– Мерси... – от неожиданности Лиля мелко присела в реверансе и пробормотала давно изжитое слово, она уже и не помнила, когда последний раз щипала себя за «мерси» вместо «спасибо». Неужели Илья Маркович все это время знал? Знал, что она не та, за кого себя выдает, не Лиля Каплан?.. Знал и молчал?..
– Не нужно приседать. Вот так и попадаются шпионы во вражеской стране, от внезапности разоблачения, – улыбнулся Илья Маркович. – Но я не вражеская страна, и вы больше не дворянская девочка... Леничку мне берегите.
Леничка вскинулся обиженно – кто здесь мужчина, кто кого бережет!..
Леничка был весь, до краев, полон своим счастьем, горд, возбужден, – в кармане у него была тоненькая серая книжка, сигнальный экземпляр книжки: Леонид Белоцерковский. Стихи. 1921 г. Издательство «Картонный домик». 28, [4] c. 17х12 см. Тираж 1000 экз.
Илья Маркович надеялся, что Леничка отдаст ему сигнальный экземпляр, а Леничка надеялся, что тот не попросит сигнальный экземпляр, не увезет с собой маленькую изящную книжку, – отказать было бы нельзя, но и расстаться с ней невозможно. Когда отец вернется, книжка уже будет продаваться в книжных лавках.
Тут вот что интересно, – во всяком случае Леничка, молча провожавший глазами поезд, подумал об этом: если бы семья и любовь сохранились, если бы Белла по-прежнему была с ним, поехал бы отец к умирающему Маркусу просить прощения? Через огромную воюющую страну? Скорее всего, нет... точно – нет.
Перед отъездом Белоцерковский совершил очень странный поступок для неверующего человека – вернулся в иудаизм, о чем имелась запись в Петроградской синагоге. Это не означало ничего, кроме... он и сам не знал, что это означало. Где-то глубоко вилась безумная мысль, он, взрослый мужчина, загадал, как мальчик: если он застанет отца в живых, если отец успеет его простить, тогда Белла к нему вернется. И они еще будут счастливы, и с большевиками можно будет жить, любой власти нужны профессионалы.
Глава 6. Свободная любовь
Лиля и Ася мылись по очереди, стоя на одной ноге, подставив другую под кран с ледяной водой, поддерживая друг друга, чтобы не поскользнуться, – брызнувшая на пол вода тут же превращалась в ледок.
Не удержав равновесия, Ася пошатнулась, Лиля подхватила ее за руку и сама чуть не шлепнулась на ледяную лужицу.
– Если мы упадем и разобьемся, я тебя тут же убью!
Бал, посреди голода и холода, в Доме искусств новогодний бал! У каждой девушки должен был быть первый бал, это был Лилин первый бал, и она пойдет на него, даже если ей придется пинать перед собой Асю с забинтованной головой!
Лиле невероятно повезло, у нее было бальное платье, настоящее, а не сшитое из занавесок. Платье из золотистой парчи, с газовыми вставками, юбкой из нескольких воланов, длинным шлейфом принадлежало матери Ленички, – это было ее подвенечное платье, все остальные оставленные ею дома наряды давно уже были проданы, обменяны на продукты, осталось только это платье, скорей всего, на память... Но какая удача, что Леничкина мать была такая худенькая и на ее платье не могла претендовать Ася!
Платье из золотистой парчи, с газовыми вставками, юбкой из нескольких воланов, длинным шлейфом и глубоким декольте!
Лиле пришлось платье немного ушить в талии и подколоть шлейф, а глубокое декольте она сделала сама, просто вырезала ножницами, а Ася подшила. Получилось замечательно – немного обнаженного тела в пышном газовом облаке. Если бы она собиралась на свой первый бал до революции, то даже мечтать не могла бы о декольте, такое глубокое декольте можно было носить только замужним дамам. А сейчас она чувствовала себя не девушкой, а взрослой дамой, таинственной, легкомысленной, полной тайн и обещаний.
Еще у Лили имелись перчатки до локтя из тончайшей лайки, перчатки ей выдала из каких-то своих тайных запасов Фаина. Перчатки были сильно велики, но, если не забывать поджимать пальцы, никто не заметит.
У Аси не было бального платья, но зато у нее была новая юбка и Фаинина зеленая шелковая блузка с бантом, – по поводу этой блузки она вела многодневные переговоры с Фаиной, та каждый день меняла решение: дам – не дам, но вот она, блузка!
– А туфли, что делать с туфлями?.. – уныло сказала Ася. Она уже в который раз поднимала вопрос туфель, но туфли с неба не упали, туфель нет как нет.
– Я буду в валенках, – независимо сказала Лиля. Она стояла на кровати босиком, в своем парчовом платье, шлейф она накинула себе на голову и была похожа на невесту в фате.
– Ты будешь в бальном платье и в валенках? – ахнула Ася.
– Лучше быть в валенках на балу, чем сидеть в валенках дома, – невозмутимо отозвалась Лиля. – Но, может быть, нам Бог послал туфли, хотя бы одну пару на двоих... Посмотри под подушкой.
Ася полезла под подушку и – ах! – вытащила туфли, золотистые с пряжечкой.
– Ох, какие... – восторженно прошептала она.
– Посмотри под своей подушкой...
Ах! – замшевые лодочки – ах, ох, неужели...
Лиля подпрыгнула на кровати и еще немного попрыгала – вверх-вниз, наступила на платье и повалилась на кровать.
– Смотри, что у меня есть, – Лиля высоко подняла платье. Лежала перед Асей, скрестив длинные тоненькие ноги.
– Ой, – увидев пену нежно-розовых кружев, обомлела Ася. – Ой, ой, ой...
– Французское белье, – снисходительно бросила Лиля. – А что же ты хочешь, чтобы я под бальное платье надела теплые штаны?..
Белье – это был самый больной вопрос. С кофточками из скатерти еще можно было как-то смириться, но как ужасно оскорбительно было носить эти перештопанные панталоны, перешитые из старых кальсон, застиранные серые тряпки вместо вышитого батиста, шелка, кружев...
Лиля вскочила и опять принялась скакать на кровати, высоко, как в канкане, задирая ноги.
– Деньги за перевод на хлеб, – прыг-прыг, – хлеб на сахарин, – прыг-прыг, – сахарин на кусок сала, кусок сала на туфли, – прыг-прыг, – плюс белье, плюс веер у одной дамы.
Туфли, золотистые с пряжечкой, и замшевые лодочки плюс белье, плюс веер у одной дамы – это был Лилин большой коммерческий успех. Дама на барахолке... Теперь таких дам называли «бывшие», и Лиля мгновенно узнавала их по одежде, по остаткам кружев или шляпке, а главное, по испуганному выражению глаз... Нищета и голод все еще связывались в ее сознании с простыми людьми, а теперь... и эта дама была такая жалкая, в потрепанной sortie de bal[22], с длинной жилистой шеей, как ощипанная курица, и Лиля, для вида покопавшись в куче гипюровых воротничков, манжеток, обрывков старого кружева, плюшевых рамок для фотографий и кофейных чашечек, уже хотела просто так дать ей кусок сала, но тут вдруг вытащила – ах! – французские панталончики. Кусок сала перешел к даме, а к Лиле – кружевные панталончики и веер в придачу!
Недавно был изобретен психологический градусник Гофмана, измеряющий настроение и чувства, о нем много говорили, но никто его не видел, – психологический градусник показал бы Асе что-то среднее между глубокой меланхолией и не очень глубокой: Павла Певцова не будет на балу, ну, а Лиле – высшую степень возбуждения: бал, бал, бал!
– Если я не окажусь красивей всех на этом балу, я брошусь в Мойку... лучше в Неву!..
– Да, куда лучше в Неву, – кивнула Ася.
– Какая же она прелесть! – прочувствованно сказала Лиля и замерла в позе поникшего лебедя, уронив руки и чуть склонив голову.
– Кто прелесть? – удивилась Ася.
– Я.
Лиля поднималась по мраморной лестнице, останавливаясь перед каждым зеркалом и еще стараясь дополнительно полюбоваться на себя во всех поверхностях, где можно было увидеть свое отражение, – обнаженные плечи, пышное газовое облако, и незаметно принимала разные позы, то обмахивалась веером, то поправляла завернувшуюся перчатку, то выставляла из-под подола ножку. И во всех позах она была прекрасна, очаровательна. Главное, не забывать поджимать пальцы и не всплескивать руками, иначе перчатки свалятся.
Наверху Лилю встретил Мэтр и, взяв ее под руку, ввел в зал. В зале было много зеркал, но Лиля уже не рассматривала себя – светская дама не должна подавать вида, что помнит о своей внешности, все должно быть небрежно, как будто само собой, а если перчатки вдруг свалятся с нее, нужно будет притвориться, что она этого не заметила.
Посреди зала в зеркалах и амурах стоял огромный дубовый стол. Студийцы и поэты-гости сидели за столом на высоких резных стульях. На столе была пшенная каша, которую сварила бывшая горничная Елисеева, и – о чудо! – котлеты. Котлеты почему-то назывались «заячьи котлеты», хотя к зайцам они отношения не имели, а может быть, вообще не имели отношения ни к какому мясу.
– Тост, за Новый год, – объявил кто-то, и каждый встал и поднял, как бокал, свою котлету на вилке.
...Лиля сидела в кресле в облаке пышных юбок, как в балетной пачке, а вокруг нее стояли сразу несколько человек – подливали ей в бокал воду, состязались в остроумии, – соревновались за нее, Лилю, частью всерьез, частью шутливо разыгрывая ревнивых соперников, и все, все видели, – какой успех! А одного из «соперников» отозвала приревновавшая его подруга, и вскоре он вернулся к Лиле с красным следом удара или щипка на лице и громко предложил выпить за Лилю из ее туфельки. И действительно снял с нее золотистую лодочку, поставил в нее стопку воды и выпил, – вот такой у Лили был феерический успех!
Никто не выпил ни капли спиртного, потому что спиртного не было ни капли, но все как будто опьянели от горячей пшенной каши, такое началось сумасшедшее веселье. С хохотом носились по залам – Лиля никогда столько не бегала и не смеялась, – затем играли в фанты. Лиле выпал фант сыграть на рояле, она сыграла что-то бравурное, и все ей аплодировали, затем был конкурс вальса, и Лилин партнер кружил ее дольше всех... в общем, она была лучше всех, самой первой на своем первом бале!..
Возбуждение от успеха пьянило, как вино, Лиля кружилась в вальсе, смеялась, высоко закидывая голову, вся в разметавшихся кудряшках, и вдруг поймала чей-то взгляд, – это был Никольский. Он заглянул в зал и, не собираясь заходить, стоял и смотрел на нее странно, как будто любуясь и смущаясь. «Ах, вот как!» – подумала Лиля. Именно так и подумала: «Ах, вот как!» Никольский повернулся, чтобы уйти, и тут с ней произошло что-то необъяснимое: на секунду ей показалось, что все происходит не в реальности, а фильме или на сцене, и она играет роль, нет, не роль, а