Мне пора ехать!
– Разделились на группы для чего? Что ты имеешь в виду?
Бэзил пожимает плечами с таким видом, словно ему безразличен и этот мир, и он сам, и я.
Я никогда не видел ничего более печального.
– Не знаю, – вздыхает он. – Меня никто не спрашивал.
– Не спрашивал о чем?
Он качает головой.
– Наверное, для меня у них не нашлось места.
Я убираю руку с его плеча, стараясь скрыть нетерпение в голосе.
– Бэзил, я уверен… что бы здесь ни происходило, тебе не о чем беспокоиться, ясно? Ты зря расстраиваешься. В последние дни нам всем было нелегко, и тебе лучше прилечь, отдохнуть немного. Если ты думаешь, что происходит что-то странное, то тебе это только кажется.
Бэзил кивает, но по-прежнему не двигается с места. Он шмыгает носом, рассеянно проводит пальцем по стальной перекладине в изножье кровати.
– Думаю, многие ждут.
Я встаю, мне уже пора идти. Я не должен проявлять нетерпение, но ничего не могу с собой поделать. Я говорю с ним резко, даже безжалостно.
– Ждут чего? Хватит загадок. Просто скажи, и я пойду.
Бэзил поднимает голову и не отрываясь смотрит на меня большими карими глазами. В его лице я замечаю несвойственное ему раздражение, как будто я слишком тупоголовый, чтобы понять, о чем речь.
– Чью сторону выберешь ты, конечно же.
Я еще мгновение смотрю Бэзилу в глаза, не зная, что ответить. Его слова потрясли меня, и я даже немного разозлился на него. Наконец, я встряхиваю головой и ерошу его волосы.
– Поспи немного, Бэзил.
Я пролетаю мимо него, думая только о том, как оказаться на улице и встретиться с Эндрю.
Проходя мимо Бэзила, я едва слышу его тихий ответ.
– Конечно, Питер, – обращается он к моей спине. – Увидимся.
19
К тому моменту, когда я выхожу на улицу, повозка полностью нагружена, от борта до борта заставлена пустыми ящиками, бочками и вместительными мешками, которые вскоре будут заполнены припасами для священников, воспитанников и даже животных. Все, что не растет у нас или растет слишком скудно.
Заметив, что я без пальто и шапки, Эндрю приподнимает бровь, но ничего не говорит. При виде сумки с книгами, перекинутой через плечо, он театрально вздыхает, но, к счастью, воздерживается от нотаций. Я сажусь рядом с ним впереди, он натягивает поводья. Лошади нетерпеливо перебирают копытами. В воздухе лениво кружатся снежинки – крупные хлопья снега, предвестники сильного снегопада.
Нужно поторопиться.
– Все хорошо? – спрашивает Эндрю.
Я в замешательстве смотрю на него.
– Кажется, тебя что-то беспокоит.
Я качаю головой.
– Ничего. Пустяки.
– Хорошо.
Он щелкает поводьями. Лошади устремляются вперед. Машинально лизнув пальцы, я приглаживаю волосы, надеясь, что ветер не растреплет их окончательно. Я ругаю себя за то, что побоялся забрать шапку, а когда ветер усиливается, вспоминаю и про пальто.
Эндрю улыбается.
– Что?
– Не волнуйся, Питер. Ты чудесно выглядишь. Не сомневаюсь, что Грейс тоже так считает.
Я пожимаю плечами и хмурюсь.
– Господь сотворил меня таким, отец.
К моему удивлению, Эндрю начинает смеяться.
– Это точно, – говорит он, и от его веселья становится теплее даже на холодном ветру.
Повозка поворачивает, и хотя мне кажется, что он смеется надо мной, я ничего не могу с собой поделать и тоже начинаю смеяться.
Дэвид наблюдает из окна спальни, как повозка скрывается из виду. Он не завидует дружбе Питера с отцом Эндрю. Ему совершенно не хочется проводить свободное время в обществе священника, даже такого доброго, как Эндрю.
Но ему хотелось бы съездить на ферму. Может, попросить Питера узнать, можно ли в следующий раз поехать с ними? Хотя бы разок. Что угодно, лишь бы нарушить монотонность его жалкой, загнанной в ловушку жизни.
Дэвид, конечно, знает о Грейс. Все о ней знают. Хотя Питер уверен, что он очень надежно прячет книги и письма. Черт возьми, он и половина мальчиков читали эти книги, когда Питера не было рядом. Они были невыносимо скучные.
Он уже собирается отойти от окна и найти кого-нибудь, с кем можно поиграть в карты, когда его взгляд улавливает движение прямо под окнами. Он наклоняется и видит Бэзила, идущего к уборной. Отсюда, с высоты, он кажется крошечным и худеньким, маленькая фигурка посреди открытого пространства: огромное оловянное небо тяжело нависает над головой, словно вот-вот обрушится, в воздухе вокруг его темного силуэта взметаются хлопья снега. Дэвид наблюдает, как на миг Бэзил останавливается. Мальчик смотрит налево и направо, поднимает лицо к небу. Он протягивает бледную руку, как будто хочет поймать снежинку. И внезапно Дэвид чувствует острое непреодолимое желания защитить мальчика, он оглядывает двор, проверяя, нет ли рядом других детей, которые могли бы его обидеть. Когда Бэзил только приехал в приют, он буквально притягивал задир, но с тех пор, как Дэвид подружился с ним, ситуация изменилась к лучшему. Остальные теперь знают, что если они обидят Бэзила, то Дэвид быстро наставит их на путь истинный.
Но двор пуст, и, пройдя еще с десяток шагов, Бэзил исчезает в уборной.
Еще какое-то время, возможно, вдохновленный видом этой маленькой руки, ловящей снежинки, Дэвид наблюдает, как снег проносится мимо окна, и предается мечтам наяву. Он смотрит на серую туманную гряду на горизонте и представляет себе жизнь за этой грубо проведенной линией, разделяющей бурую землю и белое, как кость, небо. Представляет будущее. Он представляет себя взрослым, мужем, возможно, отцом. У него настоящая семья. Он работает где-нибудь на ферме, или на фабрике, или на рынке. Довольный. Может быть, даже счастливый.
Охваченный внезапной меланхолией, Дэвид отходит от окна, отгоняя мысли об иллюзорном, смутном будущем. Он возвращается к кровати, ложится на спину и изучает голый потолок, в голове у него ни одной мысли.
В конце концов он закрывает глаза.
За тонким оконным стеклом беззаботно свистит ветер. Две фигуры пересекают пустой двор, их мысли наполнены смертью.
20
Бэзил ненавидит уборную. Он ненавидит ее летом, когда жарко и густой зловонный воздух кишит мухами. Он ненавидит ее зимой, как сейчас, когда ногам и заднице становится очень холодно, а хлипкие стены, продуваемые холодными ветрами, скрипят и пугают его в самый неподходящий момент. Липкие ледяные пальцы проскальзывают сквозь трещины, вылезают из выгребной ямы, и остается лишь сделать дела по-быстрому. Однажды он так испугался (было темно, ветер завывал так ужасно, что стены сотрясались и потрескивали, как будто в них ломились дикие звери), что поторопился и наложил в штаны. От него так сильно воняло, что Питер заставил его принять ванну, а сам отдраил его испачканные брюки водой с мылом. Он так и не забыл о том случае, хотя с тех пор почти два года прошло.
Мальчики и так над ним насмехаются, так что без разницы.
Однако в последнее время все было не так уж плохо. За этот год у него появилось несколько друзей. Хорошо, что он больше не новенький и стал взрослее. Кроме того, старшие мальчики защищают его и не дают в обиду. Поэтому он любит Питера и Дэвида как старших братьев. Питер ему почти как отец. Странно так думать, но это правда. Кроме того, когда-нибудь Питер станет священником, а значит, отцом.
Бэзил хихикает: ему нравится эта игра слов. Он заканчивает свои дела и встает с деревянной доски с гладким, заляпанным дерьмом отверстием в центре, темным порталом в яму внизу. Напевая себе под нос, он достает из ведра свежий початок, вытирается и бросает его в отверстие. Завязывает брюки и топает ногами – раз, два, – чтобы разогнать кровь. Он рад, что к нему никто не присоединился. В доске есть еще два отверстия, но он терпеть не может делить уборную с кем-то еще. К тому же это отвратительно, особенно если твоим соседом оказывается Финнеган, который много пукает, или Иона, который постоянно над ним подшучивает, пока он пытается опорожниться. Он отпускает вульгарные шутки и смеется над его размером.
Он ненавидит Иону. И ненавидит, когда его дразнят.
А в последние дни стало только хуже.
И дело не в насмешках, а в чем-то более жестоком.
И даже опасном.
Прошлой ночью, когда большинство детей спало, несколько мальчиков собрались в дальнем углу комнаты и тихо разговаривали. Они сидели всего в нескольких футах от его кровати, и хотя он слышал их шепот, но притворился спящим.
Они обсуждали ужасные вещи.
Греховные.
Наверное, они догадались, что он притворяется, потому что Сэмюэл начал говорить громче, словно хотел, чтобы Бэзил расслышал каждое слово.
– Когда мы покончим с остальными, я хочу добраться до малыша Бэзила. Я хочу убить этого маленького засранца. Задушить его.
Все рассмеялись, а Бэзил в ужасе крепко зажмурил глаза. Откуда им знать, что он не спит? Они просто надеялись напугать его, заставить открыть глаза, чтобы потом напасть в темноте.
После Сэмюэла заговорил кто-то еще, Бэзил не узнал, кто именно. Он подумал, что это мог быть Саймон, но надеялся, что нет. Саймон всегда был добр к нему, и он друг Питера. Он молился, чтобы это был не Саймон.
– Я бы вспорол ему брюхо, – сказал этот голос. – Вспорол бы брюхо и поиграл его кишками.
Остальные одобрительно зашептали, а Бэзил по-прежнему молчал. Он старался дышать ровно и не открывать глаза.
После этого они перестали говорить о нем, может быть, поверив, что он действительно спит, может быть, им стало все равно. Они продолжили перешептываться до глубокой ночи, но голоса снова звучали очень тихо, и Бэзил не смог больше ничего расслышать. В какой-то момент он уснул.
Проснувшись на следующее утро, когда светило солнце и все мальчики вели себя нормально, он подумал, что, возможно, все это ему приснилось. Но сомнения не покидали его.
После того как он поговорил с Питером – ну,