social secutity , которым нумеруется все работающее американское население, включая приезжих (а может, только приезжие и нумеруются, надо узнать поточнее). Номер (и документ) будет изготовлен в течение трех месяцев. До этого я не смогу получать зарплату. А надо заплатить за квартиру, в которой отключены свет, вода, тепло и нет телефона. Хорошо, что взяла с собой заработанные в Москве деньги. Господи, и зачем только Даша вчера устраивала весь этот уют: передвигала мебель, вешала занавески, застилала кровати домашним, выставляла красивую керамическую посуду. Она меня удивила. Но страна удивила больше. Вчера и сегодня открывалась той стороной, где все скреплено изнутри бюрократическими скрепами: бумаги, нумера и непонятные правила, при которых, едва въехал в квартиру, все отключают, поскольку ты заранее не заплатил. Где хозяин? Где управляющий? Почему не предупредили об этих американских штучках? Почему не сделали сами того, что, по моему разумению, должны были? Почему не сделала этого пригласившая сторона – департамент журналистики и Русско-Восточно-Европейский центр университета (REEC)? Маленький лысый все повторял: honestly speaking. То есть честно говоря. То есть, честно говоря, он не знает. Он почти ничего не знал. Маленькие люди при большом скоплении бумаг и техники – вот ключ к пониманию страны, куда я попала из-за своего авантюрного характера. Ничего остального я не понимала на их тарабарском наречии. Понимала Даша, слава Богу. И как я могла решиться принять приглашение прочесть цикл лекций на английском языке?!!!
В Чикаго заезжала в гости к Алене. Было 13 января, Старый Новый год, которым и не пахло. Правда, деревья, кустарники и палисадники еще украшены множеством прелестных мелких электрических лампочек, сверкавших брильянтиками, но во мне никакого праздника. Илюша вез нас с Бетти. Рассказывал, что в качестве члена исполкома университетской демократической партии организует дебаты – перед праймериз , которые состоятся в марте. Очень этим увлечен и все добавлял подробности. Бетти спросила, зачем ему. Ответил: для резюме, я впишу этот пункт, он далеко не у каждого. Бетти заохала: не думала, что ты такой циничный. Я вмешалась: это не цинизм, а карьеризм, мальчик думает о карьере, чем плохо. Между прочим, на занятиях ему надо было сравнить «Преступление и наказание» с «Войной и миром». Он прочитал и сравнил. Но читал… по-английски. Я спросила: почему, Илюша? Ответил, что читает по полтысячи страниц английского текста еженедельно, ему не до русского. Гриша, Илюшин папа, расплылся: о, какая редкая птица к нам залетела. Рассказывала им о последних театральных постановках, о новых писателях, о политике ничего – больше этим не интересуются. Говорили об американских вкусах. Точнее, безвкусице. Я сказала, что Даша, встречавшая меня, была похожа на француженку, так стильно одета. Гриша сказал: американцы переодеваются каждый день, у них культ чистоты, но они не знают ни утюга, ни стиля. Я вспомнила, как лет пятнадцать тому или больше летала в Сент-Луис на премьеру пьесы «Страсти по Варваре» в университетском театре и жила у отставной профессорши. По воскресеньям она надевала розовый тренировочный байковый костюм, кроссовки, леопардовую шубу из искусственного меха, шляпку, садилась в богатую машину и ехала в церковь на воскресную мессу. Гриша смеялся.
Бетти, как обычно, заботлива и тепла. Поглощена историей Саши Асаркана, сумасшедше талантливого театрального критика и просто сумасшедшего. Бывший москвич, умирает в доме призрения. Потом говорила о нем по телефону с кем-то. Они все переговариваются об одиноком умирающем Саше Асаркане, а я думаю, какие они чудесные, что так думают и заботятся об одиноком умирающем соотечественнике.
Говорить на этом фоне о том, что ночью мы с Дашей писаем в унитаз, где не сливается вода, и спим в верхней одежде, как-то глупо, хотя тоже жизнь. Вечером притащили длинный оранжевый шнур, через него подключились к электросети на лестнице, чтобы не потек холодильник. В девять утра стук, на пороге мужчина в вязаной шапочке: это нелегально. Illegal – обожаю это слово: незаконно. Через пять минут дали свет (он же, наверное, и дал).
В университет, куда опять поволоклись c утра, местный люд пытался вправить в компьютер некую схему, по которой я должна получить тысячу долларов за авиабилет. Не вышло, компьютер сбоил. А поскольку сегодня пятница, а в понедельник у американцев праздник, дело отложено до вторника.
Днем зашли к Рону, его не было, однако секретарша выдала ключ от офиса. Четыре месяца у меня будет свой офис. Мы с Дашей отправились туда. Там есть компьютер с выходом в Интернет, только у нас пока нет адреса, и есть телефон, который пока не включен (еще один привет от американской бюрократии).
Воду так и не дали. В унитазе до сих пор плавают какашки (привет Сорокину). Отправились в «Арт-Март» пить эспрессо с круассанами, а главное, пописать в цивилизованный писальник. Вкус кофе портит то, что его подают в бумажном стаканчике. Рядом опрокидывала в себя такой же стаканчик американская копия старого Михалкова: седой, с усами, в голубой рубашке и джинсах. Чуть поодаль – сутулая кукольная старушка в черных коротких брюках, черных тапочках, черной шляпке и черном пальто, через него перекинут красный шарф. Почему-то гляжу на них с грустью.
До сих пор переживаю jet lеg – смещение времени. Умираю хочу спать днем и не сплю ночью.
Целую.
16 января
Мой любимый, Даша купила ночную лампочку и ввинтила, чтобы ночью случайно не наткнуться на что-то. Вода появилась вчера к вечеру после Дашиных настойчивых звонков. Спросила, откуда она знает, куда звонить. Ответила: берешь телефонную книгу и находишь. Находчивая. Она купила ужасно задорого переходник (дорожный, в тонкой кожаной сумочке, другого не было), который ты купил в Москве за копейки и забыл положить. Когда включили свет, я смогла, наконец, открыть компьютер. Он так давно организует мою жизнь, что без него как без рук. Мои записочки на клочках бумаг не идут ни в какое сравнение с записями в нем. Он как будто дом моей внутренней жизни. Без него я бездомная.
А дом обыкновенный греется очень интересно. Время от времени начинается страшный шум, как будто поднялась буря и колотит в стекло. Первый раз это случилось ночью, я проснулась и подумала: ничего себе погодка. Потом поняла, что включился фен. Он поддерживает заданную температуру во всех комнатах. Крутишь специальное колесико типа барометра и ставишь на нужную цифру. Едва температура упала, комнаты снова прогреваются, и так целыми сутками. У нас эта штука стоит на отметке 70. Не пугайся, по Фаренгейту. Узнай, сколько по Цельсию.
Снега нет, только ветер. Прекрасные деревья с обнаженными черными ветвями, сухая трава и пожухлые пучки цветов, высаженных перед домами. Похоже на то, что у нас дома, и что я так люблю. Впрочем сегодня с утра все сухое промокло. Идет дождь, и день грустный. Поскольку все равно мокро, я отправляюсь в бассейн. Полученный вчера билет в библиотеку дает право на посещение бассейна. Проплыла полкилометра. Город пустой, студенты еще не вернулись с каникул, но все, которые вернулись, занимаются спортом. Пока ждала Дашу, мимо прошли отряды японцев, китайцев, корейцев и собственно американцев, все крепкие, все в кроссовках, с обнаженными крутыми плечами, много толстых.
Чувства мои спят, и не дай Бог, проснутся. Когда вчера я спросила вслух про нашу конюшню, что бы это значило, что в ней все не так, Даша ответила: не надо было приезжать. Эту мысль я выжгла из себя каленым железом и даже не знаю, зачем снова воспроизвела. Какой опыт над собой я ставлю и во имя чего?
Ужинала у Бобышевых. Он приехал за мной, плотный, молчаливый, и я тотчас принялась безостановочно болтать, чтобы не дать развиться в себе этой заразе зачем . Галя кормила салатом, рыбой, красным вином и чаем с кексом, который продается в Москве. Я продолжала болтать, как будто мне очень весело. Но, кажется, Гале ничего не интересно, кроме Бобышева. Может, так и надо любить своего мужа. Я подарила ей банку красной икры, ему – свою книжку «Другие голоса». Она обрадовалась больше, чем он.
Позвонила Мариша Голдовская, проговорила теплым, родным голосом слова поддержки.
Как там ты? И как наша собачка Чарли, которую ты собрался перевоспитывать?
Целую.
17 января
Доброе утро, милый, что у тебя нового? Наташа рассказала, что звонила тебе, а ты уже, видно, спал и говорил расслабленным голосом, как любишь меня, и ее, и Дашу. Это было в тот день, когда ты гулял с Чарли в половине десятого вечера, а мы с Дашей ехали из Чикаго в Урбану, и я, все поняв, не стала тебе дозваниваться. Я же знаю, почему у тебя бывает расслабленный голос и почему ты гуляешь с Чарли в половине десятого вечера, а не в половине седьмого, как обычно. Но я не стала говорить этого Наташе. Увы, я не могу напиться. Мне приходится черпать из внутренних запасов, а они мелеют. Я хочу скорее, чтобы приблизилась роковая среда, и ужасно боюсь. Если быть честной, я решилась на эту поездку из тщеславия. Какой-то ответ на какой-то вызов. И какая-то рифма с прошлым путешествием на корабле. Но то было тридцать лет назад. Я была молода. Я и сейчас чувствую себя молодой. Почти всегда. Но смотрю в зеркало – а там чужая старая тетка. Внутри я вижу себя иначе. И отчего-то неловко. А еще всегда была подспудная мечта усовершенствоваться в языке. Но как? Случай выпал.
Попалась цитата для моего фильма о Цветаевой-Пастернаке-Рильке. Стефан Цвейг, за двадцать лет до переписки Цветаевой и Рильке, приводит слова Рильке: Меня утомляют люди, которые с кровью выхаркивают свои ощущения, потому и русских я могу принимать лишь небольшими дозами: как ликер. Выхаркивать и ликер не слишком сообразуются, но мысль понятна. Именно этим кормила Цветаева своего корреспондента Рильке в эпистолярном жанре, отчего тот умолкал и отползал в тень, а она ярила