– А мы можем поехать, – сказал Николай Николаевич, – чтобы ты пощупал эти три дырочки во лбу у поэта. Нет, в самом деле, мы можем тебя взять с собой, если родители отпустят. Мы с Надюшкой планировали такую поездку в Ленинград на каникулах.
– Только его одного? – Лицо у Чиза вытянулось.
– Давайте поедем все, если есть желание.
– Да, поедем, – недоверчиво протянул Толя Кузнецов. – А кто нас там ждет?
– Пушкин, – все так же иронически улыбаясь, заметил А. Антонов.
– Слушай, а тебе я тоже врежу, если будешь подзуживать.
– Ты что, сбесился?
– Тихо, тихо, – попросил Николай Николаевич, чувствуя, что нашел верный тон и почти склонил к поездке своего главного оппонента. – Так есть желающие?
– А где мы там жить будем, если все поедем? – спросила Ленка.
– Нет ничего проще, – взмахнул рукой Николай Николаевич, требуя внимания. – На каникулах никто не занимается, классы пустуют. Завтра же мы пишем письмо в Ленинград, но не в первую попавшуюся школу, а у которой такой же номер, как у нашей. Одинаковый номер делает нас с ними родственниками.
– А в школе нас отпустят? – робко спросила Таня Опарина.
– Это я беру на себя.
– Даешь Ленинград! – крикнул Недосекин.
Настроение ребят резко изменилось. Надя украдкой благодарно улыбнулась отцу.
Директрису «один глаз – на вас, а другой – на нас» долго уговаривать не пришлось. Неожиданное препятствие возникло в лице классного руководителя, учителя математики.
– Так! – сказал Михаил Назарович. – Жить в школе, спать на раскладушках-нескладушках, накрываться своей одеждой.
– Не просто одеждой. Каждый возьмет с собой по две чистые простыни. Места они займут немного, но зато чистенько будет, уютно.
– Одна вместо пододеяльника, да?
– Да.
– А вторая по своему прямому назначению, в качестве простыни?
– Да.
– Не пойдет. Я против. С самого начала и до конца против.
– Не понимаю, зачем тогда вы меня так подробно обо всем расспрашивали.
– Выискивал слабое звено во всей этой авантюре.
– Это не авантюра.
– Простите, я имел в виду прямой перевод с французского. Aventure – путешествие, приключение.
– Ну и что же, вы считаете, что вам удалось нащупать слабое звено в предлагаемом плане?
– Слабое звено в вашем плане я сам, – постучал он себя в грудь. – По положению я должен ехать с вами, а я не могу.
Он улыбнулся и пожал плечами, показывая, что готов устраниться и не мешать, если ему помогут устраниться.
– Я поеду, – сказал Николай Николаевич. – Я беру всю ответственность на себя за эту поездку, за детей перед родителями.
– Не понимаю я вас, – сочувственно сказал учитель. – Зачем вам все это нужно? Ну, мне как классному руководителю деваться некуда. Если заставят, я поеду. Но вам?..
– А нам с Надей тоже деваться некуда, – сказал Николай Николаевич. – Мы с ней вступили в КЮДИ. А там в уставе такой пункт есть, который обязывает меня и мою дочь везти ребят в столицу русского искусства.
– КЮДИ, КЮДИ, – поморщился Михаил Назарович, – КЮДИ, КЮДИ, а наука побоку иди. Когда я учился, никаких КЮДИ не было. Да не только когда учился, когда преподавал в другой школе, тоже что-то не помню такой организации. Вероятно, она совсем недавно возникла.
– Не думаю, – возразил Николай Николаевич.
– Да нет, точно вам говорю. Не было.
– Как же не было? – вспыхнул отец Нади и посмотрел в выпуклые, умные и немного насмешливые глаза учителя. – Как же вы говорите, не было, когда я в этой организации состою по меньшей мере с сорок пятого года.
– В клубе юных друзей искусства? – изумился учитель.
– Да, именно в этом клубе.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу вас попросить не мешать нашей поездке в Ленинград, если сами вы по каким-либо обстоятельствам, семейным или по другим, не можете принять участие.
– Да, именно по семейным не могу. От меня жена уйдет, если я ее одну оставлю на каникулах.
Михаил Назарович улыбнулся, и нельзя было понять, шутит он или говорит правду.
Николай Николаевич ушел от классного руководителя ни с чем. Но мысли его не были безрадостны или унылы. «Как странно, – подумал он, – скажешь кому-то вроде бы случайное слово в полемическом задоре и вдруг поймешь, что сказал нечто важное для всей твоей жизни».
Три квартиры переменили Рощины в Москве, и почти всегда подружки, появлявшиеся у Нади, школьные и уличные, соседские мальчишки и девчонки становились его добровольными слушателями. Если он брал такси, чтобы в ненастное воскресенье повезти Надю в музей, то в нем, как правило, не оставалось свободного места. Разве это был не клуб юных друзей искусства?
На студии телевидения подметили эту черту и стали ему поручать разные экскурсии. Курсы повышения квалификации для художников, которыми он заведовал и на которых преподавал на общественных началах, тоже были своеобразным клубом. А взрослые люди, все его давнишние и случайные знакомые? Скольких из них он провел через Москву, не пропустив ни одного памятного места! Разве это не клуб друзей искусства?
Ленинград
Ленинградская школа была построена по типовому проекту, так же как и московская, и у Нади возникло ощущение, что она входит в свой класс. По привычке она села за свою парту и огляделась. Ребятам было немножко не по себе оттого, что вместо кроватей они увидели классы, приготовленные к занятиям.
– Как же мы здесь спать будем? – растерянно спросила Таня.
– А вот так, – показал Чиз и растянулся на парте.
– Прошу внимания, – постучал рукой по учительскому столу Половинкин, – тема сегодняшнего урока: «Сон в летнюю ночь», то есть я хотел сказать «Сон в зимнюю ночь». Прежде чем мы перейдем к разбору темы, разберем само понятие сон. Сон – это когда человек спит.
– А я могу не спать хоть всю ночь, – заявила Лена.
– Ребята! – заглянул в дверь Толя Кузнецов. Незаметно для самого себя он стал помощником Николая Николаевича. – Спортзал открыли. Айда, заберем оттуда свои раскладушки. А девчонки будут спать в спортзале, – крикнул он уже из коридора.
Свет погас в школе сразу же, как только улеглась последняя самая нерасторопная девочка из параллельного десятого класса. Огромные решетки окон спортзала четкими линиями рассекали белую пелену снега за стеклом. Маты, застланные свежими простынями, белели в разных углах зала, как островки. На брусьях, на бревне и на кольцах висели платья.
– Девчонки, кто знает, чем отличаются маты от матрасов? – спросила Таня счастливым полусонным голосом. И сама же себе ответила: – Тем, что их кладут на пол, а не на кровать. Так даже лучше.
Она повернулась на бок и по-детски легко вздохнула.
– Мальчишки прогадали на своих раскладушках, – раздался довольный голос из другого угла.
– Зато они по одному спят, а мы по двое.
– На месте Людки после такого заявления я бы тебя выселила, – сказала Лена.
На невидимой за брусьями и деревянными трамплинами постели поднялась возня, Люда пыталась выселить недовольную при помощи щекотки. А та хохотала и взвизгивала с такой радостью, что невозможно было не улыбнуться.
– Надьк, – сказала Лена, – твой отец – гениальный человек. Он придумал две простыни. Всего две простыни, и не надо никакой гостиницы. В каждой школе есть спортзал, а значит, и маты. Можно совершить любое путешествие, хоть на край света. Лишь бы там школа была.
Девчонки за брусьями угомонились, наступила тишина. Слышно было, как Наташа Миронова повернулась на другой бок и вздохнула.
– Ленк, спишь? – спросила шепотом Надя.
– Нет, а что?
– А если бы Ромео и Джульетта не любили так сильно друг друга, они бы остались живы? Как ты думаешь?
– Что тебя опять потянуло на такие размышления?
– Обстановка очень подходящая, – с улыбкой ответила Надя. – Шекспировская. Как в замке спим. И снег за окном. Не хочешь думать ни о чем, а думается.
– Ты и сама знаешь, что остались бы живы. И пьесы никакой не было бы, если бы они не любили друг друга.
– И Шекспира, – сказала Надя.
– Почему Шекспира?
– Ну, ты можешь себе представить Шекспира без «Ромео и Джульетты»?
– Нет.
– Значит, они должны были умереть, – заключила Надя, – во имя искусства, чтоб был Шекспир и чтоб любовь была.
Они замолчали, отвернулись друг от друга, но обе не спали.
– Надь, – поднялась Ленка на локте и заглянула в лицо, – а ты бы ему позвонила еще раз.
– А если бы Ромео не любил, – повернулась Надя снова к подруге. – А так… позволял себя любить. А Джульетта любила бы и за него и за себя? Она что, и умереть должна была бы одна?
– Дура она была бы, если б умерла одна.
– Чего ты злишься, Печорин?
– Я больше не Печорин.
– А кто?
– Пока еще не знаю. Сестра милосердия. Устраивает тебя такой ответ?
– Да, – сказала Надя, – это немало.
– Надя, Ленка, девочки, ну перестаньте шептаться, – попросила Наташа Миронова.
Утро ворвалось в сознание Нади топотом ног по коридору, голосами мальчишек.
– Эй, сони, освобождайте зал! – постучал в дверь Половинкин. – Нам заниматься физкультурой надо.
– А здесь нет ни одной Сони. Две Наташи есть, а Сони ни одной, – захихикали девчонки.
– Завтракаем на Невском, поторапливайтесь, – крикнул Толя Кузнецов.
Проспект был запружен автомобилями, троллейбусами, толпами людей. Около дома с колоннами закручивался немыслимый водоворот из лиц, шапок, шуб, пальто, сумок и портфелей. Толпа в этом месте перехлестывалась через кромку тротуара и текла вперемежку с транспортом до моста через Мойку. Троллейбусы продвигались медленно, пощелкивая от беспрерывных остановок. Шел снег, такой же праздничный, как и в тот день в Москве, когда Надя принесла цветы Пушкину.
Николай Николаевич наперерез движению пробился с ребятами к дому с колоннами и занял очередь у двери в кафе «Дружба». Толпа на тротуаре и на мостовой раздалась еще дальше и потекла, огибая остановившихся. На Невском образовалась как бы запруда, и люди потекли по новому руслу.