
Оружейники расположились на краю рва и вели отвлеченные разговоры, не имевшие никакого отношения к предстоящим испытаниям. Они даже не смотрели на стоящий на костлявых сошках пулемет.
Это особое безразличие почиталось правилом хорошего тона: нельзя было волновать и без того взволнованного конструктора.
Федор Васильевич нюхал желтый одуванчик, пахнущий медом. Фаддеич рассказывал про свой дробовичок, которым он снял как-то с лету сразу трех уток и ни в одной из них не нашел дроби. «Насквозь бьет, вот это ружьецо!» — говорил он, обводя всех восхищенными глазами.
Николай лежал на спине и глядел в небо.
Представитель Наркомата обороны и Батов разговаривали об урожае, словно они всю жизнь были колхозниками и урожай для них сейчас — самое главное.
Скворцов возился у пулемета. Руки у него дрожали. Пытаясь победить эту дрожь, он старался все делать медленно и аккуратно.
Где-то далеко в лесу кричала кукушка.
Скворцов взялся за ручку пулемета, обвел глазами зеленое пространство полигона, посмотрел в сторону насыпи, где расположились оружейники, вздохнул, как вздыхает человек, стоящий на вершине обрыва, готовясь прыгнуть в неизведанную пучину, и нажал спуск.
Стонущий рев машины, протяжный, переходящий в сплошную, не существующую в музыкальной азбуке ноту, пронзил и заполнил собой все пространство.
Все вскочили и замерли, устремив глаза к щитам, к мишеням.
И вдруг вся гигантская насыпь, лежавшая на настиле, поддерживаемом толстыми бревнами, дрогнула и рухнула, погребая под собой мишени, с хрустом сокрушая щиты.
Когда пыль осела, оружейники подошли к месту, где раньше находился настил. Столбы, поддерживавшие его, были перерезаны пополам, подобно тому как перерезает механическая пила стволы многовековых деревьев.
Скворцов вытирал с лица пот и виновато улыбался.
Торжественно и молчаливо озабоченные члены комиссии возвращались с полигона на завод.
Вечером Скворцова спросил директор завода:
— Это вы сломали настил?
— Я, — застенчиво согласился Скворцов.
— Молодец! — сказал директор и протянул ему руку, но, быстро отдернув ее, сказал: — Но все-таки это безобразие! — И тут же с гордостью заявил: — На моем заводе слабосильных машин не делают, в этом я могу вас заверить! — Он открыл стол и вынул оттуда разрешение на запуск эталона в серию.
Директор несколько раз прошел по кабинету, потом остановился и задумчиво сказал:
— В Центральном Комитете уже знают о вашем пулемете.
Сердце Скворцова сжалось. И почему это так бывает: когда человек ощущает себя безмерно счастливым, в это мгновение ему не хватает для дыхания даже всего неба?
Скворцов опустился на стул.
Директор отвернулся и стал смотреть в окно, хотя там не было ничего интересного, кроме ночи, блещущей звездами.
ЗАКОН БОЛЬШИХ ЧИСЕЛ
При серийном производстве пулемет Скворцова стал вести себя в точном соответствии с законом больших чисел.
Выдающиеся достоинства машины обернулись грозным бедствием для ее механизма.
Машина, казалось, уничтожала самое себя бешеной энергией темпа, заключенного в ее конструкции. Части деталей ломались вдребезги, не в силах выдержать сверхъестественного напряжения.
С каждой новой машиной темповые достоинства пулемета сказывались со все возрастающей силой, с каждой новой машиной эти скорости нащупывали новые и новые слабые точки в механизме и крушили их с жестокой беспощадностью.
Скворцов вступил в единоборство с собственным детищем.
Теперь он имел дело не с эталоном, а с целой армией порожденных им машин, грозно и озлобленно вступивших в последнюю борьбу со своим творцом.
Его пулеметы, нетерпеливо глотая, давясь от жадности, рвали матерчатую ленту обычного пулемета.
Скворцов сконструировал цепную металлическую ленту, которая могла полностью насытить прожорливую машину.
Но машина, как заколдованная, каждый раз останавливалась на сто десятом выстреле.
Снова бессонные ночи в тире; и вот выяснилось, что у капризного больного повышается температура — от нагревания ствол его расширяется и ровно после сто десятого выстрела вытянувшийся ствол заклинивает затвор. Новое крепление ствола — и все в порядке. Нужно не забывать, что температура газа в стволе достигает 2500 градусов.
И вдруг снова загадочное число — и одна из пружин каждый раз при этом числе выстрелов ломается.
Скворцов перепробовал все. Он делал пружины, похожие на свитки буферных пружин; он использовал берилловую бронзу квадратного профиля; он выпрашивал у Федора Васильевича разрешение соскоблить, тончайшие стружки из пружин многочисленной коллекции его оружия; обжигая руки кислотами, он просиживал до рассвета в лаборатории, но решение не находилось.
Машина по-прежнему выбрасывала горячие осколки пружины и замолкала. Немота машины в холодном каземате тира, бессонные ночи поисков приводили Скворцова в отчаяние.
И как-то после длительных безрезультатных испытаний Скворцов заснул в тире у еще теплого пулемета.
Ему приснился сон, очень далекий, пришедший из детства. Ему приснился велосипед. Он шел рядом с велосипедом, он ощущал дуновение переливающихся спиц и заносил ногу, чтобы сесть на седло, и пружины…
Борис проснулся. В тире было холодно, свет выключен экономным сторожем; угольная, непроницаемая тьма заполнила длинные своды туннеля тира. И он увидел… да, увидел! — эти пружины велосипедного седла, увидел так, словно они висели в воздухе, они трепетали, содрогаясь, и были свиты из стальных волокон.
Он вскочил и стал стучать ногами в дверь.
Пробежав мимо сторожа, бросился в цех. И, найдя своего механика, заикаясь от возбуждения, Скворцов подробно описал, какой должна быть пружина.
Пружина, свитая из пучка стеблей проволоки, оказалась живучей и сильной, и никогда больше пулемету не удавалось сломать ее.
Но истребляющая энергия машины с каждым новым приростом своей мощи отыскивала новые слабые места.
На этот раз слабым местом оказался ударник. Ударники ломались, как спички. Металлические шпеньки, выточенные из стали самых высших марок, ломались, не выдерживая напряжения, как будто они были сделаны из дерева.
На этой крохотной и очень простой детали машина решила дать еще один жестокий бой своему творцу.
Яростную удаль разрушения не удавалось смирить ничем. Самые настойчивые поиски, самые оригинальные решения не приводили ни к чему.
Крохотный шпенек — копейка ему цена — вырос в гигантскую проблему, могущую разрушить весь труд, обратить замысел автора против него самого или заставить его снизить темп, то есть сдаться, или… И вот это «или» и не находилось.
Шли пустые дни.
Приходить на завод, видеть внимательно ждущие лица товарищей, выслушивать соболезнующие советы…
Скворцов находился в состоянии глубокого душевного уныния. В одно из воскресений, когда завод и лаборатория были закрыты, он скитался по городу, угнетенный одной-единственной мыслью.
Он выбрался за город и шагал по проселочной дороге неведомо куда. Большой пятитонный грузовик промчался мимо него, обдав грязью. Но вот грузовик неожиданно остановился перед хилым деревянным мостом. Шофер, высунувшись из кабины, недоверчиво разглядывал дощатый настил. Скворцов решил выждать, пока грузовик переедет через мост. Очень медленно машина стала вползать на мост, доски настила со стоном гнулись под толстыми колесами, но машина все упорнее продолжала свой путь и наконец выкатилась на дорогу. Освобожденный от тяжести грузовика настил выпрямился, и с моста посыпались в воду подброшенные комья грязи.
Скворцов несколько минут стоял, глядя на мост, потом резко повернулся и пошел обратно, и чем дальше шел, тем быстрее, в городе он уже не шел, а бежал к заводу, не обращая внимания на удивленных прохожих.
Был выходной день, завод не работал. С трудом ему удалось упросить охрану пропустить его.
В темном цехе, ремонтируя станок, копошился старик механик. Как к своему спасителю Скворцов бросился к нему. Волнуясь, он рассказал старику об эпизоде с грузовиком и как пришла ему мысль придать ударнику эластичность, подобную той, что присуща настилу досок моста, — тогда за счет этого механического резерва ударник сможет выдерживать нужную нагрузку.
Ток был выключен. Поочередно дергая руками за ремень привода, они крутили станок и фрезеровали на нем новый ударник. Шесть часов. Шесть изнурительных часов заняла эта работа.
Потом вдвоем со стариком они пошли в тир и приделали к пулемету новый ударник. И пустили пулемет на полную мощь огня. Ленту за лентой пожирала машина, ни на мгновение не останавливаясь. К утру возле машины выросла огромная теплая куча стреляных гильз. В увлечении своем и молодой ученый, и старый оружейник не знали меры.