За решеткой снова наступила тишина.
– Могу я кое о чем спросить? – тихо сказал молодой человек.
– Конечно, сын мой.
– Я даже не знаю, зачем я здесь. Мне просто нужно было с кем-то поговорить. Может быть, стоило пойти к психологу или к кому-то еще, я не знаю, уместно ли это говорить здесь, я не хочу помешать и все такое…
Мэллей никогда не перебивал сидящих в кабинке, но на этот раз почувствовал, что это будет правильно.
– Сын мой. Большие проблемы или маленькие – это не имеет значения. Если ты пришел сюда поговорить, добро пожаловать. Ты не должен ощущать стыд или вину, здесь ты чист, и я охотно тебя выслушаю.
– Спасибо, – с облегчением ответил тот.
– Так что с твоим братом? Чему ты стал свидетелем?
– Я его боюсь, – сказал незнакомец.
– В каком смысле боишься?
– Он перестал быть самим собой. Я боюсь, что… он что-то делает.
– О чем именно речь?
Мэллей начал ощущать любопытство.
– Он больше не разговаривает со мной. Где-то пропадает ночами. Когда приходит домой, запирает дверь. Не хочет впускать меня в свою комнату. Я думаю, он там что-то скрывает.
– Вот как. Я могу спросить, сколько ему лет?
– Двадцать восемь.
– А где он работает?
– О нет, он не работает. Понимаете ли, он болен.
Незнакомец снова замолчал. Мэллей слышал, как тот ерзал на лавке. Молодому человеку явно было не по себе.
– Болен? Чем именно?
– Не знаю, стоит ли мне говорить это, отец. Я чувствую, что предаю его. Что я…
– Речь идет о тебе и о Господе, – прервал его Мэллей. – Ты никого не предаешь. Господь – наш всеобщий отец.
– Нет, я не могу. Это была ошибка. Я слишком боюсь.
Мэллей уже не мог сидеть на месте спокойно.
– Чего ты боишься, сын мой?
– Он опасен.
– Кто?..
– Мой брат. Он опасен.
– Ты боишься, что он… навредит тебе?
Наступила полная тишина. Мэллею показалось, он услышал слабый плач.
– Сын мой, послушай меня.
– Нет, – сказал тот, поднимаясь. – Я не смею. Это слишком больно. Извините, что помешал вам, отец.
Мэллей услышал, как рука повернула маленькую дверную ручку, и быстро принял решение.
– Сын мой, – сказал он немного строгим голосом. – У меня есть предложение, хочешь его услышать?
И это сработало.
Незнакомец снова старательно уселся.
– Я думаю, сейчас тебе нужно пойти домой, но давай перед этим мы с тобой заключим договор с Богом?
– Какой? – спросил грустный голос.
– Очевидно, что ты несешь тяжкое бремя, и я понимаю, что для тебя это трудно. Но теперь ты уже побывал здесь и знаешь, кто я такой. Иди домой, и подумай об этом, и возвращайся, когда почувствуешь, что так будет правильно. Завтра, через несколько дней – это не имеет значения, но я хочу, чтобы мы дали друг другу обещание, что увидимся снова. Мы можем договориться об этом?
Наступило долгое молчание. Мэллей практически слышал, как больно было душе этого парня, как внутри у него все рвало и метало, но в конце концов тот все же ответил.
– Хорошо, отец. Я вернусь. Вы будете здесь?
– Конечно, – мягко сказал священник. – Я здесь каждое утро, запомни это. Возвращайся, когда захочешь.
– Спасибо, – облегченно произнес молодой человек. – Я очень ценю это. Большое спасибо.
– Тогда до встречи, – кивнул Мэллей.
– До встречи, отец, большое спасибо.
Мэллей улыбнулся, когда шаги снаружи затихли.
Значит, идея была все-таки хорошей. Идея исповеди по утрам.
Он еще раз с теплом подумал о Пресвятой Деве, затем вышел из кабинки, сложил руки на груди и неторопливо пошел в ризницу.
27
Габриэль Мерк уснул на диване в комнате отдыха, и зашедший за кофе Людвиг Гренли разбудил его.
– Что там?
– Приехал Крипос. Мунк ведет бриф. Думаю, тебе не обязательно участвовать. В основном все то же, что мы обсуждали пару часов назад.
– Нет-нет, я приду, – сказал Габриэль, подавляя зевоту.
Ему снились очень странные сны. Он был почтальоном. На яхте. Вез большое письмо. На конверте было написано «Туве и Эмилие». Он видел остров вдалеке, но, как бы он ни пытался направить яхту в нужном направлении, она не приближалась к острову, а только отдалялась. Он мельком увидел грустные лица. Письмо все увеличивалось и увеличивалось и наконец утащило его за собой в волны.
Может быть, это знак?
Его мать всегда очень волновали сны. Как много они на самом деле означают. Больше, чем мы думаем. Какие картинки как соотносятся с чем-то в реальности, и все такое. Это началось у нее в последние годы, все эти идеи эпохи Нью Эйдж. Сам Габриэль никогда не страдал такой ерундой, в основном просто кивал, да-да, нет-нет, пока мать выкладывала ему все, что видела ночью, но сейчас у него возникло ощущение, что подсознание пытается что-то сообщить ему.
Он так много работал в последние дни, что даже не успевал отвечать на сообщения из дома. Не будь как Мунк. Он, конечно же, не мог не подумать об этом, когда ему позвонила Анетте Голи.
В отделе экономических преступлений было спокойно. С девяти до четырех, обычная офисная работа. Он завтракал вместе с семьей, вместе с ними ужинал, они прижимались друг к другу каждый вечер.
А теперь?
Как бы не так.
Габриэль потер глаза со сна и ощутил, что взмок за воротником.
Почтальон. Реальность в подсознании.
Тогда он был еще подростком, но, разумеется, все отлично помнит.
Клаус Хеминг.
Тот, кто держал своих жертв в плену, играл с ними, словно с куклами, а потом отправлял их семьям фотографии.
Национальный шок, люди не верили, что это правда, они впадали в коллективное отрицание, пока подробности этого ужасного дела обрушивались на них с телеэкранов.
Наивная Норвегия.
Посреди Осло.
Нет, этого быть не может.
Никто не может быть таким злодеем.
Это, должно быть, случилось в Америке.
Где-то во внешнем мире.
Не кто-то из нас.
Не здесь.
Его мама впала, как он позже понял, в своего рода депрессию. И соседи тоже. Мрачные лица в коридоре, склоненные головы, они едва смели открыть свои почтовые ящики и сразу же исчезали за запертыми дверями.
Неумолимое влияние времени.
Все прошло. Все постепенно возвращалось на круги своя.
Это так по-норвежски.
Мы прощаем. Выбираем веру в добро.
Но тьма вернулась. Мерк видел это на лицах всех членов команды, всю ночь, и даже Мунк, будучи обычно добродушным плюшевым мишкой, ходил по коридорам с глубоким мрачным взглядом из-под нахмуренных бровей.
Позвони домой.
Габриэль, подавив еще один зевок, достал колу из маленького холодильника и по пути немного потянулся, разминая одеревеневшее тело.
Мунк уже стоял у экрана, когда он вошел в комнату для брифинга.
– Габриэль Мерк, – коротко представил его Мунк. – Техника, базы данных, социальные сети.
Габриэль обменялся кивками с тремя людьми, которых он раньше не видел, и сел позади, рядом с Миа.
Крипос. Тактические следователи. Двое мужчин и женщина. Всю ночь по коридорам разносились голоса, в том числе громкая перепалка Анетте с Мунком, но теперь, казалось, Мунк не против их присутствия, хотя это и Миккельсон все организовал.
Еще люди?
Почему нет?
Габриэль не понимал, в чем проблема.
Борьба за то, кто круче? Сейчас?
Он хотел было что-то сказать, но не стал.
– Расскажешь об имени, Миа? – сказал Мунк, посмотрев на Мию Крюгер, она осталась сидеть.
– Карл Эйон, – кивнула она. – Извините, что я так поздно сообразила, но прочтите имя и фамилию слитно и замените «э» на «е».
Трое из Крипоса с любопытством обернулись к ней.
– КарлЭйон… – в недоумении произнесла женщина.
– Карл Лейон, – сказала Миа. Она казалась очень бодрой, несмотря на мрачный взгляд. – Это моя ошибка, извините, я должна была сразу увидеть это.
– Ок, – сказал один из следователей Крипоса.
Светлые волосы. Усы. Почти неприметная внешность, у них всегда такая.
– Значит, еще одна связь с «Братьями Львиное Сердце»? – включился второй следователь из Крипоса.
Темные волосы. Борода. И, опять же, он мог быть кем угодно. Наверное, так они и получали эту работу – за способность слиться с толпой.
– Да, – кивнула Миа. – Юнатан и Карл Лейон. Поначалу мы были не совсем уверены, но теперь сомнений нет. Он осознанно использует это, напрямую играет с нами.
– Еще раз, кем был этот Карл? – спросила женщина.
– Младший брат, который выжил. Юнатан его спас, но сам погиб. С малых лет Карл живет с мыслью о том, что все вокруг желают ему смерти вместо брата.
– Значит, никакого Карла Эйона не существует? – сказал светловолосый, на этот раз обращаясь к Мунку.
– В Осло – нет, – вставил Людвиг Гренли, бросив взгляд на свои записи. – Есть один в Ставангере, но, насколько я вижу, здесь, в городе, – ни одного.
– Что насчет Реймонда Грегера? – спросила женщина у Мунка.
– Мы еще ищем, – вздохнул тот. – Конечно, очень некстати, что какой-то идиот в Ларвике дал прессе его имя, но ладно. Может быть, это еще и облегчит нам работу. Чем больше людей знают, тем больше глаз ищут, будем смотреть на это так.
– Но основная версия в том, что преступление как-то связано с Клаусом Хемингом? На этот раз темноволосый.
– Непонятно, – сказал Мунк, проведя рукой по бороде.
Его глаза снова обратились к Мии.
– Фотоаппарат, направленный на трупы, – сказала она. – Адрес на Бергенсгата, который он оставил. Я думала об этом, и, мне кажется, мы можем рассматривать это с двух точек зрения.
В комнате воцарилась тишина, все ждали, что она скажет.
– Либо Клаус Хеминг все еще жив…
– Это невозможно, – тут же возразил Мунк. – Я сам видел отчет.
– Либо убийца хочет рассказать нам, что он подражатель.
– Подражатель? – переспросил следователь со светлыми усами.
– Что он отождествляет себя с Хемингом. «Воспринимайте меня всерьез», понимаете?