— Все равно сделаю! Умру, а сделаю!
Костя высморкался и сказал:
— А я за тобой хоть в воду.
Дома на Бориса никто не обратил внимания. Отец ходил по комнате, комкал в руках газету, лицо его было угрюмо.
Царское правительство объявило войну Германии. Для войны нужны снаряды, снарядов не было, и поэтому так поспешно на кладбище ломали паровозы.
Борис смотрел на отца и не понимал, что его могло так расстроить и разве есть что-нибудь тяжелее того горя, которое сейчас постигло Бориса.
Закрывая глаза, он видел страшные обломки «Атланта», слышал жалобный звон железа.
Ночью Борис проснулся. Было душно, и тело его горело. У постели стоял отец, держа в руке термометр. Повернувшись к матери, он тихо сказал:
— Тридцать девять и две. Нужно позвать доктора.
Борис проболел три недели.
После болезни его долго еще не выпускали на улицу. Бледный, худой, с провалившимися, окруженными тенью глазами, забравшись в укромный угол комнаты, скорчившись, припав подбородком к коленям и обхватив колени руками, он сидел так часами, и только с трудом удавалось вывести его из этого оцепенения.
Думам о погибшем «Атланте», Борис увлекался и незаметно начинал мечтать о какой-то необыкновенной, волшебной машине. Она сверкала и щелкала колесами, двигала сотнями изящных лаково-стальных рычагов, была легкой, как аэроплан, сухощавой, как велосипед, сильной, как паровоз, понятной, как швейная машина.
Он вступал в битвы, и машина защищала его. Он летал, и машина прозрачно трепетала крыльями. Он мчался через бесконечные пространства, оставляя за собой голубые стреляющие клубы дыма.
Он путешествовал по горам, и машина, снабженная суставчатыми, как у паука, ногами, карабкалась вместе с ним через хребты и перевалы.
Он опускался на дно океана, плыл там, глядя в круглое окно из толстого стекла, и видел, как веерообразными лопастями машина разгребала воду.
Он несся со скоростью пули сквозь облака, задыхаясь и замирая, и попадал на луну, воевал там с великанами-чудовищами, потом, победив их, возвращался обратно на землю и торжественно дарил людям луну. Он стал рассеянным, отвечал на вопросы невпопад, произносил непонятные фразы. Мать, замечая это, беспокоилась.
Как-то отец принес комплект журнала «Мир приключений». Там был напечатан роман Уэллса «Борьба миров».
Борис прочитывал страницу за страницей, пораженный.
О своих мечтах он никому не рассказывал, боялся — осмеют, грубо уничтожат, как уничтожили «Атлант». И вдруг писатель, взрослый человек, рассказывает свои мечты, и никто не находит в этом ничего смешного и плохого…
Борис записался в библиотеку и с жадностью погрузился в мир фантастических романов.
Отдавая себя во власть чужих и дерзких похождений, он не хотел оставаться пассивным участником их. Ему хотелось выдумывать самому.
Но скоро он убедился: для того чтобы смело выдумывать, нужно много знать.
Вечером, когда отец пришел усталый с работы домой и, поужинав, лег на диван отдохнуть, Борис вызвал мать на кухню и попросил ее поговорить с отцом, чтобы тот устроил его куда-нибудь учиться. На всякий случай Борис пригрозил, что уйдет «насовсем» из дома, как ушел Ломоносов, если отец не поможет ему.
Мать шутливо вытерла Борису фартуком нос и сказала:
— Ломоносов собак репейником не обвешивал.
— Я больше не буду, — кротко согласился Борис и на цыпочках пошел вслед за матерью в комнату, где отдыхал отец.
ТЕХНИЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Отец купил в магазине готового платья полную форму ученика Комиссаровского технического училища.
— Боря, — сказал отец, — я уверен, что ты сдашь экзамен, и поэтому купил форму заранее. Старайся!
Доверие отца ошеломило Бориса. Он знал, как дорого стоила эта форма, с каким трудом отец достал денег на ее покупку.
Картонную коробку с формой поставили на гардероб, чтоб всем было видно.
Борис занимался в отцовской комнате, ранее недоступной ему. И когда он слышал, как мать в кухне говорила вполголоса: «Боря учится», — Борис принимал твердое решение не спать всю ночь… Но, утомленный занятиями, он быстро засыпал.
Теперь ему снился не блестящий велосипед, а черные скрюченные головастики цифр, которые он ловил, как тараканов, ползая по полу. Ловил — и никак не мог поймать.
Лето кончилось, наступила яркая осень. По утрам земля покрывалась холодной крупной росой. Деревья, сохраняя убранство оранжевых листьев, холодно пылали в прозрачном воздухе.
Торжественный и грозный день — день экзаменов — наконец настал.
На вокзал Бориса провожал Тиграс; неприлично веселый, он шумно выражал свою радость.
Но Борис не смотрел на Тиграса, не смотрел он и на Костю, следовавшего на почтительном расстоянии сзади. Костя шел босиком, ноги у него были красные, как у гуся.
Когда мать пошла в вокзал за билетами, Костя подошел к Борису и сердито сказал:
— Ты смотри, в училище, когда про паровоз учить будешь, получше все запомни, чтоб наверняка теперь сделать! — Протянув руку Борису, хрипло посоветовал: — Отвечать учителям будешь — в глаза смотри: они это любят.
Свистнув Тиграса, Костя ушел, вздернув худенькие плечи.
Борис надолго запомнил торжественные мраморные колонны, подпирающие своды огромного зала, где ребят выстроили на молебен. Священника в шелковой рясе, грозно произносившего слова молитвы. Огромный стол, покрытый красным сукном, и сидящих за столом людей в черных мундирах, с непроницаемыми лицами.
Борис запомнил, как кричал он слова басни, которую знал наизусть, черную доску, хруст мела, рассыпающегося в пальцах, запомнил замечание священника, от которого похолодел.
Священник сказал:
— Молитву нужно произносить не как стихи, а как вопль души, направленный ко всевышнему.
И Борис, думая, что он провалился по закону божьему, готов был издать этот вопль, но священник, кивнув кудлатой, как у Тиграса, головой, сердито повторил:
— Помни: вопль, а не декламация. Иди!
Борис выдержал экзамены.
Примерив форму, он не хотел вечером снимать ее. Он хотел и спать в форме.
ПЕРВАЯ ТАБУРЕТКА
В столярной мастерской пахло деревом и лаком.
Ученики выстроились у верстаков. Впереди каждого ученика стояла новенькая табуретка.
Вдоль шеренги табуреток ходил мастер Щептев, заложив за спину руки. Лицо его было сурово, сосредоточенно.
— Что есть арифметика? — спрашивал мастер, останавливаясь. И тут же отвечал: — Арифметика есть наука пропорции. Проверим сейчас вашу арифметику.
Щептев взял табуретку, поднял ее, осмотрел каждую ножку прищуренным глазом. Потом осторожно опустил табуретку на пол и спросил:
— Дважды два пять бывает? Нет! А если нет, то арифметика наука строгая, обмана не терпит.
Взяв деревянный молоток, мастер аккуратно разбил табуретку и бросил планку в угол, где лежала уже порядочная куча таких деревянных обломков.
Щептев перешел к следующей табуретке. Тщательно осмотрев ее и, видимо оставшись довольным, он ласково сказал:
— Умственная цифра хранится в голове у человека до самой смерти. Предмет, построенный по умственным правилам расчета, должен отличаться также долголетием. Проверим.
Щсптев опрокинул табуретку на пол вниз сиденьем и, упершись руками в ножки табуретки, стал раздирать ее в разные стороны.
Табуретка хрустнула и рассыпалась.
— Господину Дееву гробы строгать, мундир покойнику! — крикнул Щсптев и сердито подхватил новую табуретку.
Борис вздрогнул и похолодел. Это была его табуретка.
Табуретка казалась ему литой из единого куска.
Тончайшую, как папиросная бумага, стружку научился снимать Борис с дерева. Шершавой наждачной бумагой он шлифовал каждую деталь.
Он наизусть помнил, в каких местах сквозь желтую ткань дерева просвечивают, как родимые пятна, коричневые срезы сучков. И это понятно, потому что вещь, с любовью созданная человеком, будет казаться ему всегда самой красивой вещью на свете.
Мастер держал в руках табуретку, осматривая ее с явным пристрастием. Он даже провел сиденьем по щеке, чтоб убедиться в качестве шлифовки. Потом грубо, с размаху, поставил табуретку на большую чугунную плиту и, присев на корточки, стал глядеть под ножки табуретки, ища просветов.
Борис не дышал.
Щептев встал, отряхнул с колен опилки и тихо, недоверчиво произнес:
— По форме предмет подходящий. Но мне характер важен.
Мастер припал к табуретке и, растопырив локти, стал рвать ножки ее в разные стороны.
Борис слышал сопение мастера, и сердце его стучало.
Вдруг Щептев, прервав испытание, посмотрел на учеников, слабо улыбнулся, словно собираясь сказать им что-то приятное; но внезапно лицо его снова приняло яростное выражение, и он вторично обрушился на табуретку.
«Что-то хрустнуло. Или это стружка под ногой?» — Борис закрыл глаза.
Он открыл их, ожидая увидеть кучу деревянных обломков.
Щептев сидел на его табуретке, задумчиво вытирая фартуком руки.
— Скворцов! — сказал Щептев, расправляя на коленях фартук. — Если тебе цифру надо, так я «пять с плюсом» выдам. Мне не жалко. — Потом, подняв голову, спросил: — Ты знаешь, где душа у человека? — Выждав, Щептев постучал пальцем по табуретке: — Вот где, в труде человека она спрятана.
Мастер встал, чистой изнанкой фартука вытер табуретку, снова внимательно и нежно осмотрел ее и бережно отставил в сторону.
Громко задребезжал звонок.
Ученики собирали инструменты.
Щептев подошел к Борису и тихо сказал:
— Я твою табуретку в мастерской пока оставлю. Отдыхать на ней буду. Понятно?
ФИЗИК ГУСЕВ
Он входил в класс всегда поспешно и как-то боком. Не дожидаясь тишины, он начинал говорить. На скулах его тощего лица вспыхивали и гасли розовые пятна.
Вицмундир висел свободно на его тощем и длинном теле, голая тонкая шея торчала в широком воротнике, как медный пест в ступке. Костлявое лицо выражало всегда мучительную тревогу и беспокойство.