Если мы немного подождем, то можем забрать их прямо сегодня. О, как мила, как желанна была эта мегера!
Впервые возвращаясь в клешах после прогулки, я увидел возле подъезда Женьку Подшибякина, Лёху Чернышенко и других больших ребят в клешах и водолазках. Я услышал Женькины слова:
– Глянь, такой маленький, а уже в клешах.
Ничто не отделяло меня от любовных похождений.
Сомневаюсь, что слово "сосаться" сохранилось в современном русском языке. Оно спряталось на какую-то дремучую периферию, так же как "малофья" в значении "сперма", "спускать" в значении "кончать", секиль, сиповка, королек и другие эротические слова народного происхождения. В последний раз я слышал его от Грека, когда мы развлекались с двумя девочками на даче, в довольно зрелом уже возрасте. Когда девочки вышли порхать между деревьев, Грек стал рассказывать о каком-то своем приключении и небрежно обронил: "Лежу я с ней, значит, сосусь…" Это было так же дико, как если бы он вышел в пионерском галстуке, протрубил на горне и открыл огонь хлопушками из пластмассового пистолетика.
Пока мне не выпало счастья сосаться, я весьма приблизительно представлял себе этот процесс. Соприкоснуться лицами с чужеродным существом, девочкой, и к тому же обслюнявить её ртом – это было неслыханно. Но я был обязан это сделать во что бы то ни стало.
Наконец, я договорился запиской о встрече с девочкой по прозвищу
Сала, довольно красивой, но удручающе пошлой, из тех, о которых так ловко само собою выговаривается "Сала-дура".
По дурости своей Сала не могла вызывать такого романтического томления как Ишутина или Опарина. Достаточно процитировать лишь одну фразу из её девичьего дневника, похищенного Тараном: "Любовь начинается эдиалом, а кончается под одеялом". Такая победа не делала мне чести, зато её согласие было так же недвусмысленно, как уговор разведенной бабенки с взрослым мужчиной о встрече на квартире. Оно могло означать лишь одно: будем сосаться.
Итак, я почистил и отутюжил свои клеша, которые, к сожалению, начали вытягиваться в коленях, надел восьмиугольную фуражку, наподобие конфедератки, вошедшую в моду от таксистов, снял очки и стал изучать себя в зеркале. Куда же, черт возьми, девается при поцелуе нос? Если две головы соприкасаются вертикально, то носы упираются друг в друга, а губы не достигают губ. Если же голову склонить под углом 45', то получается крайне неловкое, смехотворное положение. И опять-таки, полного соприкосновения не выходит.
Для пробы я решил приложиться к своему отражению в зеркале, как будто это уже Сала, сделал томные глаза, но, увы, не смог достичь желаемого результата. Как ни крути, а нос упирался в холодное стекло. Итак, я снял фуражку, надел очки, аккуратно повесил клеша на спинку кресла и не пошел на свидание с Салой, заложив тем самым фундамент своей репутации коварного соблазнителя.
Я научился сосаться во время игры в бутылочку с девками из двухэтажного дома. Они, как и Сала, не представляли собой никакого романтического интереса. Зато им, очевидно, тоже не терпелось поупражняться в этом актуальном искусстве (ars amandi).
Мы встали кружком, через одного, мальчик-девочка, мальчик-девочка, и стали крутить пустую бутылку на льду. Те, на кого указывали горлышко и дно, при условии гетеросексуальности сложившейся пары, отправлялись в жутковатый темный подъезд. Мне в тот вечер повезло дважды: с Макаровой и Барабановой. Я их обеих совершенно не любил, но они и не были так противны, как влюбленная в меня Чикова, также принимавшая участие в забаве. Зато у них были жаркие, мокрые, ловкие рты, и сосаться с ними было головокружительно. Макарова объяснила мне, что при поцелуе необходимо раскрывать рот и запускать язык вглубь партнера. А когда я расслабил губы и запустил в неё язык, он встретился с её вертким язычком. Я возвращался домой окрыленный.
Через тех же свойских девок Таран достал общую тетрадку с рукописными текстами, так сказать, порнографического содержания.
Прозаическое произведение называлось "Леночка на даче" и приписывалось Алексею Толстому.
В этом сумбурном рассказе гимназистку по имени Леночка пригласил на дачу солидный бородатый дядюшка, которому она вполне доверяла. За обедом дядюшка угостил Леночку вином и, очевидно, подсыпал в бокал какое-то зелье. Леночка очнулась на полу обнаженная и поруганная, а рядом с ней почему-то стоял таз с окровавленной водой. Затем брутальный дядюшка стал производить над нею манипуляции, смысл которых был не совсем понятен. Сначала Леночке было больно, а потом приятно. Особенно нас с Тараном озадачила одна фраза дядюшки, обращенная к Леночке: "Хошь, в матку засажу?" Мне и до сих пор не понятен смысл этого предложения Алексея Николаевича Толстого или того одаренного школьника, который использовал его почтенное имя.
Наивной Леночке это было понятно так же мало, как и нам, но она, во всяком случае, решила, что дядюшка не желает её плохого.
Другое, поэтическое произведение приписывалось Есенину и называлось "На пляже". Его героиня млела на песке, когда к ней подсел бойкий кудрявый паренек, напоминающий лихого гармониста Пензу из пионерского лагеря или глянцевого Сергея Есенина с фотографии на нашем секретере. Этот вертопрах, как положено в произведениях данного жанра, приступил к делу без обиняков.
А он меня за груди, тупые же бывают люди,
И стал он сильно мять прекрасные сосуды, – сетовала героиня.
Поэма завершалась строками, достойными пера рязанского самородка:
Туда-сюда обратно, тебе и мне приятно.
После чего героиня принимает решение наведываться на пляж как можно чаще.
Таран рассказал мне о существовании срамной оратории "Лука
Мудищев", которую в сопровождении симфонического оркестра исполняет не кто-нибудь, а сам Ираклий Андроников. Тарану удалось достать эту кассету через сына одного местного коллекционера магнитофонных записей. Мы прослушали её на магнитофоне у приятеля, когда никого не было дома. Действительно, на грязной записи, под патетические всплески скрипок, какой-то мужик поставленным театральным голосом декламировал матерную ахинею.
Это было так же убого и похабно, как "Леночка на даче" или "На пляже". В этом не было ничего таинственного, ничего сладкого. А самое волнующее и томительное я нашел не в замусоленных тетрадках и не на треснутых кассетах, а в первом томе Лермонтова, который мы получили по подписке в картонной упаковке.
На фронтисписе этой клейкой, свеже пахучей книги был изображен чернявый гусар в расстегнутом алом доломане с золотыми аксельбантами, с челкой, уложенной точно как у нас с Рафаэлем. Один из рисунков был озаглавлен: "Схватка конных егерей с французскими кирасирами". А на странице 166 было помещено то самое стихотворение
"Счастливый миг", о котором мне рассказывали ребята.
От нескромного невежды
Занавесь окно платком;
Ну, – скидай свои одежды,
Не упрямься, мы вдвоем…
…
О! как полны, как прекрасны
Груди жаркие твои,
Как румяны, сладострастны
Пред мгновением любви;
Вот и маленькая ножка,
Вот и круглый гибкий стан,
Под сорочкой лишь немножко
Прячешь ты свой талисман…
Это было именно то, о чем мы мечтали, – не больше и не меньше.
Пока мы с Тараном обсуждали возможные значения слова "талисман", мою книгу выхватили девки. Весь урок они хихикали, передавая Лермонтова по рукам и повторяли: "Ну, скидай свои одежды, не упрямься, мы вдвоем". А когда мне наконец удалось отбить свое сокровище, оно словно было покрыто сальным налетом пошлости. Как это грубое слово
"сосаться".
Печально глядя на очередное поколенье, я также не нахожу среди его понятий глагола "отлапать". Между тем, отлапывание было любимым похождением моих бедовых сверстников и предметом их похвальбы.
Отброшенный от педагогической практики на долгие годы, я не знаю, как это действие называется у нынешних мальчиков двенадцати лет. А между тем, не могу и допустить его исчезновения, как борьбы и бега взапуски. Ибо оно является моделью сексуального поведения взрослого человека, своего рода уличной школой полового воспитания.
Девочек лапали во время перемены, когда в рекреациях начиналась толкучка, первоклассники сновали под ногами, все визжали, толкались и под шумок можно было схватить кого-нибудь за ногу или за грудку.
Наброситься на девочек и отлапать их также удобно было после уроков, в темном тамбуре между дверями, когда народ давился при выходе.
Наконец, девочку можно было повалить на снег и залапать под предлогом шуточной борьбы, или налететь на неё в подъезде.
Забава эта была групповая, собачья, а не парная. На девочку налетали со всех сторон, если она не сильно дралась, а потом хвалились, кто за что успел схватить и что при этом якобы почувствовал. Жертва такого нападения не могла быть предметом общих воздыханий. Её инстинктивно выбирали по тому же принципу, что и мальчиков для битья. Она была презренна.
Так, Греку удалось на перемене отлапать Хазову, высокую зрелую девушку с длинными стройными ногами, в очень коротком платье, но рыжую и конопатую, а потому и не входящую в число фей. Во время толчеи у кабинета химии этот счастливец запустил ей руку под юбку и погладил твердую попку. К сожалению, это не было бахвальством, я видел это сам.
Мы с Назариком отважились зайти к Мансуровой, лучшей подруге
Опариной, такой же изящной, но более привычной и доступной.
Мансурова училась в нашем классе, её родители были глухонемые.
Пока Мансурова в дверях пыталась выяснить, чего нам все-таки нужно, я дерзнул схватить её за теплую твердую грудку и ткнуться губами в её прохладную щеку. Благодаря свидетельствам Назарика, этот подвиг, сильно приукрашенный, получил широкую огласку. Я смотрел героем. Но однажды мы чуть не доигрались.
В нашем классе училась девочка, вполне подходящая на роль жертвы.
У неё были густые, толстые волосы, похожие на гриву вороной лошади, смуглое неровное лицо, зазывные глаза и нескладная фигура без талии, с коротким туловом, чересчур длинными руками и ногами. Во всей её повадке было что-то отталкивающее, как в паршивой кошке, которая увязалась за вами, идет и мяучет, несмотря на ваши замахи и крики.