Спокойней всего было прийти на пирс ранним утром, а после вернуться и доспать; в августе, однако, похолодало, и заставить себя подняться где-то между шестью и семью стало много сложней. Бутыли дожидались на нижней площадке, в углу наискосок от их с мамой ночного ведра, как на ринге для бокса; отец в свое время показывал ей какие-то великие бои, но она все равно не могла ни за чем уследить. Громоздкая пустота их была по-своему тяжела: Астре казалось, что внутри бутылей, как и за квадратной подвальной дверью, распухает незримое для нее присутствие, и на пирсе она хорошо выполаскивала их, чтобы наверняка от него избавиться. Другое дело, что порой без ощутимых причин присутствие это распространялось всюду, даже будучи предположительно изгнанным из пластикового объема: сам неподвижный воздух держал на себе и в себе простое короткое имя, написанное со строчной буквы, как собственно воздух, осень, плесень, болезнь. Астре нравилось писать диктанты, даже самые глупые; свободная бумага у них с мамой кончилась раньше, чем иссякли шариковые ручки, и Астра приспособилась было писать у себя на руках, но мама сказала ей прекратить.
Вскоре после этого на пирсе случился единственный инцидент, о котором было нездóрово вспоминать: Астра попробовала приспособить под прописи его древние широкие плиты, на одной из которых был давным-давно нацарапан нелепый рисунок: раскрытый зонт, воткнутый в кирпич. Нужно было найти подходящий инструмент для такого труда; поискав вокруг башни, она подобрала плоский металлический крюк размером, наверное, с папину ладонь, и в следующий поход за водой неплохо для первого раза справилась с буквой А, и вернулась на башню размышлять, что делать дальше. Школьная кириллица не то чтобы казалась ей недостаточно монументальной, вопрос был скорее в том, кто сумеет прочесть ее надпись: свои или чужие, пускай и с пролетного спутника. За раздумьями она перестала говорить с мамой, и та в итоге на весь вечер ушла к эрцу; через день, ничего не решив, Астра снова отправилась на пирс и уже по дороге придумала, что пока нарисует еще одну А на должном расстоянии от первой. В этот раз бетон сопротивлялся ей больше, чем в прошлый, и работа затянулась, но она увлеклась и еще поняла, что вполне может написать еще T ровно посередине; выведя вертикальную палку, Астра поднялась с корточек размять затекшие ноги и увидела, что в дальнем конце пирса стоит свой: голова его мелко-мелко тряслась, в обступающей тишине из нее доносился словно бы песчаный шорох, но глаза смотрели с такой бешеной пристальностью, что Астру сейчас же вырвало на ее две с половиной буквы.
Бояться было в любом случае поздно, и она, чуть отступив от расползавшегося пятна, только пусто вздохнула; оставленный крюк чернел перед ней на бетоне, но мама сказала бы: не поможет, только больше изляпаешься. Поджав губы как у доски при коварном вопросе по тексту, Астра наконец разглядела, что у своего по самые плечи отняты руки: налетавший с воды ветер болтал его рукава запросто, как никчемные ленточки, и ей стало ужасно смешно, она расхохоталась впервые за все это долгое время. Ее смех произвел впечатление на своего: трепещущая голова его унялась, он чуть склонил ее вперед, словно прислушиваясь повнимательней, а когда Астра умолкла, свой побежал к ней таким частым, дробным бегом, что пирс задрожал так же жутко, как до этого его голова.
Астра выдержала первый выстрел паники и устояла на месте, приготовившись броситься в противоход, когда тот добежит, но на полдороге свой внезапно сбился с курса, его выгнуло так просто, как будто вся его одежда, а не только рукава были пусты, и он еще быстрей понесся прямо к воде, и даже когда пирс уже кончился, еще успел, как показалось Астре, пробежаться просто по воздуху, прежде чем оглушительно рухнуть в реку. Секунду назад она была готова взлететь, а теперь чувствовала, что ноги ее вросли в бетон: она даже подумала, что превратилась в музейную статую, даже не успев подписать себе табличку. Вопреки ее ожиданиям свой не стал как-то биться в реке и некрасиво орать, а лег спиной на воду, как на ровную постель, и только заклинившая голова его опять часто кивала, как если бы он спешил согласиться со всем, что уже произошло и еще может произойти.
Течение повлекло его к мосту, под которым, помнила Астра, была установлена решетка, где он, видимо, должен был крепко застрять; наконец оторвав ноги от пирса, она чуть прошлась вдоль воды, провожая уплывавшего, и почти собралась помахать ему на прощание, но догадалась, что это будет выглядеть скорее как издевательство. Впрочем, еще до того, как свой достиг моста, со стороны Астриной школы выпорхнул санитарный дрон, дважды в неделю сбрасывавший им гуманитарку; приблизившись и повиснув над плывущим, он уронил из себя что-то невидимое, но шумное, и своего покрыло высокое пламя: тот, однако, не дернулся и на этот раз, так что Астра подумала, что он, возможно, получил ровно то, за чем пришел. Она дождалась, пока пламя наестся, и вернулась на башню, постаравшись стереть с себя торжественный вид, чтобы мама не заподозрила, что снаружи что-то приключилось.
Уже вечером, когда мама опять оставила ее одну, Астра сообразила, что оставила на пирсе свой пишущий крюк и никак не прибрала за собой; ночью же начался колоссальный дождь, и она легко и обнадеженно заснула, но к утру пирс был вымыт настолько чисто, что и крюк куда-то пропал. С тех пор она регулярно пыталась отыскать ему замену в фабричных развалах, но все было не то: не ложилось в руку, обдирало кожу, было слишком тяжелым или слишком тупым; через две недели бесплодных копаний Астра с досады предложила маме попросить у эрца устроить им пару общих тетрадей, которые в школе заводили класса с шестого, а то и позже: это был, она хорошо помнила, предмет тихой зависти, и мама сперва посмотрела на нее почти ненавидящим взглядом, а потом, как будто смягчившись, сказала: мы здесь не за этим. Астра уже слышала от нее эти слова, подразумевавшие под собой будто бы некую тайну, до которой она все равно еще не доросла, но в этот раз все же решилась спросить: а зачем же тогда. А что ты предлагаешь еще, удивилась мама; ты думаешь, где-то может быть лучше? А кому если и дают бумагу, то заставляют писать такое, что глаза на лоб. Я не знаю, потупилась Астра, чувствуя, что мама ускользает от нее, как уплывал по реке свой: я просто боюсь, что еще чуть-чуть – и я просто всему разучусь, буду только чесаться, как кот. Мама шагнула к ней и обняла: будем две с тобой кошки, уляжемся вместе, и даже зимою не страшно; а когда мне было как тебе, я хотела быть дельфином, мы все-таки мало похожи. Астра задрала голову, и склоненное мамино лицо почти напугало ее, но она смотрела, пока не привыкла.
В ближайшей присылке, однако, оказался крохотный блокнот без обложки; кое-где на листах мелькали чужие карандашные цифры, на одном были нарисованы неправдоподобные губы, но радости это никак не убавляло. Астра решила, что будет писать очень мелко и медленно, не больше страницы в день, и сначала напишет просто самые важные слова, совсем немного: мама, башня, лето, дверь, дрон, пирс, эрц, спасибо, папа, свои. Соседство папы со своими сразу же показалось ей очень неудачным, и, хотя бумаги было остро жаль, Астра составила список заново, теперь выстроив слова по алфавиту; это, однако, не успокоило поднявшегося в ней волнения, и она отпросилась у мамы еще прогуляться вблизи, обещая быть осторожной. Проходя мимо черной эрцевой двери, она не сдержалась и слабо провела пальцами вдоль толстого, как рельса, засова, не зная, как еще обозначить свою благодарность; и тут же за дверью словно бы заворочался кит и всю башню наполнило глухое гудение, как от огромной стиральной машинки: Астра еще не успела остолбенеть, когда свесившаяся с лестницы мама не своим голосом закричала ей: прочь, ступай куда шла, не пытайся! Астра выскочила наружу, задыхаясь от злости, и забежала глубоко в разгромленный двор, решив не возвращаться, пока мама не придет за ней сама.
Она устроилась на бетонной тумбе возле склада с уроненными воротами, спиной к распахнутой пустоте; солнце стало прямо над ней, и ничего не просящее взамен тепло скоро успокоило Астру, что все-таки было некстати: отчаяние, с которым она выбегала из башни, помогло бы ей продержаться снаружи подольше. Однако она с удивлением поняла, что и так, сама по себе, справляется с этим новым пространством, вид которого был скорее печален, чем зловещ: замусоренный коридор из столетнего кирпича, кое-где прикрытый сверху дырявым железом, вытягивался так далеко, что взгляд не доставал и терялся. Все-таки здесь был не парк с желудями и старой эстрадой, даже крыс здесь давно не шныряло, и своим здесь было нечего ловить; ко всему прошлое явление дрона-хранителя, пускай и запоздалое, и сейчас внушало ей чувство, что она под присмотром. Астра предположила, что чуть глубже в осень, когда часть своих неизбежно померзнет, с таким покровительством можно будет пройтись и до парка проверить, целы ли большие качели; однако эта мысль была слишком искусительна, и она сразу же перестала ее думать.
Это лето, что и говорить, не удалось совсем: в прошлое, квартирное, еще были шумные очереди к гуманитарным грузовикам, укрепляющие концерты, на которые сгоняли даже тех, кого к грузовикам уже не подпускали; с их пятого этажа были видны стремительные лесные пожары и растерянные метания вертолетов. Когда их с мамой очередь впервые атаковали рванувшие из‐за училища свои, о которых давно и страшно говорили, Астра испытала почти восторг: все те люди, что сквернословили и щемили друг друга в ожидании коробки с хлопьями, вдруг преобразились сперва в испуганных овец (и сама она даже подпрыгнула, как прыгала овца на каком-то давнем видео) и сразу же за этим в уличных собак, защищающих кость. Толпа вся выгнулась и вся заорала, мама убрала Астру за спину и схватила тяжелый ломоть асфальта, тут же развалившийся в ее руках на несколько частей, которые стремительно подобрали те, кто стоял рядом. Свои бежали на них почти обреченно и совершенно беззвучно: ей показалось, что, если бы ощетинившаяся очередь просто расступилась, они пробежали бы дальше, никого не задев, но всех их опрокинули первым же залпом, как какие-то кегли. Раздатчики, задраившиеся в своей кабине, выглядели так же разочарованно, как и те, кто не успел ничего бросить; когда они получили свои коробки, мама повела Астру посмотреть на поверженных, хотя та не просила. Все лежащие были в общем похожи, хотя Астра затруднилась бы объяснить, чем: они были разного роста и возраста, у двоих после града камней почти не осталось лиц, еще у одного бестолково сучила в пустоте механическая рука, и все же их объединяло что-то такое, о чем, наверное, было слишком трудно говорить; мама сказала только: главное, не злись на них, они очень старались; а кто-то еще громко удивлялся, зачем нападать вшестером на целую толпу, но Астре в ту минуту это как раз было вполне понятно.