инулось поле, где мы будем работать этим утром. Соберем урожай и сделаем запасы на зиму. Говорят, эта зима будет долгой и суровой. Интересно, все ли мальчики доживут до весны? Я беззвучно молюсь о них.
Металлический заводной будильник на моем комоде – единственный дозволенный нам предмет мебели – показывает почти шесть. Только у меня есть свой будильник. Он напоминает мне о детстве, о моей прошлой жизни. Это единственное, что я смог спасти из пылающего дома.
Я нажимаю на рычажок на звонке и отключаю его. Я уже проснулся. Воспоминания будят меня лучше любого будильника.
– Саймон, иди умойся. И возьми Бэзила с собой.
Бэзил, маленький болезненный черноволосый мальчик из Англии, которому нет еще и десяти, наблюдает за мной и Саймоном широко открытыми совиными глазами. Он уже полностью одет.
– Питер, но почему?
– Потому что он уже встал.
Я смотрю, как они выходят из спальни и направляются в сторону ванной комнаты. Потом изучаю остальных в свете раннего утра. Мне любопытно, проснулся ли кто-нибудь еще.
Похоже, мой ночной кошмар не потревожил остальных, и я чувствую себя виноватым за то, что разбудил Саймона. Но уже почти рассвело, и Пул скоро даст первый звонок. Ко второму, через десять минут, мы должны быть полностью одеты и готовы.
Я сбрасываю халат и пижаму, начинаю натягивать толстую рубаху и штаны, аккуратно сложенные в комоде. Сегодня будет холодно, и мысль о приближающейся зиме беспокоит меня по непонятным причинам. Я провел много зим в приюте Святого Винсента, и все они похожи одна на другую. Кажущееся вечным чистилище холода и тьмы.
И все же, смотря в окно на унылый пейзаж, я хмурюсь от беспокойства.
Меланхолию прерывает сигнал первого звонка из вестибюля. Я окидываю взглядом комнату и вижу, как очертания под одеялами начинают шевелиться и стонать.
Мальчики просыпаются.
2
Я выхожу на улицу и у калитки, ведущей на поле, вижу отца Эндрю. Он машет мне, и я машу в ответ. Мальчики гурьбой проходят мимо меня. Они рады оказаться на улице, но не горят желанием трудиться. Аарон, розовощекий мальчик, чьи светлые волосы кажутся почти белыми под утренним солнцем, идет рядом со мной. Ему всего тринадцать, но он один из немногих сирот почти одного со мной роста.
– Опять на поле? – жалуется он. – Мы уже столько овощей собрали. Хватит прокормить целую армию.
– Через несколько недель будешь благодарить священников, когда нас завалит снегом и мы будем сидеть здесь, как мыши в мышеловке. Помнишь, что было в прошлом году?
Он театрально стонет, и я, смеясь, похлопываю его по плечу.
– Раздели мальчиков, хорошо? Помоги отцу Эндрю.
Аарон кивает и начинает тянуть за одежку, легонько подталкивая малышей.
– Те, кто вчера работал в поле, сегодня занимаются животными. Остальные идут в поле. Пошевеливайтесь.
Второй священник, престарелый отец Уайт, выходит из дверей приюта и начинает сортировать оставшихся детей. Те, кого направили в хлев, сплоченной толпой идут ухаживать за животными и доить коз. Нужно будет закупить больше коровьего молока, а также мяса и других продуктов на ферме Хилла, расположенной в паре часов езды на восток.
С тех пор как я оказался в приюте, я не бывал нигде дальше фермы Хилла. Прибрежный город Честер находится еще в трех часах езды от фермы. Долина расположена вдали от населенных пунктов, и священникам это нравится. Одна дорога ведет сюда и одна отсюда, коричневая лента, бегущая вспять, взбирается на зеленые холмы на востоке и теряется на вершине в ясном голубом небе. На севере и западе возвышается густой лес; на юге раскинулась бесплодная равнина, море вереска, вздымающееся волною вверх.
Хорошо это или плохо, но наш дом – уединенное убежище, расположенное глубоко в лощине.
Я пересчитываю детей – это вошло у меня в привычку в последние месяцы, – чтобы убедиться, что все на месте. Непростая задача – короткостриженые мальчики в одинаковых бледно-голубых пальто почти неотличимы друг от друга. Но все-таки они разные.
Я замечаю Бартоломью – тихого, угрюмого подростка, который приехал сюда два года назад, стоящего в одиночестве рядом с сараем и пинающего что-то в траве. Он мечтатель, легко отвлекается, но я не уверен, что он мне нравится. Кажется, он всегда один… и наблюдает, как будто изучает других. Я корю себя за такие мысли, но считаю его немного странным.
Финнеган и Джонатан, или «близнецы», как мы их называем, конечно, как обычно, вместе. У них грязные светлые волосы и бледная кожа, они одинакового роста и телосложения, у них схожие характеры. Они кажутся братьями, но на самом деле попали сюда из разных мест, в один месяц – ненастный декабрь три года назад, и сблизились так быстро и легко, что, казалось, были предначертаны друг другу судьбой. Теперь они неразлучны и обаятельны. Обоих легко рассмешить, и если одного наказывают, то другой плачет. Они смогли очаровать даже отца Пула, который часто позволяет им больше, чем остальным детям. Но никто не возражает.
Я оглядываюсь в поисках Саймона и вижу, как он оживленно разговаривает с Байроном, непокладистым пареньком из города, который, честно говоря, доставил много проблем, когда только приехал, часто ввязываясь в драки и задирая младших. «Яма» решила первую проблему, и мне нравится думать, что я помог справиться со второй. Однажды днем я усадил его и объяснил, как важно держаться вместе, особенно здесь. Я рассказал ему, что значит быть одним из старших мальчиков (хотя ему было всего одиннадцать, и он вряд ли подпадал под эту категорию). Он оценил мою искренность и то, что я отнесся к нему с уважением. Единственная проблема, с которой я столкнулся после той теплой беседы: он стал слишком заботиться обо мне. Очень любезно с его стороны, хотя иногда и смущает. Но, по крайней мере, он больше никого не задирает.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не отстал ли кто-нибудь из мальчиков. Отец Пул стоит прямо позади меня, заняв весь дверной проем, наблюдая за всеми нами. Мимо него проходят Дэвид, Бен и Тимоти, с ведрами и щетками. Я ясно представляю непокорную ухмылку Дэвида: ему предстоит полдня драить полы. Мы с ним ровесники – нам обоим по шестнадцать лет – и де-факто старшие братья этого странного клана, даже если он так не считает. Он притворяется, что не замечает или не хочет замечать, как младшие смотрят на него снизу вверх. Как бы то ни было, он и те двое других будут мыть полы до обеда – легкое наказание за то, что они не выучили заданные им главы из Библии…
Погруженный в свои мысли, я не сразу замечаю, что холодные голубые глаза Пула устремлены на меня. Я отворачиваюсь и направляюсь к сараю.
У двери сарая выстроилась неровная очередь. Он стоит среди высокой травы рядом с амбаром, окруженный двумя большими надворными постройками и полуразрушенным, более старым строением, в котором сейчас живут лишь мыши да пауки. В большом сарае в основном хранятся сельскохозяйственные инструменты, и, хотя он новее и крепче, чем старые здания, он слегка покосился. Отец Эндрю говорит, что сарай и другие постройки, скорее всего, снесут следующим летом, а инструменты перенесут в более просторный амбар.
У открытой двери сарая, словно бастион, стоит брат Джонсон. Он вручает мальчикам, когда они подходят, орудия труда – грабли, косу, лопату и так далее.
Джонсон – отвратительный человек. Высокий гигант с длинными сальными волосами и коричневыми зубами. Густые брови нависают над тусклыми карими глазами. В отличие от гладко выбритых священников, его лицо поросло щетиной, и хотя он одет в рясу, на ней нет украшений. Она сшита из грубой и тяжелой ткани, как попона для седла. До мальчиков доходили слухи о том, как брат Джонсон оказался с нами. Его отдали в услужение Пулу за преступления, совершенные в городе. Никто не знает, что это за ужасные преступления, но я подозреваю, что Джонсон отбывает пожизненное наказание вовсе не за простую кражу. Что бы он ни совершил, это было пострашнее воровства, даю голову на отсечение.
Стоя в конце очереди, я чувствую, как темные глаза Джонсона сердито смотрят на меня. Я стараюсь не встречаться с ним взглядом и терпеливо жду, пока он выдаст мальчикам инвентарь для утренней работы.
– Джонсон, она слишком тяжелая!
Я отхожу в сторону и вижу Бэзила в голове очереди. Он сжимает в руках длинное древко чугунной лопаты.
– Кто не работает, тот не ест, – говорит Джонсон ровным гортанным голосом. – Таковы правила.
– Я хочу работать, – возражает Бэзил, пытаясь удержать громоздкую штуковину в руках. Его грубый английский акцент – словно инородный скрежещущий звук, вырывающийся из хрупкого тела. – Но не этой чертовой лопатой!
Джонсон сразу же мрачнеет.
– Следи за языком, мальчишка, или проведешь остаток дня в яме, – рычит он, потом наклоняется и толкает Бэзила в грудь узловатым пальцем. – Теперь убирайся!
– Эй!
Внезапно меня переполняет гнев. Минуя остальных, я подхожу к началу очереди. Кровь пульсирует в ушах, лицо горит, но я стараюсь дышать ровно и сохранять спокойствие.
– Брат Джонсон, я возьму ее, – говорю я. – Дайте ему ту мотыгу. С ней он справится.
Я показываю на небольшую мотыгу, прислоненную к стене сарая.
Джонсон выпрямляется и нависает над нами. Он оглядывается и смотрит на мотыгу, хватает ее и швыряет мне. Я рефлекторно ловлю ее.
– Бери мотыгу. У Бэзила уже есть лопата.
Без колебаний я беру лопату из рук Бэзила ивручаю ему мотыгу. Грубо отталкиваю его в сторону, так как не хочу, чтобы он в это ввязывался. Он ковыляет к отцу Эндрю, который наблюдаетза происходящим. Я поворачиваюсь к Джонсону.
– Брат Джонсон, спасибо за вашу доброту.
Я хочу уйти, сердце бешено колотится у меня в груди. Но тут ладонь размером с медвежью лапу больно хватает меня за плечо и разворачивает. Лицо Джонсона в нескольких дюймах от моего. Я вижу светлый шрам, пересекающий его бровь, вижу жесткие волоски у него на подбородке, щеках и в носу. Вижу огонь безумия в его бездонных глазах.