И Данилка оживал. Выпрыгивал из кресла и начинал рассказывать что-нибудь о своих барабанщиках. Его-то компания держалась прочно и даже не очень скучала. Все они жалели только, что барабаны пылятся по углам и негде выступить единым плотным строем под размеренный и четкий марш-атаку.
Вот и сейчас, как закончилась песня, Данилка прыгнул на пол и потребовал взаймы восемьдесят копеек.
— Мы потом соберем и отдадим. В «Космосе» идет «Юнга Северного флота».
— Не достанете билеты. Сегодня же выходной, все в кино рвутся, — сказал Серёжа.
Данилка деловито объяснил:
— Мы же не просто так. Мы наденем форму, пойдем к администратору, скажем: «Тетенька, мы из отряда „Эспада“, у нас коллективная заявка на восемь билетов».
— А «тетенька» вам — большую дулю с повидлом, — сказал Генка.
— Не дулю, а билеты. Мы уже делали так.
— А потом каждому по ангине или по гриппу, — сказала Наташа. — Сейчас все-таки не лето, чтобы в одной вашей форме по улице скакать.
— Как это не лето? Смотрите сами, — заспорил Данилка и подскочил к окну.
Была еще середина апреля, но после долгих холодов юго-западные ветры принесли солнечное тепло. У заборов, на газонах, в щелях на асфальте буйно рванулись вверх травы. Почки высунули зеленые клювы. У прохожих была полная неразбериха в одежде. Одни по привычке шли еще в зимних шапках и пальто с меховыми воротниками, а другие — в рубашках и платьях. Данилка и его друзья гулять в пальто, конечно, не собирались.
Получив у Саши восемь гривенников, Данилка ускакал собирать барабанщиков. И тут же, на смену ему, возник Андрюшка Гарц. Он сказал фразу, которую говорил всегда:
— Можно, я у вас посижу немножко?
— Посиди, моя радость, — разрешил Саша. — А поскольку твое «немножко» — понятие относительное, запомни: молоко в холодильнике, булка в шкафу на кухне.
Стоя у окна, Серёжа подумал: «Если бы ничего не случилось, можно было бы уже снимать „Мушкетеров“ на улице».
Человек привыкает ко многому… За месяц они привыкли, что не надо спешить на вахты и линейки, привыкли жить без боев на дорожке и шумных киносъемок. Но к одному привыкнуть не могли: быть друг без друга.
Они собирались у Кузнечика. Конечно, не все. Но та компания, которая проводила в отряде зимние вечера, осталась неразлучной. Все так же говорили о Севастополе. Иногда резались в шахматы. Иногда на стареньком кинопроекторе крутили отснятые сцены «Трех мушкетеров». Павильонные эпизоды были закончены, и не хватало в фильме совсем немногих кадров. Но Олег сдал казенную кинокамеру, и снимать было нечем.
Восемь рапир — свое собственное имущество — Олег оставил капитанам. Но защитных масок не было, и рапиры без дела висели на стенах.
Лежал у Кузнечика в книжном шкафу снятый с древка и свернутый флаг «Эспады». Дремали на гвоздях в квартирах барабанщиков краснобокие барабаны.
Остались только песни, которые принес в отряд Генка Кузнечик — отрядные песни. Когда Генка или Саша брали гитару, словно оживала «Эспада»…
Саша вошел в жизнь ребячьей компании незаметно и прочно. Невысокий, худой, остроносый, даже нескладный какой-то, он совсем не походил на самбиста, боксера и инженера-физика. Он похож был на стеснительного десятиклассника, особенно если не забывал брить щетинистый подбородок. Впрочем, забывал он часто.
И совсем не похож он был на Олега, напрасно Генка их сравнивал. И не мог он стать в «Эспаде» командиром, потому что своей работой был занят выше головы.
Но несколько раз Серёжа замечал, как то Митя, то Данилка обращались к Саше: «Олег, скажи…», «Олег, можно…».
Генка уговаривал Сашу летом пойти с ребятами в поход. Саша не отвечал ни да ни нет.
— Работа же… — говорил он.
— Не каждый день работа, — спорил Генка. — Бывают же выходные.
— На Север придется ехать, командировка будет…
— Не на все же лето.
— Кто его знает…
— Мы бы сами пошли, да без взрослых никого не пустят, — говорил Генка. — Ты какой-то несознательный, честное слово.
— Я очень сознательный. Только обещать боюсь. Вдруг не окажется времени.
— А если окажется, обещаешь?
Саша брал гитару, смущенно улыбался и запевал:
Долой, долой, туристов —
Бродяг, авантюристов…
— Да ну тебя, — говорил Генка. — Все равно пойдешь. Не имеешь права не пойти.
В этот день они засиделись у Кузнечика до сумерек. Данилка со своими барабанщиками посмотрел «Юнгу Северного флота», потом они всей компанией прикатились к Генке, перепугали родителей, слопали весь хлеб и конфеты и умчались играть в футбол.
Андрюшка Гарц взял с полки «Пятнадцатилетнего капитана», полистал и неосторожно спросил, что такое шхуна-бриг. Митя тут же утащил его к себе домой рассказывать о парусниках.
Наташа, как всегда, спохватилась, что уже вечер, а у нее уйма домашних дел. И только она собралась идти, как в комнату ворвался Нок, а за ним — Стасик Грачёв.
Нок хромал, и ухо у него было в крови. У Стаськи припухла расцарапанная щека и рукав трикотажной рубашки прилип к разбитому локтю. И Стаська, и пес шумно дышали. Нок запрыгал вокруг Серёжи. Стасик молча встал у дверей и начал осторожно поднимать рукав.
— Горе мое… — начала Наташа.
— Лежи, — сказал Серёжа Ноку. И спросил у Стасика: — Что опять?
— Был бой, — сказал Саша.
— Ага, — сообщил Стаська и попытался лизнуть разбитый локоть.
Генка открыл тумбочку и деловито зазвенел аптечными склянками.
— Рассказывай, — велел Серёжа.
— Ну, чего рассказывать, — довольно хладнокровно отозвался Стасик. — Ну, иду я по улице, а навстречу идет ваша Маринка с Ноком. Я попросил, чтобы она дала нам с ним побегать, вот она и дала. Она не виновата… И ушла домой. Сказала, чтобы я сам привел. Мы стали бегать, а Нок застрял.
— Горюшко мое, где застрял? — не выдержала Наташа. — Говори толком.
Стаська безбоязненно подставил Генке локоть под тампон с йодом и объяснил:
— Под забором застрял, где еще… Мы в догонялки играли, он от меня побежал, полез под забор и засел. Там дырка только для мелких собак и для кошек, а он во какой! Застрял — ни туда ни сюда. Я через забор перелез, чтобы доску отодвинуть, а там два пьяных на лавочке сидят. Увидели Нока и давай бутылками в него кидать. А он же не может вылезти, только рычит… Ну, потише ты, щиплется ведь…
— Это что же за бандиты! — сказал Саша и торопливо встал. — Они там еще?
— Да нет… Они кидаться стали, а я как заору им: «Что делаете, гады!» И упал на Нока, чтоб ему не попало. В меня-то они кидать не будут, за это посадить могут. А один все равно кинул. Осколки как от гранаты.
— Где они? — повторил Саша.
— А какие-то дядьки подскочили, наругали их, со скамейки вытолкнули. А я доску отодвинул.
— Ну? — нетерпеливо спросил Серёжа.
Стасик глянул на него виновато.
— Я же разозлился. А Нок — тоже. Я говорю. «Взять!»
— Зря, — заметил Саша. — Еще неприятности получатся. Но с другой стороны…
— Может, не получатся, — неуверенно сказал Стасик. — Они же первые полезли… А он их даже затронуть не успел, они на тополь запрыгнули. Может, все еще там сидят… А я сюда пошел, а то тетя Галя заругается, когда увидит, что Нока поцарапали… А чего смеетесь?
— Дурень, — сказал сквозь смех Серёжа. — Хулиганов пьяных не испугался, а тетю Галю боится. Она тебя хоть раз в жизни ругала?
Стасик слегка огрызнулся на Генку:
— Хватит меня мазать! Лучше Ноку лапу забинтуй.
— За своего милого Нока он в пекло полезет, — сказала Наташа почти ревниво. — Вот послушайте. Отпросится дома, чтобы у нас ночевать, и первым делом бежит к телефону — Нока у Сергея выпрашивать. Тоже на ночевку. Представляете компанию? Вечером всегда такая картина: Стаськина раскладушка пустая, подстилка у Нока тоже пустая. Оба дрыхнут на ковре, рядышком. Возьму я тапку, разгоню обоих по местам, а через полчаса опять. Как вам это нравится?
— А тебе жалко? — сказал Стасик.
Шепотом Саша спросил у Серёжи:
— Это тот самый Стаська Грачёв, который боится всего на свете?
— Вроде уже и не тот. Что-то с ним стало, — отозвался Серёжа.
А Стасик покосился на Серёжу и сказал:
— Шел бы домой. Марина говорила, что к вам какой-то дядюшка приехал.
11
Тетя Галя сказала немного виновато:
— Я Виталия пока на твою постель положила, он устал с дороги. Ты уж не обижайся, пусть он там переночует, а завтра я у соседей кресло-кровать попрошу.
— Я ужасно обижаюсь, — отозвался Серёжа. — Я просто не в себе от обиды… Ну, честное слово, ты такие вещи говоришь! Что я, не могу на раскладушке поспать?
В доме чувствовалась радостная суета, какая бывает при неожиданном приезде хорошего человека. Папа, сам только накануне вернувшийся из командировки, надел галстук. Маринка нянчилась с новым плюшевым котом — дядюшкиным подарком. Тетя Галя стучала на кухне ножом — готовила к ужину праздничный салат. Нок обнюхивал у дверей необъятный желтый чемодан и одобрительно фыркал.
Только виновник радости негромко посапывал на Серёжином диване. Серёжа на цыпочках вошел в комнату и при свете, падавшем из двери, увидел торчавшую из-под клетчатого пледа лысину. Лысина была симпатичная — коричневая, как печеное яблоко.
Серёжа стал осторожно развертывать дребезжащую раскладушку. Виталий Александрович не пошевелился. Он не встал к ужину, добросовестно проспал до утра.
Когда Серёжа проснулся, Виталий Александрович делал зарядку. Серёжа из-под прикрытых век наблюдал за ним. Смотреть на дядюшку было приятно и весело. Он был невысокий, но крепкий. Коричневый. Плечи и грудь поросли курчавым черным волосом. А лицо — круглое, добродушное и в то же время энергичное. Виталий Александрович напоминал заряженный до отказа аккумулятор.
На нем были роскошные трусы — желтые, с рисунком из разноцветных иностранных марок. Словно дядюшку отправляли бандеролью вокруг света. На любом пляже все пижоны утопились бы от нестерпимой зависти при виде таких трусов.