– Ну, тогда для первого раза просто по-турецки.
На окне вместо шторы висела обыкновенная рыбацкая сеть, а вместо багета была пристроена неструганая береза. У письменного стола на деревянной подставке раструбом кверху стояла граммофонная труба, полная доверху скомканными бумагами. Надя не сразу догадалась, что это корзина для мусора. На боковой стенке Надя увидела выставку железных табличек «Во дворе злая собака». Это был мир, кричащий о своей оригинальности.
– Кофе сейчас будет, – сообщил Марат и, сев снова напротив, спросил: – Ну, что скажешь? Или я должен сказать?
– А зачем жарить сома?
– У каждого своя причуда. Я бросаю бумаги в граммофонную трубу, а он придумал после каждой фрески угощать зрителей жареным сомом. Это у него называется СОМОутверждаться.
Надя смотрела на Марата, а глаза ее все время испуганно косили на фреску за его спиной.
– Пересядь на мое место, – усмехнулся вожатый, – и будем смотреть твои рисунки. Я еще в Артеке решил, что попрошу тебя заново расписать эту стену: что-нибудь прекрасное, детское. Для Дуськи.
Они поменялись местами, тетя принесла кофе, поздоровалась одними уголками губ, неприветливо опущенными книзу.
– Я никогда не писала на штукатурке.
– Это ничего, у тебя получится. Я развяжу, – он поднял с пола папку.
– Без Тани? Разве мы ее не подождем?
– Она увидит потом. Обычно эти СОМОутверждения длятся до поздней ночи. Они поедут потом к нему домой. Его жена будет лежать лениво поперек тахты в красном платье. Она балерина, красивая и любит демонстрировать свои линии.
– А вы не поехали из-за меня?
– Благодаря тебе, Надюш. Благодаря тебе. Я с удовольствием остался дома.
– А Дуське нельзя прийти в эту комнату из-за фрески?
– Нет, ее тоже нет дома. У бабушки. В шесть часов мне велено ее забрать.
– А мне можно с вами поехать?
– Конечно, Надюш. Будущим обитателям Дома мечты пора познакомиться. Между прочим, все твои вопросы почему-то начинаются со слова «а». Ты стеснена?
– Немножко.
– Это лишнее, чувствуй себя свободнее. Устраивайся, как тебе удобно, можешь с ногами, – он развязал папку. – Что я вижу?
– Проект Нерастанкино. Я нарисовала, как договорились… Я думала, Таня будет и Дуська.
– Будут, будут, никуда не денутся. Слушайте, ваше величество господин придворный архитектор, мне нравится наш дом. Он же просто прекрасный!
– Я сделала пока общий вид, а планировку можно будет потом и размеры.
– Эти окна откуда?
– Из вашего кабинета.
– Сразу попал куда нужно, – засмеялся он. – Значит, мой кабинет в башне?
– В основании башни, – сказала Надя.
Она нарисовала простой прямоугольный дом, одна стена которого переходила в полукруглую башню и вырастала над вторым этажом куполом с тремя шпилями.
– А сама башня чья? – поинтересовался Марат.
– Это будет метеорологическая флюгерная башня, – объяснила Надя. – Когда Дуська пойдет в школу, она будет вести отсюда наблюдения за погодой. На одном шпиле будет флюгер в виде ленинградского кораблика, ну, знаете, с адмиралтейской иглы. На другом таллинский Томас, на третьем я пока нарисовала всадника на коне. Такой есть в Каунасе на ратуше Белая Лебедь. Но можно будет взять из Амстердама, из других городов мира. Шпилей может быть много. Три я взяла условно. Если Тане и вам нравится, я буду разрабатывать.
– Главное, что Дуське понравится. А мы с Таней обеими руками. Но где же стеклянные стены мастерской? Где мастерская?
– Я не хочу стеклянные. Я хочу в крыше фонарь, как в парниках. Тогда свет будет падать всегда и отовсюду.
Они обсуждали проект серьезно, заинтересованно, забыв о кофе, о фреске на стене, о корзине для бумаг в виде граммофонной трубы.
– Знаешь что? – поднялся Марат. – Пойдем на улицу. Нет, не просто на улицу – в антикварный магазин на Арбате. Выберем какую-нибудь стоящую вещь для нашего дома.
Он сделал жест рукой, и Надя, повторив его жест, сказала:
– Выберем!
Ей очень нравилась игра, и она верила в будущий дом гораздо больше, чем нужно.
На углу в киоске Марат купил сигареты.
– Спрячь в сумочку, – попросил он Надю.
Играл ли Марат всерьез так, как она? Надя не знала, но фальши в его действиях не было, и сигареты он попросил ее спрятать в сумочку, потому что между ними установились простые доверительные отношения.
– Стоп! Зайдем сюда! – предложил он. – Нам нужно подобрать книги для круглой гостиной. Посмотрим, нет ли чего подходящего.
Старые корешки книг тесно стояли на полках, девушка в синем халате с раздвижной лесенки тянулась к толстому тому в коричневом переплете с серебряным барельефом на обложке. Увидев вошедших, она кивнула и улыбнулась вожатому. Марата здесь знали. Откуда-то сбоку подошел потрепанный тип с голодной физиономией.
– Привет, старик! Ну, как, все в порядке с теми книжками?
– Как всегда, – ответил вожатый, – без тебя я просто осиротел бы. Спасибо, старик.
– Пожалуйста, старик, – ответил и тип и пообещал: – На днях тут один грозился принести Мишле, протоколы допросов Жанны д'Арк. С комментариями, с рисуночками. Но на французском. Оставлять, если что?
– О чем ты спрашиваешь, старик? Разумеется. А сейчас нам нужно, – Марат положил руку на плечо Нади и, освобождаясь от неприятного знакомого, подвел к прилавку, где на полках стояли энциклопедии, словари, справочники. – Вот что нам нужно. Ниночка, – окликнул он продавщицу, – за сколько идет Брокгауз и Ефрон?
На двух верхних полках, блестя золотыми обрезами, красовались все девяносто томов знаменитой энциклопедии.
– За сто двадцать, – ответила девушка и бойко добавила: – По шестьдесят рублей с носа. Я имею в виду старика Брокгауза и старика Ефрона.
– Вообще-то не советую, старик, – протиснулся все тот же назойливый тип. – Говорят, в Ленинграде этого добра навалом и лучшей сохранности. Можно достать за полцены.
– Ты ничего не понимаешь, старик, – ответил ему Марат, стараясь попасть в его доверительный тон и явно не попадая. – Мы не собираемся платить деньги. Мы покупаем без денег. Важно, что мы это берем. Берем? – спросил он заговорщицки у Нади.
– Конечно, – смущенно опустила она глаза, – у нас же в круглой гостиной все полки пустые.
– Поставим на стеллаж, что против камина. Огонь будет играть на золотых корешках, – озорно рассуждал вожатый, видя, как к нему с удивлением прислушиваются и тип, и Ниночка.
– Он пригодится потом и Дуське, – напомнила Надя.
– Пока, старик, – похлопал вожатый по плечу своего ошарашенного знакомого, – спасибо за совет.
В обычном разговоре Марат не употреблял жаргонных словечек, но сейчас у него было озорное настроение, и Надя видела, что знакомый хотел, чтобы его называли «старик».
Они унесли в пустых руках все девяносто томов из магазина и, весело переглядываясь и хохоча, как дети, двинулись дальше. Немного успокоившись, придя в себя после удачной покупки, Марат закурил. Остальные сигареты он опять положил в сумочку, и Надя наслаждалась хорошим днем и сладковатым дымом сигареты, который изредка относил в ее сторону налетающей из переулков ветерок.
Они были довольны собой. Они играли в игру, родственную той, которую любили затевать герои Булгакова: Азазелло, Коровьев, Кот-Бегемот и прекрасная ведьма Гелла. Оба одновременно подумали об этом, и Марат, кивнув на низенькую темную арку, ведущую в глубь арбатских дворов и двориков, сказал:
– Где-то здесь находится дом застройщика, у которого Мастер снимал комнату.
– Да, – согласилась Надя. – Мы с Ленкой все здесь облазили. Нашли много похожих.
– Ты, Надюш, все поняла в романе?
– Два человека любят друг друга, несмотря ни на что… Чего же тут не понять? – ответила она, глядя себе под ноги.
– Пожалуй, – с запинкой сказал Марат.
Он собирался ей объяснить, что это «Мениппея», «космическая эпопея», «сатирическая утопия», «философская книга», а она всю сложность фигурных и квадратных скобок свела к простому уравнению.
– Пожалуй, – повторил он. – Но это только одна линия в романе: о людях. А есть еще о боге и дьяволах. Понтий Пилат, Пятый прокурор Иудеи, вынужденный подписать смертный приговор проповеднику Иешуа Га-Ноцри. Сложность всего этого тебя не испугала, когда ты села рисовать?
– Вторую линию тоже поняла, – сказала Надя. – Казнили же невинного. Разбойника второго помиловали, а его казнили, хотя он был не виноват.
Дома у нее остался рисунок, на котором она изобразила столбы на Голгофе с распятыми на них людьми. Разбойник Гестас, обезображенный страданиями, обвис на своем кресте, а Иешуа Га-Ноцри Надя вознесла так высоко, что и крест, и вся фигура, и невыносимые страдания остались за обрезом листа. Видны лишь прикрученные к столбу веревками ноги. Она как бы хотела доступными ей средствами избавить от мук мужественного проповедника, взошедшего за свои убеждения на крест так же, как Джордано Бруно на костер.
– Так ведь казнили же невинного, – сказала она еще раз, думая, что Марат не понял ее.
– Я слышу, Надюш. Твое объяснение трагедии ершалаимского проповедника так просто, что почти гениально. Вероятно, можно и так. Я привык к более громоздкому оформлению мыслей, к длинному говорению. Может, мы в самом деле распустили головы, как некоторые люди распускают животы. И там, где можно сказать фразу, пишем книгу. Ведь действительно весь миф о Христе строится на том, что казнили невинного… Ну, а третья линия, Надюш?
– Об этой всей чертовщине? – спросила она. – Я не люблю, когда Азазелло, Коровьева, Воланда и вообще всю эту шайку-лейку называют чертовщиной, дьявольщиной. И ну, в общем, как-то опошляют этим, что ли. Хотя они, конечно, принадлежат к виду чертей, – она помолчала, подыскивая слова. – Не знаю, они очень милые какие-то, особенно Азазелло. Я сделала его немножко похожим на Пушкина. Папа рассердился, сказал, что он этого не понимает.
Надя не могла объяснить ни отцу, ни сейчас Марату, что черти в романе Булгакова ей кажутся такими же близкими, как Чиз с его крокодилами и обезьянами. Они носят нелепое обличье, но представляют не злые, а добрые силы мира, и просто несправедливо, что Азазелло, сделавший столько хорошего для Маргариты, – такой урод. У него огромный клык, который торчит над губой, обезображивая внешность. Она придала его облику едва уловимое сходство с Пушкиным, и, несмотря на свой клык, Азазелло стал симпатичным.