– Тетя Лида, во втором классе шкаф заело, – сказал Серёжа. – Наверно, кто-то запер, а ключа нет.
Тетя Лида, притворно ворча, вытащила громадную звякающую связку.
– Какой шкаф-то?
– Давайте ключи, я сам подберу. И сразу принесу. Чего вам наверх ходить…
Нужный ключ нашелся быстро. Серёжа распахнул обе витрины. Из правой достал дневники с двойками. Потом "пятерочные" дневники равномерно расставил в обеих витринах. Стало редковато, но ничего. Серёжа отцепил бумажные ленты. Правую он отложил, а левую аккуратно, по сгибу, разорвал пополам. На одной половине осталось: "Мы ими", а на другой "гордимся". Эти половинки он опять приколол над витринами.
Дневники тех, кто "тянет назад" и ленту с черной надписью он положил в портфель. А куда их было девать?
После этого Серёжа запер дверцы и отнес ключи.
Больше в школе делать было нечего. Серёжа зашагал к Наташиному дому, чтобы встретить друзей.
Он повстречал их на углу Октябрьской и Пристанской. Генка и Наташа спешили назад, в школу.
– Ты куда? – удивился Кузнечик. – А дневник?
– Все в порядке. – Серёжа хлопнул по тугому портфелю.
Наташа удивилась:
– Она отдала?
– Я ее не видел. Поэтому не спрашивал.
Наташа опустила руки и широко открыла глаза.
– Ты сумасшедший, – сказала она печально. – Ты представляешь, какой крик поднимется?
– Приблизительно представляю, – сказал Серёжа.
– Мы скажем, что вместе это сделали, – решительно вмешался Кузнечик.
– Зачем? Не надо, – возразил Серёжа.
– Надо. Вдвоем легче отвечать.
– Да за что отвечать?! – вдруг разозлился Серёжа. – За то, что пацаненка из беды выручили? А такие выставки устраивать, чтоб ребят лупили, это правильно?
– А ты думаешь, теперь его не тронут? – спросила Наташа. – Нелюшка увидит, что дневник пропал, еще больше разозлится. Такого отцу наговорит, что хуже будет.
– Не дневник, а дневники… И не наговорит она, – сказал Серёжа. – Я пока не могу понять, отчего это, но думаю, что не наговорит…
– А как тебе завтра влетит, понимаешь? – спросила Наташа.
– Ну… влетит. По крайней мере никто меня пальцем не тронет. Не то что Стаську.
8
На следующий день Серёжа пришёл в школу пораньше. У дверей учительской он дождался Татьяну Михайловну. Она сразу обеспокоилась:
– Ты меня ждешь, Серёжа? Что случилось?
– Я хочу вас попросить… Передайте, пожалуйста, вот эти дневники Нелли Ивановне, учительнице второго "А".
– Так… Значит, это ты?
– Я.
– Зачем ты это сделал?
Серёжа вздохнул и приготовился рассказывать.
Мимо них в учительскую прошагала завуч второй смены Елизавета Максимовна. Из-за двери донесся ее трубный голос:
– Татьяна Михайловна! Можно вас на пять минут?
Татьяна Михайловна досадливо оглянулась на дверь.
– Ты меня подожди, – попросила она. – Или нет, иди в класс. А на перемене все мне расскажешь. Хорошо?
Серёжа кивнул.
Но дожидаться перемены не пришлось.
Едва начался урок и Серёжа поднял руку, чтобы его вызвали, как в дверь заглянула тетя Лида.
– Кто тут Каховский? Ну вот, ты и есть… К директору.
– Иди, – с сожалением сказал Сергей Андреевич. – А я тебя спросить хотел. А то ведь троечка будет за четверть.
Как будто Серёжа сам напросился к директору.
Кузнечик рванулся было за Серёжей.
– А ты куда? – возмутился Сергей Андреевич.
– Я тоже должен…
– Если должен, позовут. Сиди.
Директор был новый, работал в этой школе первый год. Серёжа его не знал и никогда с ним не разговаривал, если не считать случая с Димкой. Директор преподавал у старшеклассников математику, и те прозвали его "А" в кубе". Имелась в виду буква "А" в третьей степени. Потому что имя, отчество и фамилия начинались у директора с буквы "А": Анатолий Афанасьевич Артемьев.
Что он за человек? Однажды Серёжа слышал, как десятиклассники говорили: "Во мужик! Все объясняет, как семечки щелкает!" Он-то объясняет. А ему самому что-нибудь можно будет объяснить?
Серёжа постучал в дверь директорского кабинета, услышал "войдите" и вошел.
Ну конечно! Желтый тюрбан Нелли Ивановны возвышался у директорского стола.
Татьяна Михайловна тоже была здесь.
"Сейчас начнется", – подумал Серёжа и почувствовал противную пустоту под сердцем.
Началось.
– Вот он! – произнесла Нелли Ивановна. Голос ее был твердо деревянный, как стук каблучков. – Полюбуйтесь, Анатолий Афанасьевич. Это и есть Каховский.
Директор несколько секунд смотрел на него молча. Он вертел в пальцах неочиненный карандаш и постукивал им по настольному стеклу. То одним концом, то другим.
Наконец сказал:
– Полюбовался. Проходи, Каховский, садись.
Он кивнул на свободный стул.
– Спасибо.
У Нелли Ивановны удивленно шевельнулись брови.
Татьяна Михайловна сидела подальше, у стены. Из-за плеча Нелли Ивановны она смотрела на Серёжу, как на маленького мальчика, разбившего банку с вареньем.
– Объясни нам, зачем ты устроил этот загадочный трюк с дневниками? – ровным голосом потребовал директор и положил карандаш.
– Из-за Грачёва, – сказал Серёжа.
– Вот-вот! Я так и знала! – взвилась Нелли Ивановна. – Он уже не первый раз выделывает такие фокусы из-за этого хулигана!
– А какой? – поинтересовался директор.
"Третий, – подумал Серёжа. – Первый раз – это с Мадам Жирафой. Второй – когда одноклассники лупили его у буфета, а мы с Наташкой их разогнали. Но про второй она не знает".
– В сентябре был такой возмутительный факт! – гневно продолжала Нелли Ивановна. – Я отправила этого Грачёва к вам, а он… – она ткнула острым ногтем в Серёжу, – он со своими дружками силой отбил его у дежурной…
Серёжа слегка разозлился и перестал бояться.
– Не силой, – возразил он. – Можно, Анатолий Афанасьевич, мне сказать?
– Ну?
– Это дежурная сама силой тащила Грачёва, а он так ревел, что все сбежались. Он от рева даже заикаться начал. Мы его потом к врачу отвели… Татьяна Михайловна, помните, я тогда еще опоздал?
– Да, действительно. – Татьяна Михайловна кивнула. – Я помню. Вообще-то Каховский никогда не опаздывает.
"Один – ноль" – подумал Серёжа. И стал ждать. В споре главное – не спешить. Пусть другой человек скажет все до конца. А потом надо отвечать – коротко и четко. Как защита клинком. Когда защита, а когда и контратака. А если возмущаться, перебивать, скажут, что грубишь, вот и все. И тогда, хоть лопни, не докажешь ничего.
Директор снял очки и так же, как карандашом, стал постукивать по столу.
– А скажите, Нелли Ивановна, – спросил он, – зачем вы этого… Грачёва… направили ко мне с дежурной?
Глаза у Нелли Ивановны сделались круглыми и несчастными. Она поднесла к груди сжатые кулачки.
– Да потому что сил моих нет! Я с ним воюю второй год! Это не ученик! Это… какое-то чудовище! Он делает все, что вздумается! А тут находятся дружки, которые его покрывают.
– Какой он мне дружок, – снисходительно сказал Серёжа. – Он еще маленький.
– А ты помолчи! – отрезала она. – Будешь говорить, когда тебя спросят.
Возражать было нельзя. А промолчать – значит показать, что виноват. Серёжа секунду подумал и покладисто сказал:
– Хорошо.
Директор и Татьяна Михайловна переглянулись.
– Вернемся к нашему главному вопросу, – предложил Анатолий Афанасьевич. – Ты, Каховский, утверждаешь, что убрал дневники ради Грачёва? Зачем? Спасал его, так сказать, от позора и бесчестья?
– От битья, – сказал Серёжа, и все внутри у него натянулось. – Его отец излупил бы за эту выставку, как… ну, не знаю даже. Как зверь.
– Это неправда! – возмутилась Нелли Ивановна.
– Это правда! – со звоном сказал Серёжа. – Если не верите, спросите Наташу Лесникову. Они с Грачёвым в одной квартире живут. Отец его все время бьет!.. А потом все удивляются, почему он такой псих…
– Серёжа, Серёжа, – предупреждающим тоном сказала Татьяна Михайловна.
Нелли Ивановна слегка растерянно произнесла:
– Я этому не верю, Анатолий Афанасьевич. У Грачёва такой деликатный папа. Я, наоборот, хотела его в родительский комитет…
Чувствуя, как летят все тормоза, Серёжа наклонился на стуле и, глядя прямо в рассерженные очи Нелли Ивановны, отчетливо сказал:
– Этот деликатный папа недавно так отделал Стаську, что он в синяках от шеи до пяток. А вы пишете: сорвал выступление.
– Вы это знали, Нелли Ивановна? – спросил директор.
– Я ничего не знала! Я повторяю, что не верю ни одному слову этого… этого…
– Серёжи Каховского, – сухо подсказала Татьяна Михайловна.
– Можно проверить, – сказал Серёжа. – Синяки не краска, за день не отмоются.
– А зачем ты убрал другие дневники? – спросил директор.
Он опять надел очки. Лицо у него было непонятное. То ли ему было все равно, то ли он сердился, но скрывал это. И если сердился, то на кого?
Серёжа не ответил на вопрос. Он сам точно объяснить не мог, зачем целиком опустошил "двоечную" витрину.
– Зачем же? – повторил директор.
– Как-то нехорошо было бы, – неуверенно сказал Серёжа. – У одного убрали, а у других стоят. А я ведь не знал, вдруг им тоже попадет…
– Вот как?.. – сказал директор. – А почему ты решил, что имеешь право вмешиваться в дела учительницы, изменять ее решение?
Серёжа даже удивился:
– Я и не думал, что имею право. Просто выхода не было.
– Не было? А разве ты не мог поговорить с Нелли Ивановной? Не мог объяснить ей?
– Нелли Ивановны в школе не было. Да и вообще…
– Что "да и вообще"?
Серёжа решительно сказал:
– Я думаю, она не стала бы меня слушать.
– Не "она", а Нелли Ивановна, – строго поправила Татьяна Михайловна.
Серёжа промолчал.
– Ладно, допустим, – сказал Анатолий Афанасьевич. – А про других учителей ты тоже так думаешь? Почему ты не посоветовался с Татьяной Михайловной? Мог бы и ко мне прийти. Ты решил, что и мы не будем тебя слушать?