Рассказ Шмуэля про одиннадцать человек в одной комнате, включая большого мальчика Лукаша, который бил Шмуэля, даже когда тот ничего плохого не делал, Бруно забыл.
Однажды Бруно спросил друга, почему он и все остальные люди за оградой носят одинаковые полосатые пижамы и матерчатые шапочки.
– Их нам выдали, когда мы приехали сюда, – ответил Шмуэль. – А нашу одежду забрали.
– Но разве тебе не хочется иногда, проснувшись утром, надеть что-нибудь другое? У тебя в шкафу наверняка есть какая-нибудь одежда.
Шмуэль заморгал, хотел что-то сказать, но передумал.
– Мне вообще не нравятся полоски, – заметил Бруно, хотя это было и не совсем правдой. В действительности ему нравились полоски, и ему до смерти надоело носить брюки, рубашки, галстуки и ботинки, которые ему жали, в то время как Шмуэль с друзьями-приятелями разгуливал в полосатой пижаме с утра до вечера.
Несколько дней спустя Бруно открыл глаза ранним утром и увидел, что за окном льет дождь. Такого давно не было. Дождь, скорее всего, начался ночью, и Бруно даже предположил, что его разбудил шум льющейся воды, но наверняка утверждать не осмеливался: когда уже не спишь, не так-то просто с точностью определить, что тебя разбудило. Он позавтракал – дождь лил и лил. Пока Бруно занимался с герром Лицтом, каких-либо изменений на улице не произошло. Бруно пообедал, потом снова засел за уроки – историю с географией – под надзором учителя, а когда занятия закончились, дождь не прекратился. Эта неприятность означала, что сегодня Бруно не выйдет из дома, чтобы встретиться со Шмуэлем.
После уроков Бруно залег на кровать с книгой и обнаружил, что ему трудно сосредоточиться на чтении. И тут к нему заглянула «безнадежный случай». Сестра не часто наведывалась в комнату Бруно, предпочитая проводить свободное время, переставляя туда-сюда кукол в своей коллекции. Но похоже, сырая погода как-то повлияла и на ее настроение – игра с куклами не клеилась.
– Чего тебе? – спросил Бруно.
– Так-то ты встречаешь сестру.
– Я читаю, – буркнул Бруно.
– Что за книга? – полюбопытствовала Гретель.
Вместо ответа Бруно просто показал ей обложку – пусть сама прочтет, зря ее, что ли, грамоте учили.
Гретель издала энергичное «пф-ф», и капелька ее слюны упала на лицо Бруно.
– Скукотища, – пропела сестрица.
– Вовсе нет, – возразил Бруно. – Это книга о приключениях. Уж лучше, чем с куклами возиться.
Гретель на провокацию не поддалась.
– Чем занимаешься? – опять спросила она, и Бруно рассердился еще сильнее.
– Я же сказал – читаю, – прорычал он. – Хорошо бы, мне еще не мешали.
– А я не знаю, чем заняться, – сказала Гретель. – Гадкий дождь.
Это заявление озадачило Бруно. Вроде бы Гретель не ходит гулять – не пускается в приключения, не организует экспедиций, и подружку здесь она тоже не завела. Она вообще почти всегда сидит дома. Похоже, она решила, что ей скучно только потому, что сегодня ей приходится оставаться в четырех стенах; не будь дождя, она точно так же не высунула бы носа на улицу, но жаловаться и не подумала бы. И все же иногда случаются моменты, когда брат с сестрой способны отложить в сторонку пыточные инструменты и поговорить друг с другом как цивилизованные люди, и Бруно решил, что такой момент настал.
– Согласен, мне тоже этот дождь поперек горла, – сказал он. – Я сейчас должен быть у Шмуэля. Он, наверное, думает, что я про него забыл.
Слова слетели с языка так проворно, что Бруно не успел их удержать. В ту же секунду у него заболел живот, и он страшно разозлился на себя за болтливость.
– У кого ты должен быть? – встрепенулась Гретель.
– Ты это о чем? – Бруно моргал с невинным видом, глядя на сестру.
– Ты сказал, что собираешься к кому-то в гости, – не отставала Гретель.
– Извини, – Бруно лихорадочно соображал, как бы ей ответить, – я тебя плохо слышу. Повтори, пожалуйста.
– К кому ты собирался пойти? – прокричала Гретель, наклонясь к брату, так что ему уже было не отвертеться.
– Ничего я такого не говорил.
– Нет, говорил. Этот кто-то подумает, что ты про него забыл.
– Чего, чего?
– Бруно! – В голосе сестры послышалась угроза.
– Да ты совсем с ума спятила!
Бруно попытался представить дело так, будто сестре померещилось, но его интонациям не хватило убедительности, ведь он не был прирожденным актером, как бабушка.
Гретель тряхнула головой и ткнула в брата указательным пальцем:
– Что ты сказал, Бруно? К кому ты собирался пойти? Кто он? Говори! Здесь нет никого, с кем можно поиграть… Или есть?
Перед Бруно стояла сложная задача. С одной стороны, их с сестрой сближало очень важное обстоятельство – оба не были взрослыми. И хотя ему в голову не приходило спрашивать Гретель, как она себя здесь чувствует, велика вероятность, что в Аж-Выси ей так же одиноко, как и ему. Ведь в Берлине она играла с Хильдой, Изабель и Луизой. Они, конечно, противные девчонки, но во всяком случае она с ними дружила. Здесь у Гретель не было никого и ничего, кроме коллекции безжизненных кукол. И кто знает, вдруг Гретель и вправду потихоньку сходит с ума? Возможно, ей уже начинает казаться, что куклы с ней разговаривают.
Но с другой стороны, нельзя отрицать тот факт, что Шмуэль – его друг, а не ее, и Бруно не желал делиться им с сестрой. А значит, ему оставалось лишь одно – соврать.
– У меня появился друг, – начал он. – Новый друг, с которым я вижусь каждый день. И сейчас он меня ждет. Но ты ведь никому об этом не скажешь?
– Почему я должна молчать?
– Потому что он не всамделишный друг. – Бруно постарался изобразить смущение. У него был свежий пример перед глазами: вот так же выглядел лейтенант Котлер, когда его подловили на отце-профессоре, уехавшем в Швейцарию. – Мы вместе играем.
Сперва Гретель вытаращила глаза и только потом расхохоталась.
– Воображаемый друг! – заливалась она. – В твоем-то возрасте! А не пора ли поумнеть?
Бруно изо всех сил притворялся, будто ему стыдно и неловко, чтобы Гретель, не дай бог, его не раскусила. Он ерзал на кровати, избегал встречаться с сестрой глазами – и все шло как по маслу. Возможно, он не такой уж плохой актер. Для пущей убедительности ему захотелось покраснеть, но это никак не удавалось, тогда Бруно принялся вспоминать разные неловкие ситуации, в которые когда-то попадал, – а вдруг сработает.
Он припомнил, как забыл запереть дверь в ванную, вошла бабушка и все увидела. Вспомнил, как, подняв руку в классе, назвал учительницу «мамой» и все смеялись над ним до упаду. Вспомнил, как рухнул с велосипеда на глазах у девчонок: он решил выполнить сложный трюк, но в результате больно ударился головой и разревелся.
И ведь сработало! Щеки Бруно медленно заливались краской.
– Нет, ты только посмотри на себя, – засвидетельствовала Гретель происходящее. – Ты весь пунцовый.
– Я хотел сохранить это в тайне.
– Воображаемый друг, надо же! Честное слово, Бруно, ты – безнадежный случай.
Бруно улыбнулся. Плевать ему на то, что говорит сестра, потому что он твердо знал по крайней мере две вещи. Первое: он сумел обмануть Гретель. Второе: если среди них и есть «безнадежный случай», то это не он.
– Оставь меня в покое, – сказал он. – Я хочу почитать книгу.
– А почему бы не улечься на спину, не закрыть глаза и не попросить воображаемого друга, чтобы он почитал тебе вслух? – Гретель развлекалась от души; теперь у нее появился новый повод дразнить брата, и грех было таким поводом не воспользоваться. – Зачем самому пыхтеть над буквами?
– А может, попросить его выкинуть всех твоих кукол в окно?
– Попробуй – и тогда пеняй на себя, – посерьезнела на миг Гретель. Но Бруно не надо было предупреждать, он и так знал, что тронуть куклы сестры – смертельный номер. – А вот скажи-ка, братец, что ты со своим воображаемым другом такое вытворяешь, что настолько им дорожишь?
Бруно задумался. И понял, что ему очень хочется рассказать кому-нибудь о Шмуэле – не все, конечно, но так, самую малость, – и вот сейчас ему представляется такой случай, причем признаваться в действительном существовании друга совсем не обязательно.
– Ну, мы разговариваем обо всем. Я рассказываю ему о нашем доме в Берлине и о всяких других домах и улицах, о лотках с овощами и фруктами, о кафе на тротуарах и о том, что субботним днем лучше не гулять по центру города, иначе тебя затолкают. А еще я говорил ему о Карле, Даниэле и Мартине, о трех моих верных друзьях на всю жизнь.
– Очень увлекательно, – саркастически заметила Гретель. Недавно у нее был день рождения, ей исполнилось тринадцать, и с тех пор она полагала, что сарказм – высшее проявление изощренного ума. – А о чем он тебе рассказывает?
– О своих родных, о часовой мастерской, над которой он когда-то жил, и своих приключениях, о том, как он сюда попал, о старых друзьях, о людях, с которыми он здесь познакомился, и о мальчиках, с которыми он играл. Больше он с ними не играет, потому что они исчезли куда-то и даже не попрощались.
– Да-а, – протянула Гретель. – Байки – просто обхохочешься. Какая жалость, что он не мой воображаемый друг.
– А вчера он сказал, что давно не видел своего дедушку, и никто не знает, где его искать. Он спросил о дедушке своего папу, но тот в ответ заплакал и обнял его так крепко, что мой друг даже испугался, как бы его не задушили до смерти.
Заканчивая фразу, Бруно вдруг сообразил, что его голос звучит все тише и тише. Шмуэль и впрямь рассказывал ему обо всем этом, но, слушая друга, Бруно почему-то не понял, как тяжело тот переживает пропажу дедушки. Когда Бруно повторил слова Шмуэля вслух, он страшно расстроился: вместо того чтобы приободрить друга, переключился на какую-то ерунду, на экспедиции, кажется. «Завтра я попрошу у него прощения», – пообещал он себе.
– Если папа узнает, что ты беседуешь с воображаемыми друзьями, тебе попадет, – сказала Гретель. – По-моему, с этим надо кончать.