Лицо у человека с наганом дернулось и начало нехорошо темнеть. Он поднял руку и…
Вдруг из будки прямо в лицо ему ударила струя воды.
Человек, пятясь, отмахивался от воды. Наконец Борис отвел шланг в сторону.
— Ты, видать, контуженый? — соболезнующе спрашивал Рябушкин. — Да вытряси сначала из нагана воду, а то не выстрелит… Скворцов! — обратился машинист к Борису. — Пропусти товарища к топке, пусть пообсохнет.
Страна, объятая со всех концов пожарами войны, изнемогала в голоде и разрухе. Транспорт должен был помочь армии в ее маневренных бросках туда, где силы врага угрожающе крепли. Транспорт должен был доставлять свежие пополнения фронту, из сытых районов в тощие возить хлеб, руду, уголь заводам. Транспорт не мог этого делать, он был разбит, разрушен. Лучшие люди его ушли на фронт. Среди оставшихся были и те, кто не хотел работать, саботировали, вредили, воровали. Эти люди создали здесь внутренний фронт, и с ними нужно было воевать.
— Но только не так, парень! — говорил Рябушкин полуобнаженному человеку, присевшему у топки. — На фронте все понятно, там врага по форме отличишь, а здесь его тонкой разведкой обличить нужно.
Вздрагивая, человек сказал:
— А эшелоны с ранеными кто в тупик загнал?
— Вот за это, — кротко говорил Рябушкин, — прямо на месте! — и делал движение согнутым указательным пальцем, словно нажимая спусковой крючок. — А в данный момент ты не прав.
Всю ночь на Сортировочной гремели буфера вагонов.
Красноармейцы растаскивали вагоны. Маневровый паровоз в клубах пара с разбегу разбивал заторы.
К рассвету битва была закончена.
Возле перрона выстроился состав. Усталые красноармейцы, забравшись в вагоны, тут же заснули накрепко, — они и не заметили, как высококолесный пассажирский паровоз, бережно осадив эшелон, без сигнала помчал их со станции.
Наступил день. Бориса клонило ко сну.
Рябушкин, насмешливо глядя на Бориса, задорно спросил:
— Ты про изобретение Попова знаешь?
— Знаю, — вяло сказал Борис.
— Ты не перебивай! — рассердился Рябушкии. — Этот Попов, когда изобретал чего-нибудь, от сна совершенно отказывался, минут с десяток вздремнет — и опять за работу. Вон он полной порцией жизни и пользовался.
— А когда спать невмоготу хочется?
— Сон клонит, если у тебя в голове электричества нет. Оно от трения мысли возникает. Ты о чём сейчас думаешь?
— Ни о чём, — сознался Борис.
— А ты думай, — посоветовал машинист. — От хорошей мысли к рукам и ногам энергия бросается, по себе знаю.
Борис стал послушно думать. И вдруг увидел сидящего напротив него в черном сюртуке человека. окруженного тикающими приборами. «Вы Попов?» — спросил Борис неуверенно. Человек поднял седую сухую голову и сказал сердито: «Да, я Попов. А вы кто такой, сонная тетеря?» Он встал и начал вытягиваться и вытягивался до тех пор, пока не превратился в физика Гусева. Гусев протянул к Борису тощую руку и, тряся за плечо, закричал: «Куда вы спрятали мой снаряд, Скворцов? Отдайте мне мой снаряд!» — «Я не брал вашего снаряда». И Борис пытался оттолкнуть от себя костлявую руку Гусева. Гусев рассердился. Он полез в карман, вынул оттуда деревянную ложку и изо всех сил ударил Бориса по лбу.
Борис вздрогнул и ударился головой о кран.
— Так и голову расшибить можно, — сказал Рябушкин, кидая в толку уголь. — Как тебя, однако, развезло, парень!
Паровоз, подпрыгивая, катился куда-то в туманную мглу.
На подножке паровоза сидели два красноармейца, поставив винтовки между ногами.
Борис, потирая лоб, подошел к машинисту и, приняв у нею из рук лопату, начал заправлять топку.
Рябушкин, наклонившись к Борису, шепотом сказал:
— Секретное задание получили: состав со снарядами подать нужно. А у нас трубы без проволочной сетки. От одной искры полвокзала на воздух поднять можно. Что делать?
Борис задумался.
— А если струю из шланга поверх трубы веером пустить?
— Верно, — согласился Рябушкин. — Давай действуй.
Прежде чем подать состав, заехали заправиться углем.
По угольной насыпи бродили с мешками жители теплушек. Они торговали ворованным углем в городе, за пуд угля брали двести тысяч рублей.
Выйдя из машины, Рябушкин стал бросать в них куски антрацита.
— Паразиты! — кричал он.
Но жулье не обращало на это никакого внимания и продолжало выбирать лучшие куски.
Неожиданно один из них подошел к Рябушкину. Застенчиво улыбнувшись, он сказал:
— Нехорошо, гражданин механик, как в собак, камнями бросать.
Машинист смутился и покраснел.
— Почему не работаете? — спросил он строго.
— А что делать, когда нечего делать?
— Грузи уголь.
— С тем и явился! — с веселой готовностью сказал человек и, поднявшись на тендер, высыпал из мешка весь свой уголь.
Потом, взявшись за лопату, он выказал в деле мало сноровки, но искупал свою неопытность старательностью.
С грязного, морщинистого лица текли потоки пота. Останавливаясь, он вытирал пот и хвастливо говорил:
— Умеем работать!
Когда погрузка была закончена, Рябушкин вынес человеку полбуханки хлеба — все, что было, — и сказал поощрительно:
— Ты воровать брось! Оставайся на карьере. Я машинистам скажу — без благодарности не останешься.
Человек шаркнул ногой, поклонился и даже смахнул с подножки оброненные куски угля.
Паровоз покатился по направлению к воинским путям.
Возле стрелки паровоз остановился. Стрелочника не было. Стальное перо стрелки оказалось заклиненным.
Больше часа провозились, пока наладили стрелку.
Вернувшись на паровоз, Борис занялся топкой. Зажмурившись от слепящего жара, он швырнул в топку уголь, потом закрыл дверцу, спустился на подножку и сел на нижнюю ступеньку отдохнуть и остыть.
Паровоз катился по грязным путям, и шпалы утопали под ним, как клавиши.
И вдруг паровоз дрогнул, из топки, глухо рявкнув, швырнуло пламенем и раскаленным углем.
Бориса толчком взрыва бросило вниз, под откос. Ударившись челюстью обо что-то твердое, он потерял сознание.
Очнулся Борис от ощущения холода. Рябушкин сидел подле него на корточках, горстями черпая из лужи воду, выплескивал ее на грудь Бориса.
Борис поднялся и сел.
Паровоз, дымясь, валялся на рельсах с разорванным котлом.
— Боря, — сказал Рябушкин, проводя ладонью по лицу Бориса, — ты ходить можешь?
Борис поднялся.
— Давай! — крикнул Рябушкин и, хромая, волоча ногу, побежал.
Но бежали они не на станцию, не в ЧК, как думал Борис, а к тупикам, где стояли заросшие бурьяном теплушки.
Рябушкин на бегу подобрал с земли болт и, передавая его Борису, сипло сказал:
— Держи, пригодится.
Борис понял намерения машиниста.
Ворвавшись в теплушки, они заглядывали под полки, превращенные в нары, поднимали одеяла над лицами спавших людей, — человека, помогавшего грузить уголь, среди них не было.
Они поплелись обратно на станцию. От контузии голова Бориса нестерпимо болела, в глазах все время плавали какие-то радужные кольца.
Вдруг Рябушкин остановился и, больно сжав руку Бориса, показал ему глазами. Возле товарного состава они увидели знакомую фигуру.
Но было поздно: человек, заметив их, метнулся в сторону.
Рябушкин уже не мог больше бежать. Он бессильно опустился на землю и, хрипя, замотал головой.
Борис один продолжал преследовать бегущего человека.
Только бы догнать!
— Дяденька! — вдруг жалобно крикнул Борис. — Обождите, что я скажу, дяденька! На пустыре, пересеченном путями, голос его прозвучал тоскливо и одиноко.
И, как ни странно, человек остановился, он даже сделал несколько шагов по направлению к Борису.
И, только приблизившись к нему почти вплотную, Борис с ужасом подумал, что он один и никого кругом нет.
Борис остановился. Человек с холодным спокойствием смотрел на него.
— Что надо? — спросил он, глядя в упор.
В смятении Борис не мог выговорить ни слова.
— Ложись! — тихо сказал «голодающий». — Ложись мордой в землю! — и показал Борису новеньким красивым револьвером место, куда нужно было ложиться.
— Дяденька, милый, обождите, что я скажу, не убивайте! — лепетал Борис в отчаянии и даже сложил на груди руки.
— Ошалел, что ли? — строго спросил человек и придвинулся ближе. И, почти лишаясь сознания, движимый какой-то молниеносно возникшей мыслью, Борис закричал, с ужасом показывая в сторону:
— Ой, смотрите, что ж это такое, на самом деле?
Человек машинально оглянулся.
Борис взмахнул рукой и изо всех сил ударил болтом.
Когда подбежали красноармейцы в сопровождении Рябушкина, человек сидел на земле, прижимая к ушибленной голове руку; лицо у него было тупое и удивленное. А Борис, стоя против него с револьвером в вытянутой руке, извиняющимся тоном говорил:
— Я не хотел очень сильно ударить, я просто так хотел ударить.
Спустя несколько месяцев Бориса перевели на обкатку отремонтированных паровозов по маршруту Бескудиновка — Лосиноостровская.
Бросая теперь в топку уголь, Борис надевал синие очки, тщательно разглядывая содержимое каждой лопаты.
Рябушкин лечился после ранения, причиненного взрывом, компрессами из олеонафта. Сидя напротив открытой топки, прогревая тело, он степенно рассуждал:
— Паровоз, Боря, машина крайне несовершенная. Коэффициент полезного действия семь процентов. Это же не машина, а прорва. Девяносто три процента энергии в воздух уходит. За это его судить надо, как расхитителя.
— Да ведь других машин нету, — замечал Борис, передвигая ручку реверса.
— А ты выдумай, разозлись и выдумай, — советовал машинист.
— Ладно, выдумаю, — говорил Борис, чтобы отделаться.
— Что значит выдумаешь? — сердился Рябушкин. — Из пустого котелка щей не нахлебаешься, ты учись!
И Рябушкин своего добился.
Борис узнал, что на базе Комиссаровского училища создан техникум, и поступил туда. Но какими странными показались ему знакомые классы! И даже парта Дубровского, сохранившаяся в целости вместе с картиной морской битвы, вырезанной на внутренней стороне доски, говорила о чем-то очень далеком, таком забытом и вместе с тем очень родном…