Серёжа спустил с постели ноги и громко сказал:
– Нок!
Застучали по паркету когти, и косматая голова сунулась в дверь.
– Здрасте, ваше лохматое высочество, – сказал Серёжа. – Гуляли?
Нок всем видом показал, что и рад бы, да не пускают.
Серёжа глянул на будильник.
– Я отпущу. Только на десять минут, а то обоим попадет. Понял?
Нок изобразил удовольствие и послушание.
Отпускать Нока одного не полагалось: мало ли что может случиться. Но у Серёжи для прогулки не было времени.
Он выпустил пса, рванул со стены шпагу, тремя свистящими взмахами посшибал на пол спичечные коробки, которые еще вечером расставил на столе и спинках стульев. Потом сделал несколько торопливых отжиманий и приседаний.
Отдышался, прикинул в уме: много ли уроков? Кроме алгебры, все сделаны. С алгеброй можно управиться на вахте. Сегодня занятий в отряде нет, работы у вахтенного командира немного. Серёжа крикнул в открытую форточку:
– Нок, домой! – и стал натягивать форменную рубашку.
Тревога слегка улеглась. Но совсем не исчезла.
Неприятности пошли с самого начала вахты. Прежде всего он целых пять минут искал под порогом ключ. Безголовый Андрюшка Гарц запихал его вчера в самый угол тайника и присыпал мусором.
Потом Серёжа обломал ногти, пытаясь открыть окно. Рама разбухла и не поддавалась. Серёжа чертыхнулся и стал искать глазами подходящую железяку. В углу кают-компании на полу стоял Серёжин рыцарский замок из пенопласта. Его принесли сюда для съемок. Холм, на котором возвышались башни и стены, был сделан из папье-маше. Для прочности внутрь этого холма ребята вставили упругий обломок рапирного клинка.
Серёжа приподнял макет, вынул обломок и снова подступил к оконной створке.
Домоуправление никак не хотело отключить лишние батареи, и в комнатах "Эспады" всегда стояла влажная жара. В самые лютые зимние дни ребята здесь занимались в летней форме. Но и это не спасало, приходилось постоянно распахивать окна. Проветрить помещение – это была первая обязанность каждой вахты.
Наконец створка поддалась, и морозными глыбами ввалился в окно февральский воздух.
Серёжа передохнул и посмотрел на часы.
Вот тут-то и начались главные неприятности. Оказалось, что старые отрядные ходики, которые притащили в "Эспаду" братья Воронины, показывают уже четверть десятого. А Димки нет. Помощник вахтенного командира, барабанщик "Эспады" Дмитрий Соломин, не изволил явиться на дежурство.
"Ну, подожди же…" – сердито и беспомощно подумал Серёжа.
Сердито – потому что опоздание на вахту штука серьезная, а ненаглядный Димочка выкидывал этот фокус уже третий раз. А беспомощно – потому что устроить помощнику заслуженную нахлобучку Серёжа никак не решался. Все-таки это же Димка…
Появился Димка только в половине десятого. Грохнула наружная дверь, потом в раздевалке послышалась торопливая возня: Димка освобождался от зимней амуниции. Наконец он появился в кают-компании, слегка взлохмаченный, розовый от мороза. На ходу протянул в петли белый ремень, щелкнул пряжкой и встал перед Серёжей, виновато махая желтыми ресницами.
– Ну? – сказал Серёжа.
Димка опустил нос, пальцами провел по стрелкам на шортиках, словно проверял их остроту, и честно ответил:
– Проспал.
– Очень уважительная причина, – язвительно заметил Серёжа.
Димка вздохнул:
– Я и не говорю, что уважительная…
– Третий раз опаздываешь… Может, объяснишь хотя бы, почему проспал? Мне про это в вахтенный журнал записывать.
Димка беззащитно поднял ясные глаза. Не хотел он ни оправдываться, ни молчать упрямо.
– Ну, я читал… Данилка книжку дал "Двадцать лет спустя". Она такая толстая, а дней мало, потому что очередь. Я вчера читал, читал, пока мама фонарик не отобрала. И говорит: "Если проспишь, будешь сам виноват". И не разбудила.
– Значит, мама виновата, – сказал Серёжа.
– Нет, конечно, – возразил Димка почти испуганно. – Это я виноват.
Он опять вздохнул и стал теребить аксельбант на рубашке. Серёжа начал злиться. И на Димку, и, главное, на себя – за нерешительность. Он был капитан и командир вахты – значит, следовало принимать меры.
– Оставь в покое шнур, – досадливо сказал он.
Димка послушно опустил руку.
Бессознательно отдаляя неприятный миг, Серёжа спросил:
– Может быть, у тебя есть еще какая-нибудь причина? Серьезная?
Не опуская глаз, Димка помотал головой: не было у него серьезной причины. Глядя мимо Димки, Серёжа деревянным голосом сказал:
– Два часа ареста.
Димка моргнул. Один раз. Потом заморгал часто. Потом в упор глянул на Серёжу: "Ты не пошутил?"
– Вот так, – мрачно сказал Серёжа, ощущая моментальное раскаяние.
Димкины глаза стали слегка влажными. Серёжа почти обрадовался: если Димка пустит хоть слезинку, можно будет сразу отменить наказание. Есть неписаное правило в "Эспаде": если человек начинает плакать, никаких взысканий ему не дают. Слезы – и так дорогая расплата за вину. Если, конечно, человек этот не очень большой, а вина не очень страшная.
Но Димка не поддался слезам. Только голос его стал сипловатым. Он посмотрел на Серёжины ботинки и тихо спросил:
– А когда?
– Сейчас, – все так же хмуро сказал Серёжа. Отступать было некуда.
– Я же на вахте.
– Не нужен мне такой помощник. Обойдусь.
– А… где сидеть? – спросил Димка и слегка покраснел.
Конечно, специального помещения для "арестантов" не было. Если кто-то зарабатывал столь суровое взыскание, то отбыв свой час или два где-нибудь в уголке кают-компании или отправлялся в фотолабораторию.
– Иди в лабораторию, – сказал Серёжа. – Мне здесь надо пол мыть.
– Я могу сам вымыть. А потом отсижу, – почти шепотом сказал Димка.
– Ага. И опоздаешь в школу. Давай отправляйся.
Димка сделал шаг к двери и оглянулся. Он словно говорил глазами: "Может быть, ты все же пошутил? Ведь это же я – Димка. Тот, который с тобой в лагере был. Тот, который подарил тебе маленького синего краба…"
– Сними ремень, – сказал Серёжа, терзаясь все пуще.
Димка медленно потянул из петель пояс. Потом свернул его в тугое кольцо, сжал это кольцо в ладонях, понурил голову и шагнул в коридор.
– Куда ты с ним? Оставь ремень на столе, – сказал ему в спину Серёжа.
– Зачем? – откликнулся Димка слегка вызывающе.
Серёжа почувствовал, что Димка пытается отстоять свое достоинство и остаток свободы. Он будто говорил: "Арестовал ты меня? Ладно. Заставил снять ремень? Пусть. Но нигде не сказано, что нельзя снятый ремень брать с собой. Вот и беру".
– Ну и шут с тобой, – буркнул Серёжа.
В лаборатории Димка сел на табурет перед увеличителем, поставил пятки на сиденье, обнял колени и замер.
– Зажги свет, – сказал Серёжа.
– И так хорошо, – хмуро отозвался Димка.
Лаборатория была в крошечной комнатушке с окном, закрытым фанерой. Ветхая фанера сквозь щели и дырки пропускала солнце, и полумрак был пробит узкими лучами.
Серёжа постоял в дверях, потом снова на себя рассердился и ушел.
– Запирай, – сказал Димка вслед.
– Зачем? Сбежишь, что ли? – досадливо откликнулся Серёжа.
Дверь осталась полуоткрытой.
Надо было делать уборку, а потом браться за алгебру. А на душе кошки скребли. Конечно, Димка получил свои два часа за дело. Но Серёжа боялся. Просто-напросто боялся, что Димка обидится. Крепко обидится и, может быть, навсегда.
Ну что ему до Димки? И не такие уж друзья вроде бы. И встречались-то не чаще раза в месяц, пока не пришёл Димка в отряд. Да и в отряде виделись не часто. Главным образом на вахте. А вот надо же: грызет и грызет беспокойство.
"Сам притащил его в отряд. Вот и радуйся", – мстительно сказал себе Серёжа.
Действительно, сам привел Димку в "Эспаду"…
А что было делать?
Только раз в жизни видел Серёжа Димку грустного, с мокрыми глазами. Это случилось перед зимними каникулами. Димка сидел в опустевшей школьной раздевалке. Хотел, видно, одеться, да так и не собрался: бросил на колени пальтишко, уперся в него локтями, уткнулся в кулаки подбородком и, обиженно моргая, смотрел куда-то сквозь стену.
– Дим! – встревоженно сказал Серёжа. – Ты что?
Димка сердито дернул плечом: не приставай, мол, и так тошно. Но Серёжа не ушел, конечно.
– Что случилось?
– Ничего, – сипло сказал Димка.
Серёжа немного обиделся.
– Слушай-ка, – сказал он в упор. – Когда мне было плохо и ты мне помогал, я ведь не рычал на тебя, а наоборот… Что же ты? Я ведь тоже помочь хочу.
Димка глянул на него быстро и чуть виновато.
– Как ты поможешь? Никто уже ничего не сделает… Да и не надо.
– А вдруг? – упрямо сказал Серёжа. – Ты расскажи.
Димка сердито поморгал, стряхивая капли с ресниц.
Недоверчиво поднял глаза.
– А смеяться не будешь?
– Ты спятил!
Димка отвернулся и шепотом сказал:
– Я хотел быть барабанщиком…
Вот такая случилась история. Простая и невеселая. Всю жизнь мечтал Димка стать барабанщиком. Даже по ночам снился ему краснобокий барабан с тугой белой кожей. К такому барабану приблизишь ухо и сразу услышишь тихий-тихий, но неумолкающий гул. То ли топот далекой конницы, то ли голос океанских штормов.
Ни дошкольников, ни октябрят не берут в барабанщики. Димка рос, надеялся и ждал своего часа. И даже когда Клавдия Семеновна велела всем третьеклассникам написать в стенгазету, кто кем хочет быть, Димка решился и написал, что барабанщиком. И больше никем.
Когда третьеклассников стали готовить к приему в пионеры и пришла пора делать у них свой отряд, кое-кто из ребят вспомнил про заметку и сказал, что надо бы выбрать в барабанщики Димку Соломина. Однако Клавдия Семеновна обратила внимание класса на то, что у Соломина во второй четверти снизилась успеваемость: тройка по русскому грозит. А барабанщик всегда идет впереди отряда, с него все должны брать пример. Какой же здесь пример?
Будто у него на пузе эта тройка написана!