Взгляд Пола перемещается на Пула, который все еще высоко поднимает свой маленький серебряный крестик. Он бормочет молитву. Пол смотрит на священника с высоты своего роста и ухмыляется, обнажая почерневшие зубы.
– Не счесть имен моих, отец, – говорит Пол глубоким и звучным голосом, словно целый хор голосов слился в унисон.
Он спускается с кровати и идет к Пулу, который делает шаг назад. Пол на голову выше старого священника и буквально нависает над ним. Когда он начинает двигаться, его изодранный торс кровоточит сильнее, кровь ручейками стекает по груди, капает на босые ступни, пачкает пол. Веревки свисают с запястий, извиваются змеями на лодыжках. Он так и держит окровавленный деревянный кол. Пена покрывает его небритый подбородок, слюна ниточкой свисает с нижней губы. Он похож на лежалый труп с выпученными глазами. Он слегка наклоняется, смотрит Пулу в глаза и шепчет:
– Ибо нас много.
Эндрю улавливает движение слева от себя. Шериф Бейкер, чернее тучи, неторопливо обходит кровать. Он поднимает пистолет, прижимает его к костлявой скуле брата, чуть ниже виска, и нажимает на спусковой крючок.
Оглушительный грохот выстрела заполняет маленькую комнату. Эндрю кричит и затыкает уши. Из головы Пола вырываются брызги, орошая стену. Он отлетает назад и мешком заваливается на кровать. Как сломанная кукла. С губ слетает ноющий звук, протяжный полустон, полусвист уходящей жизни.
Эндрю отлипает от стены и кладет руку на плечо Пула.
– Вы в порядке?
Пул кивает, и они вдвоем подходят к кровати и рассматривают то, что осталось от Пола Бейкера.
– Мы должны помолиться о его душе, – устало говорит Пул.
Эндрю ничего не отвечает. Он не может отвести взгляда от пропитанной кровью кровати, на которой лежит умирающий.
Он мрачно наблюдает, как голова Пола Бейкера дергается в последний раз, черный язык вываливается изо рта, а тело замирает.
12
Я слышу выстрел и сначала думаю, что это мой повторяющийся ночной кошмар. Воспоминание об отце. Но, сев в постели, я понимаю, что дело не в этом. Мальчики начинают просыпаться, перешептываться с соседями.
Я думаю, не встать ли снова, чтобы выяснить, что произошло. Но я помню предупреждение Джонсона. Поэтому просто лежу в кровати, борясь со своими мыслями, не зная, что делать… А что, если нам грозит опасность? Мне нужно защитить остальных. Если у тех людей было оружие…
Мои мысли прерывает грохот. Двери спальни распахиваются с такой силой, что ударяются о стены. Кто-то из мальчиков вскрикивает, перебудив всех, или мне так кажется. Я вскакиваю с кровати, готовясь встретить то, что надвигается на нас из темноты с такой мощью и таким гневом.
Но ничего нет.
Никого нет.
За открытыми дверьми лишь темный пустой коридор. Кажется, это длится бесконечно: потусторонний коридор, заканчивающийся забвением.
Я поворачиваюсь и замечаю, что Дэвид тоже стоит и, как и я, оцепенело смотрит на распахнутые двери, на пустой коридор. Я пытаюсь придумать, что сказать, но не могу сформулировать мысль, не могу найти никакого объяснения.
Я понятия не имею, что произошло.
Только сейчас я замечаю, что меня бьет нервная дрожь.
Едва я успеваю это осознать, как тяжелый железный крест над дверьми – тот самый, на который я смотрел утром, днем и ночью последние десять лет своей жизни, – срывается со стены и с грохотом падает на пол, словно разбитый колокол.
Ошеломленный, я оборачиваюсь и вижу, что многие другие мальчики тоже выбрались из своих постелей и смотрят на крест. Кто-то плачет. Кто-то стонет во сне, как будто борется с собственным кошмаром.
Несколько минут никто не двигается. Воцаряется тишина.
На дворе сильный снегопад.
Я замечаю Саймона, посеребренный контур его фигуры. Он стоит спиной ко мне, глядя в большое окно между нашими кроватями, обрамленное черным небом, с которого сыплются хлопья снега.
Мне хочется спросить, как он, но я не решаюсь.
Ночь словно загипнотизировала его.
Часть втораяСтороны
13
Я просыпаюсь.
Комната наполнена сияющим дневным светом.
Примерно половина мальчиков уже проснулась, некоторые даже одеты, что странно. Я не слышал, чтобы Пул давал утренний звонок, и, похоже, остальные тоже не слышали.
Я смотрю на часы на прикроватной тумбочке. Мой полусонный мозг не сразу понимает, что я вижу. На часах чуть больше половины седьмого, и я начинаю вспоминать прошлую ночь. Первая мысль, что это просто сон. Или все-таки все было на самом деле?
Крики мужчин? Выстрел?
Мы с Дэвидом правда прокрались в вестибюль? Все это как-то… смутно.
И двери. И крест.
Я сажусь и смотрю на двери. Они закрыты.
Крест прислонен к стене. Теперь я вспомнил. Именно там я его поставил, когда наконец набрался смелости встать с кровати и закрыть двери, отгородив спальню от всего, что происходилов остальной части здания. Покончив с этим, я обошел несколько кроватей, пытаясь утешить малышей. Бедный Майкл был сам не свой. Громко рыдал. Снова и снова звал свою умершую мать. Неразлучные Финнеган и Джонатан прятались под кроватью. Дэвиду потребовалось почти десять минут, чтобы уговорить их вылезти оттуда и вернуться в постели.
Удивительно, но несколько мальчиков даже не пошевелились.
Они так и проспали всю ночь. Я им завидовал тогда. Но еще сильнее я завидую им сейчас, когда мои глаза слипаются, а мозг пульсирует.
Я сажусь в постели и оглядываю спальню. Дэвид все еще спит, и я решаю его не будить. Саймон тоже еще не встал, но я вижу, что он не спит.
Он лежит с открытыми глазами.
И смотрит прямо на меня.
– Саймон, ты в порядке? – спрашиваю я и тру глаза.
Он не отвечает, но продолжает внимательно на меня смотреть. Он натянул одеяло до носа, я понимаю, что это странно, но мне кажется, что он улыбается.
– Ты знаешь, который сейчас час? – спрашиваю я. – Нам пора вставать. Мой будильник…
Он не отвечает, но (к счастью) закрывает глаза, давая таким образом понять, что наш разговор окончен. Интересно, почему никто не пришел нас разбудить? Сегодня мы снова должны работать в поле, собирая урожай из мерзлой земли, пока не выпал снег…
Снег.
Я выпрыгиваю из постели, встаю на холодный пол и выглядываю в окно. Небо похоже на белый лист, солнце тусклое, как слепой глаз. Я подхожу ближе к окну, смотрю вниз, и у меня перехватывает дыхание.
Двор белый от снега. Толщина покрова минимум несколько дюймов, может, больше.
Мое внимание привлекает крупная фигура брата Джонсона в черном плаще – черный провал на белом фоне. Он пробирается между амбаром и узкой дорогой, и я понимаю, что он собирается вытащить Бартоломью из ямы. Интересно, жив ли еще этот мальчик.
Боковым зрением я замечаю какое-то движение и слышу доносимые ветром голоса. Я прижимаюсь лбом к холодному, мокрому стеклу и смотрю налево. То, что я там вижу, объясняет, почему нас никто не разбудил. Скорее всего, священники надеялись, что мы проспим все утро.
Потому что дети не должны этого видеть.
Пул, Эндрю и отец Уайт стоят возле нашего кладбища, которое представляет собой небольшой участок огороженной земли, усеянный крестами, заостренные концы которых воткнуты в землю рядом с головами мертвых мальчиков. Насколько мне известно, по крайней мере один священник покоится в земле вместе с сиротами, человек по имени Гидеон, который умер в тот год, когда я приехал. Он скончался от вируса гриппа, который также унес жизни нескольких детей.
Рядом со священниками стоят еще трое мужчин, видимо, наши ночные гости. Возле дороги остановилась повозка, запряженная лошадьми. Еще три лошади привязаны к воротам рядом. Они топчутся по снегу, превращая его в грязь.
На земле у ног мужчин, завернутые с головы до ног в коричневую мешковину, лежат два тела. Не понятно, собираются ли мужчины похоронить их или увезти с собой. Наверное, одно из тел – тот больной, о котором говорил Джонсон. Кто второй, непонятно.
Я пытаюсь вспомнить звуки ночной суматохи: ужасный смех, крики, громкие голоса… выстрел.
Кого-то убили? Я решаю выведать все у Эндрю, как только представится возможность.
– Что там происходит?
Я оборачиваюсь на голос. Дэвид проснулся и стоит слева, с другой стороны моей кровати, глядя в окно. Взгляд его устремлен на кладбище. Наверное, он видит то же самое, что и я, но мне нечего ему сказать.
– Эй! – раздается другой голос справа. – Это Бартоломью!
Взволнованные мальчики один за другим подходят к окну, становясь по правую руку от меня, и не отрываясь смотрят на улицу. Все больше ребят покидает кровати и проталкивается к окну, отвлекая меня от происходящего на кладбище.
Переключившись на всех этих незнакомых мужчин и мертвые тела, я совершенно забыл о том, что Джонсон шел за Бартоломью. И когда я смотрю в ту сторону, я понимаю, почему все так взволнованы.
Бартоломью стоит в снегу неподвижно, словно статуя. Зияющая пасть люка за его спиной все еще открыта, Джонсон готовится опустить крышку на место. Я внимательно присматриваюсь к худенькому мальчику, беззаботно идущему по снежному покрову к приюту. Джонсон, удивленный тем, что так отстал, догоняет его, и они идут нога в ногу. Он о чем-то спрашивает Бартоломью, но тот не отвечает.
Они подходят ближе, и Бартоломью смотрит на окна нашей спальни.
Я пытаюсь представить, что он видит: бледные лица за запотевшими стеклами, руки, прижатые к окну, взгляды, провожающие его, пока он возвращается к нам, к теплу и комфорту. К реальности.
Меня снова толкают, но я не двигаюсь с места. Что-то в том, что я вижу, кажется мне странным, но я не могу понять, что именно. Я провожу рукавом по стеклу, протирая запотевшие от пара окна.
Бартоломью совсем близко, почти под нами. Он все еще смотрит вверх, и на мгновение мне кажется, что он не просто разглядывает окна, а смотрит прямо на меня. Я не могу избавиться от ощущения, что он ловит мой взгляд.