чалось с самого начала. Когда этот самодур жирный, сволочь, Кирилл Петрович устроил из своего сволочизма гордому Андрей Гаврилычу отъем земли и дома. Я над этой бумагой, которую Пушкин списал из дела, прямо трясся от злости.
18.. года февраля 10 дня К** уездный суд рассматривал дело о неправильном владении гвардии поручиком Андреем Гавриловым сыном Дубровским имением, принадлежащим генерал-аншефу Кириллу Петрову сыну Троекурову, состоящим **губернии в сельце Кистеневке, мужеска пола **душами, да земли с лугами и угодьями **десятины.
Пушкин все как есть переписал, до последней страницы. Звездочки поставил, поскольку ему наверняка не разрешили упоминать точные цифры и названия. На самом деле сын Гаврилов жил в имении, доставшемся ему от отца. А сын Петров в нем не жил, но сначала положил на него глаз, а после наложил лапу. Тот обедневший, этот в силе. Интересно знать, в наше время проходят точно такие же номера или другие. А тогда бедный Андрей Гаврилыч помешался и скоро скончался от обиды и разорения. А сын его Владимир принялся мстить и поджег все бывшее свое. Потом исчез и объявился уже под видом учителя-француза у троекуровской дочки Маши. Там нет таких слов, какие все говорят: здравствуй, Маша, я Дубровский. А есть другие.
– Тише, молчать, – отвечал учитель чистым русским языком, – молчать или вы пропали. Я Дубровский.
В этом месте у меня мурашки по телу побежали. До этого он говорил исключительно по-французски, как француз, а по-русски не понимал. Нарочно. Потому что выкупил за десять тыщ рублей настоящие бумаги у настоящего француза по фамилии Дефорж и выдавал себя за него. Но кончится все плохо. Эта Маша, которая его любит, выйдет замуж за другого. То есть Дубровский отобьет ее с отрядом разбойников, чтоб на ней жениться, а она скажет, поздно, мол, я обвенчана с другим и потому не могу венчаться с вами. Писец. И он куда-то пропадет. Вот заметьте, как хороший человек, так для него все поздно, и он пропадает. И еще заметьте, что Пушкин не чистенького маменькиного сынка выбрал в герои, а разбойника. Он же мог же при желании и чистенького выбрать. Значит, не мог. Или не было желания.
Хорошо бы знать по-французски. Мне кажется, если б у нас в школе был французский, а не английский, я бы его учил.
– Que desure monsieur? – спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.
Я собрался, как на войну.
– Ты твердо решил? – спросила Катька.
Я кивнул. И тогда она сказала:
– Я пойду с тобой.
Поэтому я был не один, а мы были вдвоем.
Путь нам преградил дежурный мент:
– Ребятишки, вы куда?
– Сюда, – сказал я.
Катька подтвердила:
– Нам сюда.
– А вы знаете, что здесь находится? – спросил мент.
– Еще бы, – сказал я. – Не знали б – не пришли.
– А зачем пришли? – спросил он.
Мент был немолодой, корявый и кривоногий. Но не злой. На лице написано, что не злой.
Можно считать, с него началось наше везение.
– Скажи ему, – сказала Катька.
– У нас важное дело, – сказал я.
– Какое? – спросил мент.
– Я не могу сказать, – ответил я. – Оно секретное. Касается человека, который вип . Поэтому мне нужно поговорить с самым главным здесь.
– Вип ? С самым главным? – повторил за мной корявый, как эхо. – А паспорта у вас уже есть?
Паспортов у нас еще не было.
– А как я узнаю ваши фамилии?
Катька сказала:
– Спросите и узнаете.
Она не хотела сострить, она просто сказала.
Корявый засмеялся:
– И кто ж вы будете? Брат с сестрой?
– Не, – сказал я, – я Королев, она Сухарева.
– А похожи, – сказал корявый.
Мы были непохожи, во всяком случае, до этого момента, но, наверно, он все же разбирался в людях, этот корявый, потому что не стал больше нас манежить, а тем более никуда не послал, а вытащил из верхнего кармана кожана уоки-токи и дунул в него:
– Стрелецкий, выйди, тут ребятишек надо проводить.
Стрелецкий вышел буквально через полминуты с вопросом:
– Кого к кому, Иван Федыч?
– Проводи Королева и Сухареву к капитану Мозговому, – ответил Иван Федыч.
Я хотел было встрять, что капитана мало, требуется генерал или, по крайней мере, полковник, но решил, что они здесь, как везде, субординацию соблюдают и придется пройти всех по рангу, пока не доложат, кому надо.
– Обоих? – уточнил Стрелецкий и еще пожелал уточнить у меня: – Она с тобой?
Тяжелый народ. Работа извилин у них тяжелая, кажется, слыхать, как скрипят.
– С ним, с ним, – подтвердил Иван Федыч.
Я не удержался и подмигнул ему как своему. И пошел за Стрелецким. А Катька пошла за мной.
В кабинете капитана Мозгового за спиной висел портрет президента Путина. И в двух других, куда нас по очереди завели, тоже висели портреты президента Путина. Интересно, их заставляют или они сами от себя его любят? Я слыхал, бывают люди, их называют альбатросы или что-то в этом роде, у них все бесцветное: волосы, ресницы, кожа. Капитан Мозговой был такой. Белый как мышь, а глаза красные, как у кролика. Смотрит на нас, будто до нашего прихода спал и пробудился не до конца, потому не может врубиться. Я ему объясняю, что у меня важное секретное дело, которое я могу изложить исключительно генералу или если не генералу, то полковнику, а он повторяет как заведенный:
– Излагайте здесь.
Но я вижу, что этот мышекролик ничего не решает, и говорю свое. А он скучным голосом свое:
– Я должен доложить вопрос, или говори, или не морочь занятым людям голову.
Катька щиплет меня за руку и шепчет:
– Говори.
И я сказал:
– Я хочу сделать признание, что это лично я подложил пакет с наркотой в квартиру Чечевицына отца.
– Стоп, стоп, – сказал мышекролик, и глаза у него воспалились еще больше. – Кому чего ты там подложил?
Я так и знал, что ментам трудно все понять с ходу, и собирался изложить по порядку один-единственный раз, но именно тому, кто мог сразу принять нужное решение, а не разным пешкам. Мне следовало настоять на своем, а у меня не получилось, и я заторопился, заспешил, и так, как хотел, солидно и спокойно, тоже не получилось. Катька сказала тихонько:
– Ты не спеши, ты говори, как мне рассказывал.
– А я так и говорю, – огрызнулся я.
Мышекролик сказал:
– Стоп, не дергаться, отвечай, кто тебе дал наркоту и кто такой Чеченицын отец, чечен?
Мне было не по душе, что он подвергал меня допросу, в то время как я пришел сам и собирался все рассказать сам, добровольно, а не по принуждению. Я так ему и сказал:
– Отвечать я не буду. Я могу сказать, а не отвечать. Не Чеченицын, а Чечевицын. Депутат Госдумы. Ариф Умаров. Может, и чечен, я не интересовался.
– Не понял, – сказал мышекролик. – То Чеченицын, то Чечевицын, то Ариф Умаров. Кто они такие?
Как ему дали капитана, в толк не возьму. Сержантом пыль на дороге глотать – самый раз. А фамилия в насмешку. Но, видно, его служба была простецкая: распределять, кого куда. В конце концов, капитан Мозговой составил бумагу, где записал наши адреса, фамилии, сообщенные сведения, и распределил нас к майору Крыжакову. Я успел подумать, что везуха как началась, так и кончилась, но у майора дело пошло веселее. У каждого из них была своя бумага. Майор корпел над своей. Огромное пузо между ним и столом не давало приблизиться к тому, что он там сочинял, потому он сидел, торжественно откинувшись, как царь на троне.
– Что за детский сад мне привел? – оторвался он от писанины и тут же вернулся к ней.
– Наркотики, – коротко бросил мышекролик, – вот протокол.
– Ну и наркотики, и чего? – спросил пузо, не глядя на протокол и продолжая писать. – Отправь к Варенцу, мне-то они зачем?
Роман писал, что ли, а ему мешали. Тоже мне Гоголь выискался.
– С депутатом Арифом Умаровым связано, которого за наркотики взяли, – доложил мышекролик.
Пузо поднял глаза.
– И неприкосновенность сняли? – поинтересовался он.
– Да почем я знаю, – отвечал мышекролик. – Я и не слыхал про него, пока вон этот гражданин Королев не сказал.
– Газеты надо читать, капитан Мозговой, – сказал пузо. – И телевизор смотреть.
Взяв протокол, он быстро пробежал его глазами и обратился ко мне:
– Так, гражданин Королев, уточним, как все было. – И для начала уточнил про Катьку, как тот первый Стрелецкий: – Она с тобой?
Ежу было ясно, что она со мной.
Как ни странно, майор Крыжаков усек все гораздо стремительнее, после чего вылез из-за стола сам и достал оттуда свое пузо. Без стола оно оказалось еще огромнее, чем за столом. Он ходил, вывернув ноги и расставив руки, со своим выпяченным безразмерным арбузом, и было видно, как ему тяжел его вес. А двигался довольно расторопно.
Он постучался в дверь следующего кабинета, который, когда мы туда заглянули, оказался пустым, один президент Путин на месте, и сказал задумчиво:
– Не хотел докладывать генералу Валентин Василичу, но, видно, придется. Пошли к нему.
Я от радости шмыгнул носом. Мои планы осуществлялись.
Это было мое последнее везенье на земле.
Дальше события убыстрялись со сказочной скоростью, походило, словно кто завел игрушку, и она закрутилась безостановочно, а мы были помещены вовнутрь.
Но пока еще все шло, можно сказать, замедленно. По сравнению.
К генералу Валентин Василичу нас не взяли. Нас оставили сидеть. Не в приемной, а возле, в коридоре, покрашенном свежей краской и оттого вонючем. К генералу Валентин Василичу майор Крыжаков попросился у секретаря и протиснулся своими жирами в кабинет сам, один, после созвона со словами «Срочно?» – «Срочно».
Только мы его и видели.
Мимо по коридору то и дело проплывали милицейские чины, по отдельности и группками, с папками и пустые, с оружием и без. Катька глазела на всех по очереди, я – нет. Я был сосредоточен на предстоящей встрече с генералом. Девчонки любят глазеть. А у нее любопытные глазенки на розовой мордашке прям-таки светились. Мне так это и запомнилось, как они светились. Может, рыжие волосенки еще поддавали жару. Когда вдалеке показалась пара, длинный и короткий, я ощутил какой-то подземный гул. Как будто подземные воды стали закипать, а моя кровь, не спросясь, отозвалась. Жуткое, скажу, ощущение. Они не были отчетливо видны, но я увидел их не зрением, а каким-то другим органом. Я узнал знакомую вихляющую походку. Я узнал знакомую вихляющую походку мента. Я узнал знакомую вихляющую походку моего мента. Я узнал знакомую вихляющую походку моего мента, убившего мою собаку. Он шел, а я все узнавал и узнавал его. И все было положено на музыку