В тоскливом предчувствии неотвратимой беды Борис искал способа избежать ее.
И тут он вспомнил о боге.
Поднявшись с постели, он стал голыми коленями на холодный пол и, уставившись в темный угол комнаты, начал креститься и кланяться.
— Боженька, помоги мне! Сделай так, чтобы меня завтра не вызвали к доске.
Дверь открылась, в комнату вошел отец, остановившись, он наблюдал за сыном.
Борис заметил отца, смутился и юркнул под одеяло.
— Боря, — помедлив, спросил отец, — если б тебе что-нибудь было нужно, ну, скажем, деньги, мог бы ты их попросить у незнакомого человека?
Борис лежал молча под одеялом и чувствовал, как горят у него щеки.
— Ну а если бы ты совершил дурной поступок и его можно было бы свалить на другого, скажем, с помощью меня или твоей матери, обратился бы ты к нам с такой просьбой?
Борис, тяжело дыша, молчал.
Отец нащупал в темноте руку Бориса и, взяв ее в свою, медленно проговорил:
— Унижаться, попрошайничать могут только трусы и лентяи. А настоящий человек, умный, сильный, не примет подаяния ни у кого. Гордость не позволит. А ты что делал?
Борис молчал.
Отец, думая, что сын заснул, подоткнул одеяло и на цыпочках вышел из комнаты.
Борис подождал некоторое время, прислушался, потом встал, оделся, зажег лампу и сел за стол.
Утром, когда мать вошла в комнату, она увидела, что сын спит, сидя за столом, положив голову на раскрытый учебник Шапошникова и Вальцева.
Борис получил по математике «два с плюсом».
Двойное унижение — мольба перед иконой и жалкая, угодливая поза перед учителем, когда тот, помедлив, ядовито усмехаясь, подставил к «двойке» плюс, — болезненно уязвило самолюбие Бориса.
В одной из отцовских книг он нашел «Песнь о Соколе» Горького. Пораженный гордыми и гневными словами ее, Борис, не долго думая, в сочинении по русскому языку «Каким должен быть ученик технического училища» старательно и вдохновенно изложил мужественный и дерзкий призыв этой песни к человеку. И когда сочинение было готово, перечитывая его, Борис неожиданно почувствовал, будто нашел он нового, честного, смелого друга, который пойдет теперь с ним рядом, плечом к плечу.
Борис ждал урока русского языка томительно и нетерпеливо.
Учитель русского языка носил золотые очки, вицмундир, из которого торчали фарфоровые трубы манжет и воротничок с отогнутыми углами, подпиравшими висящие щеки.
Звали его «Душескребом».
Он умел доводить учеников до истерики вопросами, на которые невозможно было ответить. И радовался, когда добивался от мальчика признания в собственном ничтожестве. Облокотившись о спинку стула, вытянув перед собой ноги в остроконечных штиблетах, он произносил назидательно:
— Господам ремесленникам умственная деятельность не может быть свойственна. В приготовлении деревянного сиденья для унитаза изящная словесность не может служить руководством. Но умение выражать некоторые свои элементарные мысли отличает человека от скота. Ну-с, проверим, что отличает вас от названных существ?
И вызывал к доске.
Сегодня Душескреб начал урок с неожиданного торжественного вступления. Подняв руку, он сказал, обращаясь к ученикам:
— Господа, в наш класс поступил новый молодой мыслитель и представил уже на пробу свое сочинение.
Учитель подошел к кафедре, взял тетрадь Бориса и прочел насмешливо:
— «Рожденный ползать — летать не может!» Очень правильное замечание. Позволю добавить: поросенок, вставший на задние копыта, еще не человек. — И вдруг, заливаясь синеватым румянцем, он швырнул в лицо Борису тетрадь, закричал, топая тонкими ногами: — Передайте тому, кто вам писал это сочинение, чтобы он нашел другое место для своих упражнений! А вам за непредставление работы — «единица».
Борис, вздрагивая, задыхаясь, хрипло произнес:
— Это я писал.
— Ложь! — сказал учитель. — Откуда у вас могут быть такие мысли?
— Это я писал, — настойчиво произнес Борис и с искаженным лицом пошел на учителя, сжимая в руке линейку.
Очнулся Борис в коридоре. Старик швейцар настойчиво совал ему в лицо кружку с водой, но Борис не мог пить. Руки его тряслись, а горло было словно стянуто тугим костяным кольцом. Он икал, размахивая руками, отталкивая кружку, и пытался вернуться в класс, но швейцар не пускал его.
На следующий день отец Скворцова пришел в училище. Несдержанный, вспыльчивый, он наговорил учителю таких вещей, что тот, перепуганный, хотел послать за полицией.
В результате уроки русского языка превратились для Бориса в нестерпимую пытку, изощренную, унизительную. Душескреб все силы своего ума направлял на то, чтобы оскорблять Бориса.
Борис просил отца взять его из училища. Но отец сказал:
— Не будь трусом. У тебя хотят отнять единственную возможность стать сильным, получив знания. Защищайся.
Борис защищался. Но только в мастерских, где он делал вещи, он мог вздохнуть свободно.
МЕХАНИК
Эта зима была памятна для Бориса тягучими днями ожидания чего-то необыкновенного, тревожного и значительного.
Занятия в училище прекратились.
В Москве шли бои.
Бориса не выпускали на улицу. Отец иногда совсем не возвращался домой; приходя же, тотчас валился на постель и спал не раздеваясь. Руки у него были грязные, в копоти.
Борис вместе с Костей целые дни бродил по опустевшему поселку. В оврагах, окружавших станцию, они часто находили поломанное оружие. В сарае, где Борис оборудовал целую мастерскую, они чинили это оружие.
В течение долгого времени деньги, получаемые на завтраки, Борис тратил, покупая различные инструменты на Сухаревском рынке. Он даже купил многопудовую наковальню и привез ее на салазках в Лосиноостровскую.
Наступили голодные дни разрухи.
Мать Бориса шила. Борис принимал от соседей в починку посуду. Достав кровельное железо, он делал котелки и ведра.
Однажды Костя приволок к нему в мастерскую синие стальные свитки буферных пружин. Он сказал, что из них можно делать лемеха для плугов.
Это был очень тяжелый труд — распрямлять пружины. От тяжелой кувалды ломило плечи, шею. Несколько ночей Борис не мог спать.
Как-то, сделав несколько лемехов, Борис и Костя отправились в деревню, на базар.
Целую ночь они пролежали на крыше вагона.
Ветер ледяной рекой мчался навстречу.
Борис привязал себя и Костю веревкой к вентиляционной трубе, чтобы ветер не сбросил их под колеса.
В деревне лемеха получили самую высокую оценку.
И когда Борис, краснея от гордости, признался, что он сделал их сам, один из покупателей, до этого неистово торговавшийся с ним, вдруг снял шапку и сказал кротким голосом:
— Гражданин механик, разрешите вас пригласить выпить и закусить…
Но вместо того чтобы вести к себе в хату, покупатель привел их в сельсовет и подставил там высокому человеку в солдатской гимнастерке. Человек этот говорил свистящим шепотом, прижимая к шее пальцы; у него на войне было прострелено горло. Он оказался председателем сельсовета.
Пристально разглядывая Бориса, председатель недоверчиво спросил:
— Не брешешь, что механик?
— Пес брешет, — бойко сказал Борис, повторив слышанную на базаре фразу.
Председатель кивнул головой, набросил на плечи шинель и попросил Бориса пойти с ним «до одного места».
Посреди огромного двора в талой грязи лежала куча поломанных машин.
Председатель, показывая на них, глухо сказал:
— Помещик Иволгин машины испортил. — И вдруг, резко повернувшись к Борису, громко заявил: — Я на тебя сейчас мандат выпишу. Считаю мобилизованным до окончания ремонта.
— Дяденька! — взмолился Костя.
Председатель, глядя на Бориса, спросил:
— А этого тебе в помощь мобилизовать, что ли?
Борис кивнул головой. С трудом сдерживая волнение, Борис сказал председателю, смело переходя на «ты»:
— За кузницу ты мне ответишь, чтоб все было в порядке.
— Отвечу, — согласился председатель.
Машины, похожие на скелеты гигантских насекомых, были непонятны и загадочны.
Борис решил применить испытанный метод, использованный им когда-то для починки «Атланта». Он сделал чертежи механизмов. Но это уже не была детская живопись, населенная туземцами, крокодилами и жирафами.
Преподаватель черчения, отказавший Борису в «пятерке с плюсом» в училище, несомненно, за эту работу выставил бы заветную отметку.
В кузнице Борис грубым голосом кричал на помощников, раздувавших ему мехи. Наслаждаясь силой, неожиданно обретенной властью, он командовал и председателем, ставшим вдруг искательно-покорным. Даже старики называли его почтительно Борисом Гавриловичем и щедро раскрывали перед ним свои кисеты, хотя от табака Бориса тошнило.
Первая машина была готова к испытанию. Вся деревня собралась во двор правления, где должна была произойти проба.
Словно очнувшись от волшебного сна, Борис стоял, испуганный, возле конюшни и следил за суетливыми приготовлениями.
Костя, стискивая горячую руку Бориса, успокоительно шептал:
— Ты не бойся: в случае чего сильно бить не будут. Держись ближе к председателю, он не позволит.
Наступила страшная минута.
Председатель устроился на металлическом сиденье машины, похожем на огромную раковину. Обратившись к людям, он сказал:
— Советская власть велела соху в печку бросить. Она велела нам, как и рабочему классу, машиной пользоваться.
Сняв шапку, он сунул ее за пазуху, поднял локти и крикнул на лошадей. Лошади взяли с места рысью. Толпа ринулась вслед за машиной.
Строгая тишина стояла в опустевшем дворе.
В колею, оставленную зубчатыми колесами машины, натекла желтая вода и зыбко дрожала в ней.
Солнце то вспыхивало, то гасло, закрываемое перистыми облаками.
Во двор прискакал всадник. Увидев Бориса, он соскочил с лошади и закричал:
— Садись на коня! Народ требует!
Борис с тоской оглянулся на Костю и взобрался на седло.
Провожатый бежал рядом, держась зa стремя.