у французской косметики: возьми . Я ахнула. Это был тот еще цветочек. Именно тени и румяна в виде цветочка с голубым, лиловым, фиалковым, розовым лепестками, вдобавок отсвечивавшими серебром. Конечно, эта фантазия по качеству фантазийности была фантазийнее моей в сто раз.
Мы ели крошечные печенья, тающие во рту, и пили чай из зеленой коробки «Агатас бестер» – м-м-м, французские духи, английский табак и российские полевые травы, вместе взятые. От чая, печенья и особенно французского цветочка у меня развязался язык, и я сделала то, чего никогда не делала: стала вдруг рассказывать, как погиб мой муж, как его зарезали ни за что ни про что, когда он возвращался домой со знакомой девушкой, не к нам домой, а к ней домой, после дня, якобы проведенного на заседании ученого совета, а на самом деле с ней, сперва в Сокольническом парке, затем в стекляшке, где они пили пиво и ели шашлык, и стекляшка эта меня доконала, как она доконала его, – разгул бандитизма в стране, так это называлось. Самая безнадежная безнадега заключалась в том, что, внезапно потеряв его физически, я в ту же минуту узнала, что утеряла его душу, она не принадлежала мне, когда он умирал, и когда еще жил со мною, уже не принадлежала. Может быть, я не права, думая так. Чужая душа и есть принадлежность чужого человека, но тогда значит я ошибалась всю жизнь, считая, что наши поиски и ошибки все не зря, если, наконец, находишь того, с кем – душа в душу. С парка и стекляшки у него всегда начиналось новое чувство. Или новое чувство в СССР девать было некуда, только тащить в парк и стекляшку. Так было с первой женой, второй и третьей. Я была третьей и последней, так он уверял. Возможно, четвертой была бы девушка, заступившись за которую он погиб. Я знаю ее имя и знаю, что она не девушка, но так мне легче ее называть, хотя прошло уже четыре года, я забыла ее имя, забыла все и никогда не вспоминаю, и живу хорошо, и люблю теперь собаку, которую подобрала щенком у той самой стекляшки, возле какой ходила первые недели как помешанная.
Я выжила после измены и смерти моего мужа, но думала, что умру, потеряв собаку. Я даже не подозревала, насколько этот облезлый щен, который отъелся, и заблестел, и оказался обладателем, нет, не родословной, куда там, малец без роду, без племени, но недюжинного ума, насколько он приклеился ко мне, вернее, я к нему. Намертво. Он пропал в день ракетных войск, не знаю, как правильно писать, большими буквами или маленькими. Громыхнул салют, щен, с которым я гуляла, сиганул в страхе в сторону и исчез в один миг. Подумаешь, неженка, рассердилась я, словно не на улице найден, а взят из пансиона благородных девиц. Хотя он кобель, а не сучка. Искала с десяти, салют в десять, до часу ночи. Как в воду канул. Сижу дома, спать боюсь лечь, думаю мистическое, в том духе, что лягу, а он тогда окончательно пропадет, и в том еще, что, быть может, щен был дан мне в утешенье, вроде как его душа вместо души мужа, а теперь за что-то отнят, но за что и куда делся, не к девушке же перебежал, если б он был связан с душой мужа, то наоборот, сперва б у нее поселился, а после уж ко мне перешел, когда бы муж мой опамятовался от новой страсти и вернулся ко мне. Вот какие странные мысли на ум приходили, как будто муж не мертвый, а живой. Я еще думала, может, число сегодня какое особое, но нет, день рожденья у мужа весной, а зарезали его летом, а встретились мы под Новый год, в троллейбусе на Садовом кольце, ничего не подходило, и я принялась печатать на его машинке объявления о том, что пропала собака. Напечатала много. Штук сто. Кончила под утро. Часов шесть было. Оделась и пошла развешивать. С работы вернулась рано, меня отпустили, работать все равно не могла, звонки один за одним. А я написала так, что в этой собаке вся моя жизнь, и, должно быть, людей тронуло, потому столькие пытались мне помочь. Предлагали рыжих, пятнистых, гладкошерстных, всяких, но мой небольшой, черный и лохматый. Четыре раза выбегала из дому, два раза хватала такси, один раз на метро, один пешком, близко. Все не то. Программа «Время» началась, когда в трубке раздался женский голос: ваша собака у нас. И я сразу поверила, что это моя собака. Так и вышло. Женщина обнаружила его в подворотне через площадь от меня, как он туда сиганул, ума не приложу, сидел и дрожал, а она видит, что ухоженный, домашний, а прежнюю свою короткую уличную жизнь он давно позабыл, догадалась, что потерялся, и взяла к себе, а сын еще утром прочел объявление, но телефон у них поломался, он только когда с работы пришел, сказал, тогда она сбегала в автомат позвонила, а сын звонить не хотел, хотел, чтоб пес у них остался, понравился. Я думала, щен с ума сойдет от радости, меня увидев, четыре года ведь вместе, не расставаясь, голос у меня задрожал, когда позвала его, а он бесится, прыгает как сумасшедший, но в мою сторону ровно столько же, сколько в сторону той женщины и ее сына. Я обиделась и расстроилась, но радость все равно перевесила. Отдала им бутылку коньяка, какая у меня была, взяла щена на поводок и поволокла домой. Дома он три дня пролежал, не поднимая головы, не ел ничего, только пил из плошки, которую я держала в руках. Значит все же переживал случившееся, как и я. А может, сильнее меня. А то был шок, а я не поняла. Наверное, я так же многого не понимала у людей, с которыми жила и которые ушли. Я гладила его, целовала в морду и говорила ласковые слова, как ребенку, за всех ушедших.
Я рассказала Белле про мужа и про собаку, но она не прореагировала ни на то, ни на другое, а взялась учить меня по приложенной иностранной инструкции раскрашивать лицо, сказав при этом: я, правда, не знаю, зачем тебе, ты и так розовая. Я решила, что ей сделалось жалко косметики, и объяснила: это я сейчас розовая, от чая и всего, а обыкновенно я зеленая, разве ты не обратила внимания, когда я пришла? Она не обратила, и я увидела, что, несмотря на продвижение мужа по министерству, она как деревянная. Я разболталась, а у тебя какая-то беда, прости, сказала я. Никакой беды, с чего ты взяла, отозвалась она равнодушно. Может быть, я могу тебе чем-нибудь помочь, задала я вопрос, глупее которого не знаю, но задаю его снова и снова. А я тебе разве могу помочь, ответила она вопросом на вопрос, обнаружив больше ума, нежели я в ней подозревала. Прости , повторила я и ушла, позабыв красивую блестящую коробочку. Да и на что мне она? Пока я зеленая, я не выну ее, а стану розовая – Белла права.
Когда заболел щен, надо было везти его в ветлечебницу, а она у меня через весь город, на Восьмого марта, такси как назло не было, остановился частник, заломивший сумму, равную моему трехдневному заработку. Я засмеялась и сказала ему это. Он говорит: это ваши проблемы. Я говорю: у меня больная собака. Он говорит: это тоже. – Что тоже? – Тоже ваши. – А какие ваши? – Мои – мои, я к вам с ними не суюсь. – А я суюсь? – Вы суетесь. – Но ведь это естественно, что одни люди суются со своими проблемами к другим, на этом мир держится, а если это развалится, то и мир развалится. – Вы поедете или нет, если нет, закройте дверь, холодно. Я поехала и всю дорогу разговаривала со своим псом, обращаясь к нему, но в действительности к водителю, дабы сбить с него грубость как с человека и расположить к себе как человеку. Я была уверена, что мне удалось, и когда остановились, спросила: сколько с меня? – Я ведь сказал. Я хотела смять деньги, скатать их в комок и бросить ему в лицо, но не бросила, а перегнулась через спинку сиденья и положила рядом с ним, не смятые, ничего, напротив, еще разгладила так пальцами, потом взяла щена и вышла.
Парень был молодой, как Петр, и лицо нормальное. А вот поди ж ты.
В ветлечебнице заняла очередь и встала у окна, долго стояла и глядела на улицу, а перед глазами были эти ден знаки и немного торчащие глаза на нормальном лице парня, а после все заволоклось пеленой, в которой я сперва различала блеклые разводы, полосы и спирали, а после плечо моего мужа, высунувшееся из-под одеяла, белое-белое, словно из него вытекла вся кровь, а после щена у стекляшки, а после маленького брата, задохнувшегося в дифтерите, а после руки матери, режущие капусту почему-то сияющим лезвием бритвы, это сияющее лезвие ушло глубоко мне под веки, прямо в мозг. Гражданка, гражданка, это ваша собака наделала?! Мой щен никуда от меня не отходил, я чувствовала его тепло у своей ноги все время, что была здесь, точнее, пока меня здесь не было, а он сидел, прислонившись ко мне горячим больным боком, и я вдруг закричала: да не моя это, не моя, какое вы имеете право, она тут, а это там, она не отходила от меня ни на шаг, это ваше, ваше, вы виноваты, а все хотите свалить на других, невиновных! Поднялся шум и гвалт, присутствующие начали орать друг на друга, а одна девочка лет семнадцати, с высокой белой собакой, у которой свисали длинные уши, холодно посмотрела на меня и сказала матери, принимавшей активное участие в конфликте, отчетливо так сказала, я прекрасно слышала: да не связывайся ты с ней, она скоро умрет.
И я поверила ей и сразу остыла.
С тех пор минула прорва лет. Умерли Пэгги и Алексей Веньяминыч. Марь Иванна дважды побывала в дурдоме, я ее навещала. Петр по большей части живет в Германии, где ему подарили студию, он там работает. Картины его выставляются по всему миру. Оказывается, он пил и перестал. Белла уехала в Израиль. Ее замминистра попал в администрацию президента и бросил ее. Не администрацию, а Беллу. Слава Богу, жив мой щен. Но нет страны, в которой все это происходило. Кляня все, чем она измучила меня, моих близких и дальних, я люблю ее прогорклой и нежной любовью и плачу.
ИЗ АМЕРИКИ В РОССИЮ С ЛЮБОВЬЮ. 2004 Электронные письма
Мой милый, тут нет ни света, ни воды, ни тепла, ни телефона. И кто-то еще будет надо мной издеваться, что я взяла с собой два кило гречки, как будто отправляюсь в глухую деревню. Так и вышло, и еще хуже. Компьютер включить невозможно ни во что – ни в электро-, ни в телефонную сеть. Проклятый Чубайс. Добрался и сюда. В университете целый день занимались бумажками. Маленькие тощие лысоватые особи мужского пола и толстые грудастые особи пола женского, обустроившись в своих клетках-ячейках с компьютерами, смотрели на экраны, писали, что-то куда-то отдельно заносили карандашиком и снова писали, Даша заполняла какие-то формы, а я, глядя отрешенно, только подписывала, что мне подсовывали. Прежде всего, это касалось номера