В этот момент в коридоре что-то заскрипело. Высунувшись в коридор и увидев, что дверь в папину с мамой комнату чуть-чуть приоткрылась, Бруно замер, не смея пошевелиться. Мама была по-прежнему внизу, лихорадочно соображал он, значит, в комнате находится отец. А вдруг он слышал все, что Бруно только что наговорил? Мальчик смотрел на дверь едва дыша: вот сейчас из нее выйдет отец и отведет его вниз для серьезной беседы.
Дверь открылась пошире, и Бруно сделал шаг назад, когда из проема появился человек. Нет, это не его папа. Незнакомец был намного моложе отца и в придачу ниже ростом, но на нем была такая же форма, только без многочисленных наградных планок. Лицо у молодого военного было очень строгим, фуражка сидела на его голове как влитая, виднелись лишь виски, и по ним Бруно определил, что волосы у незнакомца какого-то неестественно желтого цвета. В руках он нес коробку и направлялся к лестнице, но, заметив Бруно, наблюдавшего за ним, на секунду остановился и оглядел мальчика с ног до головы с таким выражением лица, будто впервые в жизни видел ребенка и не совсем понимал, что с ним делать: съесть или равнодушно пройти мимо, а может, спустить пинком с лестницы. Так ничего и не предприняв, желтоволосый коротко кивнул Бруно и отправился дальше.
– Кто это? – спросил Бруно. Молодой военный выглядел таким строгим и деловитым – наверняка он здесь важная шишка.
– Один из папиных подчиненных, наверное, – ответила Мария. При появлении незнакомца она выпрямилась во весь рост и сложила руки, как для молитвы, но смотрела в пол, а не на человека в форме, словно боялась, что обратится в камень, если глянет ему прямо в глаза. Спину она расслабила, лишь когда военный удалился. – Думаю, скоро мы узнаем, кто он такой.
– Он мне не нравится, – сморщил нос Бруно. – Очень уж строгий.
– Твой папа тоже очень строгий, – заметила Мария.
– Да, но это папа, – возразил Бруно. – Папам полагается строгость. И неважно, кто они, зеленщики, учителя, повара или коменданты. – Он перечислил все те профессии, над названиями которых размышлял тысячу раз и которые считал подходящими приличным, уважаемым отцам. – А этот человек совсем не похож на отца. Хотя он и строгий, это точно.
– Ну, у них такая работа, без строгости им не обойтись, – отозвалась Мария. – По крайней мере, они так думают. Но на твоем месте я бы держалась от военных подальше.
– А на что они еще годятся? – уныло произнес Бруно. – Очень сомневаюсь, что здесь отыщется кто-нибудь, кроме Гретель, с кем можно поиграть. Но Гретель не в счет, моя сестра – безнадежный случай. – Он почувствовал, что опять вот-вот разревется, но сдержался, не желая выглядеть плаксой в глазах Марии.
Бруно осмотрелся исподлобья, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь интересное. Ничего. Пусто. Да и откуда здесь взяться интересному?! Внезапно кое-что привлекло его внимание. В углу комнаты, напротив двери, находилось окно. Начиналось оно от потолка, как и окно на верхнем этаже в их берлинском доме, но заканчивалось много ниже. Даже не придется вставать на цыпочки, чтобы выглянуть на улицу.
Он медленно двинулся к окну. А вдруг удастся увидеть Берлин, и свой дом, и соседние улицы, и столики, за которыми сидят люди, пьют пенистые напитки и рассказывают друг другу смешные истории? Бруно ступал не торопясь, боясь разочарования. Но в комнате маленького мальчика не может быть огромных расстояний, и путь от двери до окна завершился, стоило Бруно прижаться лицом к стеклу. Он выглянул наружу. На этот раз, когда его глаза расширились, а рот сложился буквой О, руки не раздвинулись в стороны, но вытянулись вдоль тела, потому что Бруно вдруг стало очень холодно и страшно.
Глава третьяБезнадежный случай
Бруно был убежден: зря они не оставили Гретель в Берлине приглядывать за домом, ведь от сестры добра не жди. И похоже, он был не одинок в своем мнении. Бруно не раз слыхал, как Гретель называли «сплошным мучением с самой колыбели».
Гретель была на три года старше Бруно, и сколько он себя помнил, она все время поучала его, а в событиях, касавшихся их обоих, норовила играть главную роль. Бруно не хотелось сознаваться в том, что он боится сестры, но если быть честным с самим собой – к чему он всегда стремился, – невозможно отрицать: немножко побаивается.
Гретель славилась противными привычками, впрочем, обычными для сестер. Например, она слишком много времени проводила в ванной по утрам, и, сдается, ей было плевать, что Бруно стоит за дверью, переминается с ноги на ногу, а его терпение на исходе.
У Гретель была огромная коллекция кукол, расставленных и рассаженных по всей комнате. Куклы впивались в Бруно глазами, стоило ему зайти к сестре, и пристально следили за ним, что бы он ни делал. Он не сомневался: займись он исследованиями в комнате сестры, пока ее нет дома, они непременно нажаловались бы своей хозяйке. Подружки у сестры тоже были противные. Они прямо-таки обожали потешаться над младшим братом Гретель; разумеется, будь Бруно на три года старше, он бы себе такого никогда не позволил. Эти противные подружки не знали в жизни большей радости, чем мучить Бруно и говорить ему гадости, когда мамы или Марии не было поблизости.
– Бруно не девять лет, ему только шесть, – распевало одно самое приставучее чудище, выплясывая вокруг него и тыча пальцем под ребра.
– Мне не шесть, а девять, – протестовал Бруно, пытаясь вырваться.
– Тогда почему ты такой маленький? – спрашивало чудище. – Все, кому девять лет, выше тебя.
Это было правдой и незаживающей раной Бруно. Его постоянно мучило, что он не такой же высокий, как другие мальчики в его классе. На самом деле он доставал им только до плеча. Когда он шел по улице вместе с Карлом, Даниэлем и Мартином, прохожие иногда принимали его за их младшего брата, хотя он был вторым по старшинству.
– Значит, тебе только шесть, – не унималось чудище, и Бруно убегал и принимался растягивать позвоночник – в надежде, что однажды утром он проснется и окажется длиннее сантиметров на двадцать, а то и на все пятьдесят.
Откровенно говоря, в отъезде из Берлина кое-что хорошее все же было: противные чудища остались там. Возможно, если его вынудят задержаться в новом доме на какой-то срок, пусть даже на месяц, он за это время подрастет, и тогда они уже не смогут над ним издеваться. Неплохая мысль, и не стоит о ней забывать, если он хочет последовать совету мамы и сделать хорошую мину при плохой игре.
Он вбежал в комнату Гретель, не постучав, она как раз размещала свой кукольный народ по полкам.
– Что ты тут делаешь? – закричала она, оборачиваясь к брату. – Разве не знаешь, что в комнату к даме не входят без стука?
– Ты что, привезла с собой все куклы до единой? – изумился Бруно. Он выработал привычку игнорировать вопросы сестры, а вместо ответа задавать свои собственные.
– Конечно, – дернула плечом Гретель. – А ты думал, я оставлю их дома? Только этого не хватало, ведь неизвестно, когда мы туда вернемся. Не раньше чем через неделю или две.
– Две недели? – огорченно переспросил Бруно, но в глубине души даже обрадовался, ведь он-то уже смирился с мыслью провести здесь не меньше месяца. – Ты правда так думаешь?
– Ну, я спросила папу, и он сказал, что в обозримом будущем наш дом – здесь.
– А когда закончится это обозримое будущее? – поинтересовался Бруно, усаживаясь на кровать сестры.
– Через пару недель, считая с сегодняшнего дня, – учительским тоном пояснила Гретель. – Самое большее недели через три.
– Тогда ладно, я согласен на обозримое будущее, лишь бы не целый месяц. Здесь отвратительно.
Гретель взглянула на младшего брата – впервые в жизни ей не хотелось с ним спорить.
– Я тебя понимаю, – сказала она. – Это не самое приятное место на свете.
– Жуткое, – подтвердил Бруно.
– В общем, да, – кивнула Гретель. – Сейчас здесь ужас что творится. Но как только дом приведут в порядок, уверена, все станет посимпатичнее. Папа сказал, что тех, кто жил в Аж-Выси до нас, быстро уволили и они не успели привести дом в подобающий вид.
– Аж-Высь? – повторил Бруно. – Что это значит?
– Ничего особенного, – пожала плечами Гретель. – Просто Аж-Высь.
– Нет, это же должно что-то значить? – настаивал Бруно. – В какую высь? И почему «аж»?
– Так называется наш новый дом, – отрезала Гретель. – Аж-Высь.
Бруно задумался. Он не заметил, чтобы на улице стоял щит с названием дома, и над входом тоже ничего написано не было. Их дом в Берлине никак не назывался, просто «номер четыре».
– Но что это значит? – Бруно потихоньку начал злиться. – Аж-Высь?
– Может быть, это связано с теми людьми, что жили тут до нас, – рассуждала Гретель. – Они плохо себя показали, и начальство так рассердилось, что аж вышвырнуло их из дома пинком, и они полетели вверх тормашками – высоко-высоко! А на их место назначили человека, который умеет хорошо делать свое дело.
– То есть папу.
– Ну конечно.
Гретель всегда говорила об отце так, будто он не способен поступить неправильно. Папа же всегда добр к ней и каждый вечер, перед тем как она отправится спать, целует дочку, желая спокойной ночи. Не будь Бруно так сильно расстроен всем тем, что случилось с ним за день, он был бы справедливее к отцу и вспомнил, что папа и его целует на сон грядущий.
– Выходит, мы оказались в Аж-Выси, потому что людей, которые жили здесь до нас, уволили с работы?
– Именно, Бруно. А теперь встань с моего покрывала, а то запачкаешь.
Бруно вскочил и с грохотом приземлился на ковре. Звук, который он произвел, ему не понравился. Он был очень гулкий, и Бруно решил впредь поменьше прыгать в доме: как бы это строение не развалилось, обрушившись им на головы.
– Мне здесь не нравится, – в сотый раз произнес он.
– Знаю, – ответила Гретель. – Но мы с тобой ничего изменить не можем, верно?
– Я скучаю по Карлу, Даниэлю и Мартину, – продолжал Бруно.
– А я скучаю по Хильде, Изабель и Луизе, – подхватила Гретель, и Бруно попытался припомнить, которая из них была самым гнусным чудищем.