От культурной слепоты к культурному сдвигу
Внашу эпоху пожаров и наводнений, в результате которых 98 % погибших из числа тех, кто первым приходит на помощь, – это мужчины, складывается впечатление, что культурный сдвиг – стремление внушить мальчикам, что они должны в первую очередь ценить собственную жизнь, а не спасать нашу – в буквальном смысле опасен для жизни. А поскольку пересмотр практики культурного соблазна – главной причины кризиса мальчиков – заставляет нас рисковать жизнью, вполне понятно, что в отношении кризиса мальчиков нас постигла культурная слепота. К тому же, как мы уже видели, если мы хотим одинаково относиться к сыновьям и дочерям, придется что-то сделать с психологической отстраненностью, которая необходима нам, чтобы мириться с возможностью гибели наших сыновей на войне в недавнем прошлом и при пожаре или наводнении в ближайшем будущем.
Вот какой интересный вопрос можно предложить для затравки разговора на семейном ужине: «Относились бы мы серьезнее к глобальному потеплению, если бы 98 % тех, кто жертвует собой на пожарах и наводнениях, были наши дочери?» (Здесь очень важно руководствоваться принципами из Приложения А!)
Если мы и в самом деле хотим избавиться от культурной слепоты и перейти к культурному сдвигу, помогут ли нам перемены в политике? Да. Перемены в политике и законодательстве развеивают культурную слепоту, как камень, брошенный в болото, разгоняет ряску на поверхности. Например, в двух штатах, где больше всего афроамериканцев – в Виргинии и Мэриленде – разница в политике привела к радикальному различию в статистике безработицы среди двадцатипятилетних чернокожих мужчин – всего 35 % в Мэриленде в противоположность 65 % в Виргинии{382}. А решение проблемы безработицы решает сразу множество других проблем – в частности, снижает преступность и превращает иждивенцев в налогоплательщиков.
Так как же бороться с культурной слепотой? В этом очень помогают родители, которые влияют на происходящее по трем направлениям. Во-первых, это закон и политика. Во-вторых, когда ваш сын видит, чем вы занимаетесь, и видит, что у вас получается, а что нет, вы учите его, как добиваться результатов в жизни. В-третьих, вы помогаете сыну преодолевать чувство бесцельности и видеть цель в жизни, показываете, как делать общее дело. А это – главное условие превращения мальчика в мужчину.
Чтобы избавиться от культурной слепоты и добиться культурного сдвига, лучше всего начать с тех, от кого мы больше всего отстраняемся и кто на самом деле больше всех заслуживает нашей любви и внимания – с ветеранов. А особенно – с ветеранов-отцов.
Сегодня кровь, завтра любовь. Дилемма отца-военного
Эндрю – морпех, он впервые участвует в военных действиях и ждет не дождется очередного «дня скайпа», когда он сможет поговорить со своей женой Меган и посмотреть, как она учит их четырехлетнюю дочурку считать дни «до папиного возвращения». Для него нет ничего важнее, поскольку любовь жены и ребенка – это награда за то, что он рискует жизнью.
Эндрю не хочет стать для своей дочери мифическим, вечно отсутствующим папой-героем – он видит, что некоторым его однополчанам из-за этого становится все равно, погибнут они или уцелеют. Он хочет быть незаменимой и неотъемлемой частью своей семьи.
И вот наконец его самолет приземлился, и Эндрю вернулся домой. Хотя до этого он видел своего полуторагодовалого сына всего один раз, но так здорово играл с ним в прятки, что совершенно очаровал мальчика. Не прошло и недели после возвращения, как Эндрю почувствовал, что его сердце оттаяло: «Главное для меня – быть любящим мужем и отцом».
Но вскоре Эндрю обнаружил, что хотя Меган очень предана детям и это его восхищает, она слишком им попустительствует. А Меган считала, что Эндрю придает слишком много значения всяким правилам, целям и дисциплине – то есть слегка пережимает с суровостью суровой отцовской любви. Меган смущало даже то, как Эндрю играет с детьми. Иногда ей становилось страшно.
Эндрю тревожило «попустительство» Меган, но все равно его очень радовало, что опыт, накопленный вне семьи, помогает ему делать свой вклад в воспитание детей. А этот опыт сводился к культуре морпехов и школы молодого бойца. Именно армейская жизнь научила Эндрю делать такое, чего он сам от себя не ожидал. Он считал, что это потому, что от него каждый день требовали сделать что-то такое, чего ему не хотелось. И был убежден, что благодаря этому стал лучше и увереннее в себе. А теперь в роли отца Эндрю мог повторить это со своими детьми.
Эндрю говорил с Меган о том, что нужно готовить детей к выходу из зоны комфорта, учить их раскрывать собственные способности, которые, как ему казалось, Меган не в состоянии воспитать у детей, поскольку уступает их первому «не хочу». Иногда Меган соглашалась с ним, но стоило детям сказать «не хочу» или заплакать, как она инстинктивно решала их проблему по пути наименьшего сопротивления.
Через месяц Эндрю понял, что его вклад в воспитание детей на самом деле приводит к конфликтам, из-за которых семья оказалась на грани развода. Меган считала, что раньше ей было не по себе, потому что отец не участвовал в воспитании детей, а теперь ей было не по себе, потому что он в нем участвовал. Обоим было грустно и обидно.
Никто не подготовил Эндрю и Меган к «дилемме отца-военного»: можешь что-то изменить – меняй, не можешь – помалкивай. Попытки что-то менять приводили к конфликтам, губившим любовь, а попытки помалкивать – верный способ вырастить избалованных несамостоятельных детей. Никто не научил Эндрю и Меган, как выбрать из программы воспитания воина те составляющие, которые делают детей сильнее, и уравновесить их опытом и интуицией мамы.
Если мы хотим преодолеть культурную слепоту, сопровождающую переход молодого человека от умения убивать к умению любить, надо разобраться, что надо изменить в политике, чтобы за демобилизацией не следовал развод. В школе молодого бойца мы учим солдат убивать на войне. Когда они возвращаются домой, нужно устраивать школу молодого отца, чтобы наши солдаты и их супруги знали, как объединить усилия, чтобы одержать следующую победу: построить крепкую семью.
На войне как на войне: трудности надо преодолевать без вариантов, настоящие герои не сдаются, вперед, только вперед, победа любой ценой и так далее. А в школе молодого отца ветеран узнает, как и когда выпускать на волю чувства, не дожидаясь, пока рванет. А мальчик увидит, как его папа становится незаменимым и неотъемлемым членом семьи, а не жертвой семьи, привыкшей жить без папы.
Как этого добиться? Нужно начать с положительного: на службе родине ваш сын развил свои сильные стороны, и теперь наша задача – помочь ему и его жене направить эту силу на службу семье и дому. Например, когда солдат учился служить, то научился приспосабливаться к обстоятельствам, правильно вести себя в опасных ситуациях, преодолевать кризисы, командовать и подчиняться. Он развил и укрепил у себя стойкость, бдительность, верность идеалам, научился просыпаться ночью в любое время, если нужно. Все это очень полезно, а подчас и необходимо для воспитания детей.
Школа молодого отца помогла бы ветеранам пересмотреть все, чему они научились, и отказаться от того, что годится только на войне, а не в любви. Например, недоверие и паранойя на войне очень полезны, а дома – вовсе нет. Школа молодого отца опиралась бы на способность ветерана приспосабливаться, и в данном случае – отказаться от полезной и функциональной паранойи в пользу доверия.
Точно так же, если в разгар битвы кто-то из однополчан ранен и, чтобы его спасти, нужна напускная храбрость, это идет только на пользу подразделению. Но если дома заболел кто-то из детей или жена, напускная храбрость нужна только на несколько минут, в момент возникновения чрезвычайной ситуации, а потом надо уметь попросить о помощи и посочувствовать больному – и это пойдет на пользу семье.
На войне семейная терапия, тренинги по коммуникации в парах и консультирование по проблемам брака только помешали бы и отвлекли от главной цели – стремления к победе, но после войны они очень помогают солдату воссоединиться с семьей.
Сколько должна длиться школа молодого отца? Если в прошлом он участвовал в боевых действиях, переучивать любить придется как минимум столько же, сколько когда-то учили убивать. Главный подарок детям, дождавшимся папу, – папа, который знает, как любить их, когда он вернется. А главный подарок сыну – живой пример для подражания, человек, который знал свою цель на войне, однако, вернувшись, нашел себе новую цель: ведь на войне он был готов умереть ради любви к семье.
Когда папа уходит на войну – или пропадает на работе – вся семья бессознательно привыкает к мысли, что папин вклад в семейную жизнь – это деньги, а не время. Надо, чтобы мы научились осознанно ценить папино время – и на уровне семьи, и на уровне законодательства.
От папиных денег к папиному времени
Мы уже знаем, что целых 63 исследования пришли к одному выводу: отцовское время для детей полезнее, чем отцовские деньги{383}. Но не все так просто.
Не так давно весь мир узнал о трагедии Уолтера Скотта из Южной Каролины, любящего отца четверых детей, оставшегося без работы. Полицейский восемь раз выстрелил ему в спину, когда тот выбежал из машины. Уолтер был безоружен{384}.
СМИ напирали на то, что Скотта застрелили, потому что он был чернокожим. Верное наблюдение. Только они упустили одно важное обстоятельство: полиция стреляет в людей в 24 раза чаще, если они мужчины. Напрасное упущение. Кто-то утверждал, что Скотт погиб, потому что убегал от полицейского. Но мы забываем, что Скотт пустился бежать в основном из-за того, что наша политика делает ставку не на время, а на деньги Скотта. Политика папы-кошелька коснется и вашего сына, если он станет разведенным отцом, и, вероятно, вовсе отобьет у него желание становиться отцом. Поэтому разберемся подробнее, что, собственно, произошло с Уолтером Скоттом.
Незадолго до гибели Уолтер просидел шесть месяцев в тюрьме, поскольку задолжал 6800 долларов алиментов{385}. В тот день, когда Уолтер убегал от своей машины, был выдан новый ордер на его арест за неуплату алиментов. Старший брат Уолтера Родни сообщил MSNBC, что Уолтер говорил ему, что скорее пустится в бега, чем снова окажется за решеткой. Поэтому, когда полицейский остановил его (за разбитый габаритный фонарь), он бросился бежать.
Что не так в этой картине?
Три четверти отцов из тюрем Южной Каролины, отбывающих срок за неуплату алиментов, живут за чертой бедности{386}. И каждый восьмой заключенный в Южной Каролине оказался в тюрьме за неуплату алиментов{387}. Между тем за отказ проводить время с детьми отцов в тюрьму не сажают. И крайне редко в тюрьму отправляется мать за то, что не давала отцу проводить с детьми достаточно времени.
Это исследование заключенных провела группа ученых под руководством Либбы Паттерсон. В прошлом она была директором отдела социального обеспечения штата Южная Каролина, однако сама же называет такую систему «современной долговой ямой»{388}. Точнее, долговой ямой для нищих отцов.
Мы уже говорили, что эта тенденция прослеживается по всей стране и усугубляется из-за порочного круга: 70 % наших соотечественников-алиментщиков зарабатывают меньше 10 000 долларов в год{389}, и многие из этих отцов, настолько бедных, что они не в состоянии выплачивать алименты, тем не менее попадают в тюрьму за неуплату алиментов, то есть государство увеличивает их долги и еще сильнее подрывает способность найти работу и выплатить алименты!
Однако разорвать порочный круг не удается: в федеральном бюджете заложено 2,9 миллиарда долларов на то, чтобы заставлять отцов раскошелиться (программа «Child Support Enforcement»), а на то, чтобы помочь отцам проводить больше времени с детьми, – всего 10 миллионов (программа «Access and Visitation»){390}. То есть с практической точки зрения на каждый доллар, потраченный на то, чтобы обеспечить ребенку общение с отцом, приходится 290 долларов на то, чтобы обеспечить ребенку отцовские деньги. Короче говоря, мы тратим миллиарды на то, чтобы выбить из отцов деньги, которых у большинства из них нет, и практически ничего – на то, чтобы помочь им уделить ребенку время, которое у них есть и которое нужно их детям.
Представьте себе, что ваш сын потерял работу после развода, а его бывшая жена и мать его детей утверждает, что те же самые качества, из-за которых ваш сын потерял работу, делают его несостоятельным как отца. Предусматривает ли государственная политика выход из положения, который поможет вашему сыну, не оставляя без внимания опасения матери? Да. Пусть государство объявит, что любая его материальная помощь вашему сыну или матери его детей будет выделяться только при условии, что и он сам, и мать его детей пройдут курсы по общению и воспитанию детей, а также курсы по повышению квалификации, которые делают ставку на реальные потребности тех мест, где они живут. После чего и папа, и мама должны обратиться в службу по трудоустройству.
Где гарантия, что подобный подход принесет желаемые результаты, а не превратится в очередную никому не нужную правительственную программу? Отправимся туда, где все это воплотили в жизнь. Добро пожаловать в Чаттанугу!
Город Чаттануга расположен в штате Теннесси, в округе Гамильтон. В 1996 году частота разводов в округе Гамильтон была на 50 % больше, чем в целом по стране. Чаттануга решила, что разводов должно быть меньше, а для этого нужно улучшить навыки коммуникации, добиться сознательного отношения к семейным обязанностям еще до беременности и поощрять участие отцов в воспитании детей. Название у программы было соответствующее – «First Things First» («Начнем с главного»). В первые десять лет она действовала не на государственные деньги, а на частные пожертвования (около миллиона долларов).
Программа «First Things First» занималась не забеременевшими девочками-подростками, а школьниками 12-14 лет, которым разъясняли, каковы обязанности и мальчиков, и девочек перед их будущими детьми еще до беременности. Затем программа переместилась туда, где находились многие папы этих детей – в тюрьму, где они сидели в основном за неуплату алиментов. Заручившись помощью судей из Чаттануги, программа отправила 168 этих отцов на курсы по отношениям, навыкам коммуникации и отцовской роли в воспитании. Она предложила отцам курсы повышения квалификации, а затем помогла найти работу. Результат? Из 168 человек лишь пятеро вернулись в тюрьму за неуплату алиментов{391}. Программа «First Things First» поддержала отцов, а отцы поддержали детей.
Благодаря программе «First Things First» в Чаттануге произошел культурный сдвиг. С 1997 по 2015 год разводов стало на 33 % меньше. Программа разработала меры по профилактике разводов: просветительские лекции для подростков об ответственности до наступления беременности, что снизило случаи рождения детей у девочек-подростков на 63 % (с 242 в 1997 году до 88 в 2015 году) и усилило участие отцов в тех случаях, когда дети у несовершеннолетних матерей все-таки рождались{392}.
Правительство как проблема и правительство как решение
Что причина, а что следствие? Отсутствие отца приводит к вмешательству государства – или вмешательство государства приводит к отсутствию отца?
Да, вмешательство государства вполне может привести к отсутствию отца, как было в Южной Каролине. Но, может быть, государственным органам стоит поучиться на примере Чаттануги и снизить вмешательство государства, обеспечив присутствие отца?
Президент Обама – живое доказательство, что мальчик может добиться успеха в жизни, даже если вырос без отца, однако и он говорил, что никакое правительство не может заполнить провал, образующийся в душе мальчика, у которого нет отца. Поэтому, чтобы решить проблему, надо привлечь отца, а не заменить его.
Но как скажется привлечение отца к воспитанию ребенка в долгосрочной перспективе на деньгах налогоплательщиков? Сэкономит оно государственный бюджет или приведет к тратам? И сократит или увеличит размеры правительства как такового? Конечно, сэкономит и сократит, и пример Чаттануги показывает, почему. Мы уже знаем, что из-за того, что мальчики, растущие без отцов, приходят в террористические организации, нам приходится тратить на национальную безопасность и оборону триллионы долларов. Безотцовщина угрожает нашей жизни и свободе – и тут оказывается, что государство покушается на нашу свободу ради защиты наших свобод.
Однако семьи без отцов дорого обходятся нам и помимо национальной безопасности: на соответствующие программы тратится большая часть из 100 миллиардов долларов на социальное обеспечение{393}. Восемьдесят семь процентов своих фондов (15 миллиардов) на поддержку семей без отцов выделяет и программа «Temporary Assistance for Needy Families». Еще 23 миллиарда тратит на семьи без отцов медицинская страховка «Medicaid»{394}. Тому же принципу подчиняются и «Head Start», и программы школьного питания.
Из названия программы «Women, Infants, and Children» («Женщины, младенцы и дети») сразу очевидно, какой пол надо исключить, чтобы получить от правительства дополнительные деньги. А программы «Отцы, младенцы и дети» в природе не существует. Теоретически субсидии по программе «Women, Infants, and Children» могут получить и отцы, единолично опекающие детей, однако на ее сайте перечислены лишь данные 9 миллионов матерей, и не упоминается ни один мужчина, ни один отец{395}. Впрочем, и названа программа так, что, пожалуй, ни один папа не зайдет к ним в офис узнать, не причитается ли ему что-нибудь.
В 100 миллиардов долларов на социальное обеспечение не входят 39 миллиардов долларов, которые государство ежегодно тратит на содержание тюрем{396}. А также расходы на здравоохранение, которые у семей без отцов значительно выше (имеется в виду и физическое, и душевное здоровье). А еще убытки от несобранных налогов, поскольку дети из семей без отцов зарабатывают меньше{397}. В общем, сами видите.
Итак, главный вопрос: может ли государство по-настоящему поспособствовать отцовскому присутствию, чтобы потом не приходилось разгребать завалы, образовавшиеся из-за отцовского отсутствия? Ну что ж: наша культурная слепота и к кризису мальчиков, и к участию отцов в воспитании детей привела к тому, что государство не делает, в сущности, ничего, чтобы уменьшить свое присутствие и увеличить присутствие отцов. В некоторых городах с недавних пор действуют муниципальные программы, но по состоянию на 2017 год нет ни одного масштабного исследования их эффективности{398}. Единственное исследование такого рода касается только программы «InsideOut Dad» – программы для отцов-заключенных, позволяющей им участвовать в жизни детей{399}. Оно пришло к выводу, что программа «InsideOut Dad» повысила влияние отцов на детей и укрепила их контакты. Но это лишь одна программа. Так что от культурной слепоты до культурного сдвига еще очень далеко.
Очевидно, участие государства – социальные программы и новая политика – потенциально способно повлиять на ситуацию. Так что за него стоит высказаться. Но на самом деле добиться, чтобы государство что-то изменило, никогда не бывает просто.
При взаимодействии с государством наталкиваешься на два главных препятствия: во-первых, его левая рука никогда не знает, что делает правая, во-вторых, правительственным чиновникам неинтересно следить, чтобы работа не дублировалась, если из-за этого они рискуют стать лишними и потерять работу. Проблемами безотцовщины и кризиса мальчиков занимаются в разных министерствах: в министерствах здравоохранения и социального обеспечения, образования, труда, жилищного строительства, в министерстве по делам ветеранов, в министерстве обороны и национальной безопасности и так далее.
Чтобы хотя бы подступиться к решению этих проблем, необходим центральный координатор, причем не заинтересованный в сохранении дублирующих друг друга должностей. А поскольку Белый дом – единственное государственное учреждение, которое не делает предпочтения ни одному из министерств, лучшей гарантией, что необходимые перемены все-таки произойдут, было бы создание Президентского совета по делам мальчиков и мужчин, который к тому же справился бы с главными препятствиями при работе с государством: втолковал бы левой руке, что делает правая, и добился бы, чтобы никто не стремился сохранить программы, перекрывающиеся с программами соседнего министерства.
Президентский совет по делам мальчиков и мужчин мог бы разыскивать по всему миру программы, которые лучше всего способствуют превращению отцовского отсутствия в отцовское присутствие, поскольку учат и отцов, и матерей при любой возможности допускать пап к воспитанию детей, а если отец все-таки отсутствует, объясняют, когда и как обеспечивать ребенку общество учителей и наставников-мужчин и участие в движениях вроде бойскаутов. Этот совет находил бы лучшие способы организовать отцам отпуска по уходу за детьми, возвращать в общество ветеранов и так далее.
Но главное – Президентский совет по делам мальчиков и мужчин стал бы катализатором культурного сдвига, избавил бы нас от нынешней культурной слепоты по отношению к кризису мальчиков. Он привлек бы к этой проблеме внимание общественности, а кроме того, добился бы, чтобы к ней относились серьезно, и не только у нас в стране, но и во всем мире.
Президентский указ о создании Совета по делам мальчиков и мужчин сам по себе поспособствовал бы организации профессиональных конференций и привлечению частного финансирования программ, без которых мы не сможем преодолеть трудности, вызванные причинно-следственными связями между безотцовщиной и бесцельностью (а также отсутствием связи между героическим и здоровым интеллектом, о чем мы поговорим в следующей части книги). Он вдохновит нас на обсуждение самых разных тем, например, как переориентировать юношей на традиционно женские профессии, как приспособить школьное образование к нуждам мальчиков, как научить мужчин контрацепции, что делать с преступностью, правом на владение оружием, влиянием культурных стереотипов и балансом семьи и работы в жизни мужчины.
Я уже писал, что собрал коалицию сторонников создания такого совета (см. WhiteHouseBoysMen.org). В нее входили люди очень именитые, в том числе Джон Грэй, Майкл Гериан, Леонард Сакс и многие другие. Мы считаем, что наша задача – перекрыть тот кран, из которого бесконтрольно хлещет поток неполных семей, а не просто осушить океан проблем, вызванных безотцовщиной в наших городах.
Если мы хотим получать больше за наши деньги, давайте платить за то, чтобы у нас было больше отцов, а не за то, чтобы возместить их отсутствие.
Отцы, сыновья и оружие
К проблеме владения оружием все мы относимся по-разному, но если нам небезразлична судьба наших сыновей, давайте разберемся, как связаны наши отцы, наши сыновья и наше оружие. А потом подумаем, как придумать взаимовыгодный выход из положения.
Начнем с того, кто был отцом Стивена Пэддока, который в 2017 году устроил стрельбу по толпе в Лас-Вегасе. Это был Бенджамин Пэддок, известный грабитель-рецидивист, специализировавшийся на ограблении банков. Когда составляли психологический профиль Бенджамина, он сообщил, что был единственным ребенком, мать его баловала, а отец ничего от него не требовал{400}.
Итак, в жизни Бенджамина недоставало одного ингредиента – человека, который внес бы в его воспитание отцовский вклад: обеспечил бы дисциплину и умение откладывать вознаграждение.
Результат предсказуем: по словам самого Бенджамина Пэддока, «Я гулял где хотел и ломал всем планы»{401}. В двенадцать он уже водил машину. Хотя сам себя он называл чуть ли не гением, в пятнадцать его исключили из школы, а вскоре он на пять лет попал в тюрьму.
После освобождения Бенджамин женился. Стивен был его первым ребенком. Но к тому времени, когда Стивену исполнилось семь лет, отец снова оказался в федеральной тюрьме. Стивен навещал отца в тюрьме, однако, как сказал его брат Эрик после того, как Стивен был убит, тот злился на отца за то, что «преступления интересовали его больше, чем семья»{402}. Мать сначала сказала Стивену, что отца убили в тюрьме. Но потом Стивен узнал, что отец при помощи своей «гениальности» сбежал и затаился{403}.
Вот пример, как безотцовщина приобретает еще более мрачные черты отверженности – точно так же, как и при разводе, когда отец вроде бы есть, но общаться с ним невозможно. Отец Стивена мог бы отсидеть положенный срок и вернуться к семье, но предпочел осуществить гениальный побег из федеральной тюрьмы, бросить жену и детей и начать новую жизнь, и это, должно быть, обрекло Стивена на невыносимые душевные муки и заставило избрать путь, на котором отец узнал бы его – словно сказал: «Смотри, папа, я такой же, как ты, я достоин твоего внимания».
Неизвестно, насколько точно это описывает глубинные мотивы Стивена, но очевидно, что он из 23 стволов, в числе которых была полуавтоматическая винтовка AR-15, в считанные минуты убил 58 человек и ранил больше пятисот.
Теперь давайте сложим два и два. Причиной самого массового убийства в американской истории – стрельбы, которую устроил Стивен, – было не оружие, но без оружия оно было бы невозможно. Какова же его подлинная причина? Вероятно, катализатором стрельбы в Лас-Вегасе была роль бабушки и дедушки Стивена, поскольку никто из них не исполнял традиционные отцовские обязанности: не устанавливал границы, не добивался дисциплины, не обеспечивал отложенное вознаграждение.
А без этой дисциплины отец вроде Бенджамина едва ли мог сам исполнять отцовские обязанности. Поэтому его сын Стивен испытал на себе все тяготы безотцовщины. Ему было больно, а когда мальчику больно, он делает больно всем нам. Поскольку детские эмоциональные травмы не залечиваются, даже когда мальчик становится мужчиной, Стивен так и остался страдающим мальчиком, который и взрослым заставил нас страдать. Проще всего заставить нас страдать, взяв в руки оружие. Оружие – не причина преступлений, а средство, облегчающее их совершение. Оружие позволяет мальчику, который мучается от ощущения бессилия и бесцельности, почувствовать себя сильным, а все потому, что ни интеллект, ни тестостерон у него не нашли нормального выхода, поскольку отец не научил его, как это делать, при помощи любви и дисциплины. В итоге мальчик фантазирует, что момент, когда все увидят, какой он сильный, залатает черную дыру бессилия. А между тем именно оружие правдоподобнее всего на свете сулит волшебное возмещение за беспомощность и безотцовщину – будь то через террористические организации, стрельбу в школах или бойню в Лас-Вегасе.
Итак, недостаток строгого воспитания приводит к бесцельности и избалованности, как в случае Бенджамина Пэддока. Но есть ли надежда? Да, есть. Надо всего-навсего заменить бесцельность целью.
При всех проблемах Бенджамина Пэддока он искренне хотел, опираясь на свой неблагополучный опыт, помочь другим неблагополучным молодым людям встать на путь истинный. Откуда нам это известно? Бенджамин «вошел в кабинет шерифа и предложил консультировать неблагополучную молодежь»{404}. По словам самого Бенджамина, «я брал только неисправимых… говорил, что я социальный психолог по образованию, и никому и в голову не пришло проверить». А что в итоге? Психолог, обследовавший Бенджамина, сказал, что по данным самого Бенджамина никто из его подопечных больше не попадал под суд{405}.
Чтобы перенастроить мальчиков с бесцельности на цель в жизни, зачастую следует перенаправить их богатый опыт деструктивного расходования энергии на ее конструктивное расходование в той же сфере. Однако учреждение, которое возьмет на себя эту задачу, должно бдительно следить, чтобы молодой человек твердо усвоил, что ему нельзя возвращаться к деструктивной деятельности, иначе он никогда не достигнет своей новообретенной цели – послужить примером для других. В распоряжении Бенджамина подобной программы не было. А если бы была, то Стивен, вероятно, предпочел бы заслужить уважение отца в роли психолога-консультанта, а не убийцы.
Удастся ли нам решить проблему таким образом, не возвращаясь к вопросу о владении оружием? Увы, перед нами гордиев узел. При массовых убийствах погибают не только люди – гибнет ощущение безопасности. А когда мы не чувствуем себя в безопасности, то готовы пожертвовать свободой ради сильного государства-защитника. А когда правительство вооружается, чтобы защищать нас ценой нашей же свободы, мы, как ни парадоксально, требуем оружия и себе, чтобы защититься от слишком сильного правительства и отстоять свою свободу!
Как разрубить этот гордиев узел? Что придумать, чтобы у нас все получилось? В 1996 году власти Австралии поняли, что у них за 18 лет было 13 случаев массовых убийств. Если учесть население Австралии, это все равно что в Америке было бы 180 массовых убийств за 18 лет. Тогда премьер-министром только что стал Джон Говард. Он запустил масштабную программу принудительного выкупа оружия у населения, в результате которой государство выкупило более 700 000 единиц оружия, находившихся в частном владении (в пересчете на население США вышло бы около 10 миллионов), и еще сколько-то изъяло{406}. Кроме того, был принят закон, запрещающий продавать и импортировать автоматическое и полуавтоматическое оружие. Это привело к тому, что оружия во владении частных лиц стало на 75 % меньше.
Первое большое исследование результатов этой программы было опубликовано в 2016 году. Что же оно показало? За без малого 20 лет, которые прошли с тех пор, как Австралия изменила свою политику в отношении владения оружием, не произошло ни одного массового убийства. Ноль!{407} К тому же страдающие мальчики стали меньше заставлять страдать себя самих: самоубийства из собственного оружия стали реже на 74 %{408}. Снизилось и общее количество убийств и самоубийств, не связанных с огнестрельным оружием{409}.
Оружие – не причина кризиса мальчиков, но если мы собираемся работать над его причинами, контроль над оружием способен сделать жизнь мальчиков, растущих без отцов, заметно безопаснее.