Больше всего октябрят было в голубом. Коридор на втором этаже каждую перемену словно заливала морская волна. После звонка голубые с белыми проблесками потоки выхлестывали из классов и шумным прибоем докатывались до дверей шестого «А».
На полу взгромоздилась куча мала.
Кончался четвертый урок. — география. Татьяна Михайловна отпустила ребят пораньше, и звонок грянул, когда Сережа был уже в коридоре. Первой распахнулась дверь у третьего «Б». Очень загорелый светловолосый мальчишка выскочил из двери и помчался вдоль коридора. Набрав скорость, он проехался на подошвах по паркету, затормозил, нагнулся и стал подтягивать парадные белые гольфы.
В этот миг сзади налетела толпа одноклассников. Мальчишку сбили, и тут же, на полу, взгромоздилась куча мала. Радостно орущий голубой ком, из которого во все стороны торчали дрыгающие тощие ноги.
B конце коридора показался директор. Высокий, похожий на циркуль. Он шагал широко и медленно. Резвая малышня притихла и почтительно расступилась. Только веселая куча самозабвенно вопила, не чуя опасности.
Директор подошел и остановился, возвышаясь над свалкой. Сережа с любопытством ждал, что будет. Директор снял очки и почесал ими кончик носа. Потом близоруко взглянул на Сережу. Глаза его без очков были непонятные.
— У меня к тебе большая просьба, — сказал он серьезно. — Постарайся, чтобы эти гвардейцы обошлись без синяков и вывихов.
Он чуть заметно усмехнулся, утвердил на носу очки и прошагал дальше.
— Хорошо, — сказал вслед ему Сережа.
Он сдернул с чьей-то ноги мягкую спортивную тапочку и слегка хлопнул ею по чьей-то спине.
— Эй бы, пираты! А ну, кончайте!
Взъерошенный хозяин тапочки кормой вперед выбрался из схватки и дерзко уставился на
Сережу.
— А ты кто? Дежурный?
— Хуже. Я уполномоченный директора, — сказал Сережа.
Услышав о директоре, третьеклассники быстренько расцепились и стали подниматься с пола. Последним встал загорелый мальчишка. Он деловито одернул голубой жилетик, отряхнул белые рукава рубашки и весело сказал:
— Во, психи. Чуть меня по паркету не размазали.
И поднял лицо.
— Димка! — изумленно сказал Сережа.
— Ой, это ты!.. — медленно проговорил мальчишка и его зеленые глаза стали лучистыми.
— Где ты пропадал? — спросил Сережа. — Я думал, ты в другую школу перешел.
— Не-е-е… У мамы с папой отпуск был два месяца. Мы в Анапе жили, я там учился. Ух, там до сих пор лето…
— Ты мое письмо получил тогда в лагере? — спросил Сережа.
— Ага! А ты мое?
— Нет. Димка, а ты писал?
Тот серьезно кивнул.
— Я писал. Я про все писал. Тебя там потом на линейках ругали. Несколько раз. За то, что ушел из лагеря. А я наших ребят подговорил, и мы как закричим на линейке: «Неправда, неправда!»— Он улыбнулся и весело тряхнул разлохмаченной головой. — А нам за это все равно ничего не было!
— Спасибо, Димка, — задумчиво сказал Сережа. — Обидно, что письмо не дошло…
— Ну, ничего, — утешил Димка. — Вот…
Он полез в кармашек, что-то достал и сунул Сереже в ладонь, а ладонь закрыл. Оглядел столпившихся одноклассников и сказал:
— Все. Последний.
Потом объяснил:
— Я их десять штук привез из Анапы. Уже все раздарил, а они за мной гоняются и гоняются, выпрашивают… Ну, мы побежали, у нас репетиция сейчас.
Они ускакали. Сережа, улыбаясь, разжал пальцы. На ладони лежал маленький синий краб из блестящей пластмассы. С красными капельками-глазами. С булавкой на обратной стороне, чтобы прикалывать к одежде. Славный такой Крабий малыш.
Сережа сразу понял, что с ним сделает. Он не будет его таскать на куртке. Он приклеит краба над воротами своего пенопластового замка, который уже почти готов. Пусть хозяин замка называется Рыцарь Синего Kpaбa. А что? Неплохо.
Здорово, что встретился хороший человек Димка.
Поднимаясь на третий этаж, Сережа размышлял о Димке, о лагере. Вспомнил костры и песню про горниста. Про всадников. И вдруг подумал: почему ни разу не сказал про эту песню Кузнечику? Может быть, он ее знает? А если не знает, можно его научить. Правда, петь Сережа толком не умеет, но слова помнит и насвистеть мелодию сможет.
Генку ребята уговаривают выступить на вечере. У шестиклассников будет первый в жизни вечер, все 'готовятся. Генка пока отбрыкивается, но, наверно, согласится. Вот бы спел эту песню!
Сережа вернулся в класс и узнал, что расписание полетело кувырком. Из-за разных мероприятий уроков сегодня больше не будет. Ну и прекрасно!
— А где Кузнечик?
Оказалось, что Генка ушел к «вэшникам», ребятам из шестого «В». Выступать на вечере он уже согласился, а теперь помогает готовить какой-то номер соседнему классу. В порядке обмена опытом.
«Балда, нашел время влюбляться», — добродушно подумал Сережа.
В шестом «B» училась Наташа.
То, что Наташа ему «нравится больше всех на свете», Кузнечик признался Сереже еще неделю назад, сразу и честно. При этом он краснел, кусал губу, но не опустил глаз.
— Ну… хорошо, — растерянно проговорил Сережа. — Что же теперь делать?.. Я-то при чем?
— А ты… не обижаешься?
Сережа великодушно улыбнулся.
— Да чего уж там…
Наташка была как сестра. А братья не обижаются на тех, кто влюбляется в сестер.
В самом хорошем настроении Сережа пустился отыскивать классную комнату, где устроились «вэшники».
Но не всем было весело.
У дверей второго «А» стоял и плакал Стасик Грачев.
Сережа знал, что Стасик может плакать просто так, по пустякам. Или чтобы не попало. Или чтобы пожалели. Но так он плакал в окружении людей, громко, напоказ. А сейчас он был один в опустевшем коридоре. И Сережу, который свернул сюда от лестницы, он не заметил. Стасик стоял, прижавшись плечом и головой к дверному косяку, молча вздрагивал и ронял крупные слезы. Он был совсем несчастный. И одет он был не в праздничную форму, а в обычный серый костюм.
Сережа подошел.
— Ну что с тобой опять? Стаська!
Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Сережу за рукав и повел в класс. Указал на стену.
Там блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Сережа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда.
Но сейчас все было убрано, и за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней краюной тушью написаны были слова:
МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ.
Дневники за стеклами пестрели пятерками.
Но Стасик показывал на правую витрину. Над ней на такой же бумажной лепте были черные слова:
ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД.
— Хорошо говорить «пускай». Отец, знаешь, как налупит.
Дневников там оказалось всего четыре, не то, что в левой.
— Ясно, — мрачно сказал Сережа. — А который твой?
Стасик ткнул в левый верхний.
Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным «неудом» за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая, из угла в угол красная запись: «Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!» Восклицательный знак был длиной со спичку.
Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.
— Да уймись ты, — с досадой сказал Сережа. — Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?
Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:
— Хорошо говорить «пускай». Отец, знаешь, как налупит…
— Тебя?! — воскликнул Сережа. И чуть не добавил: «Такого цыпленка!»'
— Да. Ты не знаешь, — сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.
Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.
— Ну за что налупит? Он же не знает.
— Узнает. Сегодня собрание родительское. Это для них выставку сделали.
— А может, он не придет.
— Да, не придет! Он всегда ходит.
— И лупит? — с недоверием спросил Сережа.
Стасик шмыгнул носом.
— Ну пойдем, — сказал Сережа.
— Куда? — испугался Стасик.
— Куда-куда… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.
Стасик вздохнул.
— Не пойду. Я ждать буду.
— Кого?
— Когда Неля Ивановна придет.
— А где она?
— Все уехали, и она тоже. На завод, к шефам. Там наш класс на концерте выступает.
— А ты почему не поехал?
— Я же сорвал… — Он опять подозрительно завсхлипывал. — Чуть не сорвал. Мне стихи дали учить, а я сорвал.
— Не выучил?
— Да выучил! — с отчаянием сказал Стасик. — Только я одет не по-праздничному.
— Из-за этого тебе и запись сделали?
— Ну да! — сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.
— Не гуди, — попросил Сережа. — Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?
— Ну-у-у…
— А ты ее раньше просил?
— Ага-а-а…
— А что она сказала?
Стасик перестал «гудеть», отдышался немного и сообщил:
— Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. Бычков говорит: «Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!» У других-то уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.
«Кому концерт, а кому слезы», — подумал Сережа и взял Стасика за плечо.
— Пойдем, разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.
Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.
— Так я и знала. Снова несчастье? — сказала Наташа, едва увидев Стасика. — Что опять?
Сережа рассказал. И шепотом спросил у Наташи: