Только рыбы в ней не было, не было в ней ни чудовищ, ни жутких диковин. Попалась в сеть изящная, крепко спящая Русалочка.
Волосы ее напоминали мокрое золотое руно, и всякий волосочек походил на золотую нить, плавающую в стеклянной чаше. Тело – белоснежная слоновая кость, хвост – серебро, пересыпанное жемчугом. Серебро да жемчуг, да зеленые морские водоросли, обвитые вокруг. Ушки – что маленькие раковины, а губы – розовые морские кораллы. Ледяная волна омывала холодную грудь, и на веках Русалочки сверкала соль.
Была морская дева столь прекрасна, что, увидев ее, Рыбак преисполнился восхищения. Подтянул он сеть ближе к лодке, склонился через борт и заключил Русалочку в объятия. Однако вскрикнула она, словно встревоженная чайка, и пробудилась ото сна, и бросила на Рыбака испуганный взгляд фиолетовых с аметистом глаз. Затрепыхалась, пытаясь ускользнуть, однако Рыбак держал ее крепко и вырваться не позволил.
Поняв, что сбежать не выйдет, заплакала Русалочка и сказала:
– Молю, отпусти меня! Я единственная дочь Царя морского, и отец мой стар и одинок.
И ответил Рыбак:
– Не отпущу, пока не дашь обещание: всякий раз, как позову я тебя, ты покажешься и споешь мне. Млеет рыба от песен Морского народа, и сети мои всегда будут полны.
– И вправду отпустишь, ежели пообещаю? – воскликнула Русалочка.
– Клянусь! – сказал ей Рыбак.
И тогда дала Русалочка обещание, которого ждал Рыбак, и скрепила его клятвой Морского народа. Разжал Рыбак руки, и скользнула Русалочка в морскую пучину, дрожа от непонятного страха.
Продолжал Рыбак каждый вечер выходить в море и всякий раз призывал Русалочку. Поднималась она из глубин и пела. Вкруг нее плавали дельфины, а над головою парили дикие чайки.
Плыла над морем ее песнь.
Пела она о Морском народе, кочующем от одной подводной пещеры к другой с детенышами на плечах, о тритонах с длинными зелеными бородами и волосатыми грудями, трубящих при виде Царя в изогнутые раковины, и о царском дворце, сложенном из янтаря и покрытом крышей из прозрачного изумруда, с полами из яркого жемчуга, о садах морских, где колышутся неустанно большие ажурные опахала, сплетенные из кораллов, и о снующих вокруг рыбках, подобных серебристым птичкам, о прилепившихся к скалам анемонах и о розовых побегах, ползущих по желтому, покрытому мелкой рябью песчаному дну.
Пела Русалочка об огромных китах, приплывающих из северных вод, и об острых сосульках, свисающих с их плавников, о сиренах, рассказывающих о таких чудесах, что торговцам приходится замазывать уши воском, лишь бы не услышать, не спрыгнуть в воду да не утонуть, и об ушедших на дно галерах с высокими мачтами и навек застывшими у снастей мореходами, о макрели, заплывающей в открытые пушечные порты, и о маленьких ракушках – великих путешественницах, цепляющихся к килю корабля и плывущих с ним вокруг света, о каракатицах, выбрасывающих из своих жилищ в подводных утесах длинные черные щупальца, и о том, как умеют они вызывать ночь.
Пела о наутилусах, что плавают в собственных лодках из опала, идущих под шелковым парусом, и о беспечных морских духах, играющих на арфах и усыпляющих мелодиями своими огромных спрутов, о маленьких детях Морского народа, со смехом катающихся на скользких спинах морских свиней, и о русалках, нежащихся в белой пене и протягивающих руки свои к морякам, о морских львах с изогнутыми клыками и о коньках морских с развевающимися гривами.
И всплывала на звуки русалочьей песни из морских глубин рыба тунец. Рыбак закидывал сети и ловил ее, а ту, что не попалась, добывал острогой. Как только наполнялась его лодка до краев, ныряла Русалочка обратно в пучину, улыбнувшись на прощание.
И все ж не подплывала она близко к лодке, и не мог Рыбак ее даже коснуться. Частенько звал он Русалочку, молил приблизиться, однако не слушалась она. Порой пытался ее схватить, однако Русалочка тотчас погружалась под воду, словно дельфин, и до следующего раза уж не показывалась. С каждым днем звук ее голоса услаждал слух Рыбака все более. Так мил он ему стал, что забросил Рыбак сети, на ремесло и его хитрости рукой махнул. Проплывали мимо стайки тунцов с алыми плавниками и выпуклыми золотистыми глазами, а Рыбаку и дела до них не было. Позабытая его острога лежала в лодке, и сплетенные из ветвей ивы корзины были пусты. Сидел Рыбак с зачарованным взглядом и приоткрытым ртом и все слушал русалочью песнь, пока не накрывали лодку морские туманы, а неверный лунный свет не окрашивал серебром его смуглое тело.
И вот как-то вечером призвал он Русалочку и промолвил:
– Русалочка, Русалочка… Я тебя люблю! Позволь на тебе жениться, ведь я так тебя люблю…
Однако та лишь покачала головой:
– Душа у тебя человечья. Вот ежели изгонишь ты ее прочь, тогда и смогу я полюбить.
И сказал себе Рыбак: «На что мне душа? Я ее не вижу, потрогать не могу и знать не знаю. Изгоню душу, и будет мне счастье». Вскрикнул он от радости, вскочил в своей расписной лодке и протянул руки к Русалочке.
– Избавлюсь я от души, и станешь ты моей невестой, а я – женихом твоим. Будем мы жить в пучине морской, и ты покажешь мне все, о чем пела. Исполню все, чего ни пожелаешь, и никто нас более не разлучит.
Засмеялась Русалочка от счастья и закрыла лицо ладошками.
– Но… как изгнать мне душу? – спросил Рыбак. – Расскажи, и увидишь – я все сделаю.
– Увы, мне то неведомо, – ответила Русалочка, – ведь у Морского народа нет душ.
И вновь погрузилась она в глубину, бросив на него тоскливый взгляд.
На следующее утро, когда солнце едва выглянуло из-за холма, подошел Рыбак к дому Священника и трижды постучал в дверь.
Послушник, выглянув в окошко, откинул щеколду и пригласил его в дом:
– Заходи, Рыбак.
И он прошел внутрь, и опустился на колени на сладко пахнущие тростниковые циновки, и воззвал к читающему Библию Священнику:
– Отец мой, полюбил я одну из жительниц морских, однако душа моя мешает мне с нею соединиться. Скажи, как могу я изгнать из себя душу, ведь говоря по правде, она мне вовсе ни к чему? Что в ней для меня важного? Я ее не вижу, потрогать не могу и знать не знаю.
Ответил Священник, ударив себя кулаком в грудь:
– Увы, ты либо сошел с ума, либо вкусил ядовитый плод! Ведь душа – самая прекрасная часть человека. Дарована она нам Господом для того, чтобы использовали мы ее на благо. Нет сущности более драгоценной, чем душа человеческая, и ничто на свете с ней не сравнится. Душа стоит всего золота, что есть в мире, и цена ее выше цены рубинов в королевской короне. Не смей и думать о ее изгнании, сын мой: это грех непростительный! Что же до Морского народа – пропащие они существа, и тот, кто с ними сойдется, сам пропадет. Подобны жители морские диким зверям, не отличающим добра от зла, и не ради них умер Cын Божий.
Горьки были слова Священника, и глаза Рыбака наполнились слезами. Встав с колен, сказал он:
– Отец, фавны живут в лесу и горя не знают; духи морские восседают на скалах с арфами из красного золота, проводят дни безмятежно, словно цветы. Позволь мне быть как они, умоляю! Какой мне прок от души, ежели стоит она между мною и моей любовью?
– Плотская любовь греховна! – вскричал Священник, сурово сдвинув брови. – Низки и порочны языческие создания, коим Господь позволил блуждать по миру Его. Да будут прокляты фавны лесные и певцы морские! Слышал я их в ночи, и коварно пытались они оторвать меня от молитв. Стучатся в окно, смеются… Нашептывают мне в уши истории о нечестивых своих забавах, искушают меня! Когда молюсь – корчат рожи. Пропащий то народец, говорю я тебе. Нет для них ни рая, ни ада, и не умеют они восхвалять имя Божье.
– Отец, – воскликнул Рыбак, – ты сам не знаешь, что говоришь! Попалась мне в сети дочь морского Царя. Была она прекраснее первой утренней звезды, светлее луны… За тело ее отдал бы я душу, а за любовь пожертвовал бы раем. Дай мне совет и позволь уйти с миром.
– Прочь! Прочь! – замахал руками Священник. – Пропащее существо твоя избранница, и ты пропадешь вместе с нею!
Не благословил Рыбака Священник, а лишь выставил его за дверь.
Пошел Рыбак на рыночную площадь. Брел он медленно и понуро, всем своим видом выказывая печаль.
Увидели его торговцы и начали шептаться, а потом один из них приблизился к Рыбаку и окликнул его, и спросил:
– Что есть у тебя на продажу?
– Продаю я душу свою, – ответил тот. – Купи, будь добр, – устал я от нее. К чему она мне? Я ее не вижу, потрогать не могу и знать не знаю.
Однако торговцы лишь посмеялись над ним да заявили:
– Какая нам польза с человеческой души? Не стоит она и ломаного гроша. Продай нам тело свое – будешь рабом. Облачим мы тебя в одежды цвета морской волны с багрянцем, наденем кольцо на палец и пристроим ко двору в услужение великой королеве. Только не предлагай нам душу, ибо для нас она – пустой звук и ценности никакой не имеет.
Тогда сказал себе Рыбак: «Непонятно! Священник говорил, будто бы душа дороже всего золота мира, а для торговцев она гроша ломаного не стоит». Ушел он с рыночной площади и побрел к берегу моря, где и начал размышлять: как теперь быть?
К полудню припомнил Рыбак, что один из прежних его сотоварищей, собиратель морского укропа, упоминал о некой молодой колдунье, живущей в пещере у входа в бухту. Якобы та была весьма искусна в своем ремесле. Тут же вскочил он и побежал – уж так не терпелось избавиться от души, и следом за ним по песчаному берегу поднялись в воздух клубы пыли. У Колдуньи как раз зачесалась ладонь, и поняла она – идет гость. Рассмеявшись, распустила рыжие волосы и встала у входа в пещеру, сжимая в руке веточку цветущего болиголова.
– Чего хочешь ты? Чего тебе не хватает? – воскликнула она, когда Рыбак, запыхавшись, взобрался на косогор и встал пред ней на колени. – Рыбы в сети при добром ветре? Есть у меня маленькая тростниковая дудочка. Стоит в нее дунуть, и в залив заплывет кефаль. Однако имеет дудочка свою цену, молодой красавец, имеет цену… Чего хочешь ты? Чего тебе не хватает? Шторма, чтоб разбивал корабли и выбрасывал на берег сундуки с сокровищами? Могу я породить штормов больше, чем сам ветер, ибо служу тому, кто сильнее ветра. Дай мне сито да ведро воды – и отправлю я на дно морское самые большие галеры. У шторм