Эндрю правда относится ко мне, как к сыну.
И с этой точки зрения мои секреты и его потеря выглядят совсем иначе, обретают гораздо более важное значение.
Что он сделает, когда я скажу ему, что решил не становиться священником? Что он будет делать, когда однажды, и я надеюсь, достаточно скоро, я навсегда покину приют?
Эти мысли беспокоят меня, и письмо в сумке с книгами больше не вызывает у меня ни гордости, ни восторга. Мне даже думать неприятно об этом моем маленьком секрете. Теперь я его стыжусь.
Словно прочитав мои мысли, Эндрю искоса смотрит на меня.
– Что?
Я качаю головой и смотрю на проплывающий мимо пейзаж. Лучше пока не делиться своими мыслями.
Мы молчим, а повозка поскрипывает под тяжестью накрытых брезентом и надежно закрепленных припасов. Стук лошадиных копыт смягчается слоем свежевыпавшего снега, от их дыхания в морозном воздухе поднимается пар.
Должно быть, я замечтался, потому что слышу вопрос Эндрю, только когда он повторяет его, повысив голос.
– Какую книгу она дала тебе на этот раз, Питер? – спрашивает он.
Я вспоминаю темно-зеленую обложку, мерцание золотого тиснения. Грейс говорит, что эта книга у нее не очень давно, она получила ее несколько лет назад. Это подарок на день рождения от отца, купленный во время поездки в город.
– «Гекльберри Финн», – отвечаю я. – Фамилия автора Твен.
Эндрю бросает на меня настороженный взгляд.
– Чудесно. Книга о непослушном, не по годам развитом мальчике. То, что доктор прописал.
Он смеется, и я смеюсь вместе с ним; идея прочитать о приключениях непослушного мальчика будоражит меня почти так же сильно, как еще не прочитанное письмо Грейс.
Почти.
– Если честно, Питер, я ее не читал. Только слышал осуждающие отзывы.
– Эндрю, если вы думаете, что она содержит что-то неприличное, я не буду ее читать, клянусь.
Я говорю искренне. Я не хочу расстраивать Эндрю, и я не хочу выходить за рамки приличий и показаться неблагодарным. И уж тем более вести себя вызывающе.
Но он машет на меня рукой.
– Все в порядке. – Он задумывается на мгновение, и я жду, что он еще скажет. Он выглядит огорченным, на его покрасневшем от ветра лице блуждает болезненная улыбка. – Если честно, меня больше беспокоит письмо, спрятанное в книге.
Я чувствую, что краснею, и отвожу взгляд. Щеки покалывает, то ли от прилива крови к замерзшему лицу, то ли от порывов ледяного ветра. Я словно отключаюсь, и у меня возникает не совсем неприятное ощущение парения.
Чтобы сосредоточиться и собраться с мыслями, я устремляю взгляд на далекое голое дерево, чернеющее на фоне бледного полотна снега и неба. В первый момент мне хочется пропустить его замечание мимо ушей, но в глубине души что-то подсказывает мне, что сейчас, возможно, как раз подходящий момент, чтобы рассказать все открыто. Посвятить Эндрю в свой секрет. Мы уже рядом с приютом, поэтому я решаю не уходить от темы. По крайней мере, я избавлюсь от чувства вины за то, что скрываю от него переписку и свои чувства к Грейс.
– Вы злитесь на меня?
Эндрю вздыхает.
– Нет, конечно, нет. Это твое личное дело, оно меня не касается.
Я удивленно смотрю на него.
– Правда? Мне кажется, у Пула другое мнение.
Легкая улыбка – искренняя улыбка – преображает лицо Эндрю.
– Я не отец Пул, – с нажимом говорит он, но я вижу, что он тут же сожалеет о столь резком высказывании. – Не знаю, хорошо это или плохо.
Я не отвечаю. Я не могу сказать ничего такого, что облегчило бы его чувство вины. Я снова ищу глазами дерево, но оно скрылось из виду. Я вижу лишь бесконечное небо беспримесного серого цвета.
– Питер, я беру тебя с собой на ферму за компанию и еще чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз о твоей учебе…
При упоминании моего обучения у меня ком встает в горле. Я проглатываю его, но храню молчание. Мне интересно, как он объясняет, зачем берет меня на ферму. Мы никогда не говорили об этом, и я впервые задумываюсь о его мотивах.
– Но еще я беру тебя с собой из-за Грейс. Не пойми меня неправильно… Я не собираюсь сводить вас вместе…
Он запинается, и я едва сдерживаю улыбку.
– Продолжайте, – озорно говорю я.
Он удивленно смотрит на меня и начинает смеяться.
– Хорошо, спасибо. Я пытаюсь сказать, что в первый раз я взял тебя с собой, чтобы ты познакомился с другим ребенком, за пределами приюта. Я считал, что тебе это будет интересно.
– Вы хотите сказать, с девочкой?
Он хмурится.
– Не совсем. Однако да, через несколько лет мы с Джоном заметили, что вы все сильнее привязываетесь друг к другу, сближаетесь самым естественным и невинным образом. Честно говоря, за вами было приятно наблюдать. Величайший божий дар – наша способность любить других. И наблюдать, как зарождается любовь… все равно что наблюдать за расцветающимсадом.
Его слова и тон сбивают меня с толку.
– Но ведь это недопустимо.
– Для священников, Питер. Но ты же пока не священник, правда? Кроме того, мы можем дружить с женщинами. Это не запрещено. Но, знаешь, сын мой, что я хочу сказать… Мне известны твои чувства к Грейс, в этом нет ничего постыдного, ты не должен стесняться или испытывать чувство вины.
Я ошеломлен этим открытием, у меня кружится голова. Я вцепился в бушлат, как будто пытаюсь удержать привычный мир, который, кажется, переворачивается, корчится, рушится. Это завораживает, но одновременно и причиняет боль.
Прежде чем я успеваю ответить, Эндрю продолжает:
– Фредерик Дуглас однажды написал: «Ни один человек не может унизить душу, которой я наделен». Может, я немного отхожу от оригинала. Но он имел в виду не жизнь во Христе, а силу человеколюбия, умение подняться над притеснителями, сделавшими его рабом. Он говорит о том, что каждый должен быть верен себе, тому человеку, кем он по сути является. – Эндрю на мгновение замолкает. Когда он снова начинает говорить, в его голосе слышится печаль, которая разрывает мне сердце. – Мне хочется думать, что это утверждение относится и к тебе. Питер, как бы ты ни решил поступить со своей жизнью, знай, твоя душа будет всегда принадлежать только тебе. Ничто и никто не сможет унизить ее, если ты останешься верен самому себе.
Я задумываюсь об этом, и меня переполняют идеи, видения будущего, странные мысли о моей бессмертной душе. О том, что значит контролировать свою судьбу.
– Питер, ты…
Внезапно Эндрю замолкает, как будто слова застревают у него в горле. Он отворачивается от меня, устремив взгляд на горизонт. Я чувствую, что он напряжен и не может продолжать.
Словно физически не может сформулировать свою мысль.
Я почти не хочу этого слышать. Как будто я всю свою жизнь ждал, когда меня отпустят, но когда приходит время, я стою на краю и никто меня не удерживает, а далеко внизу раскинулся манящий мир. Все мои надежды и мечты лежат там, скрытые далеким туманом. Но впереди меня ждет долгое падение. Одинокое, пугающее падение в тайну непостижимого будущего.
Когда Эндрю смахивает слезу, я делаю вид, что не замечаю этого. Помолчав, он откашливается и продолжает, его голос звучит уже смелее, увереннее.
– Постижение Христа никогда не происходит в темной комнате, Питер, – говорит он торжественно. – Оно происходит на свету. Невозможно найти Господа, сбежав от мира и спрятавшись вдали от всех, а только там, где ты уже находишься. Если спрятать от тебя Грейс, спрятать от тебя этот мир, то это не поможет тебе определиться, какой путь в жизни выбрать Ты должен полностью осознавать последствия своих решений, рассматривать их со всех сторон. Только тогда ты сможешь быть уверен, что сделал правильный выбор.
– Я понимаю, отец.
– Правда? – говорит он, и в его голосе звучит приятное удивление. Он кивает и глубоко вздыхает. – Хорошо.
– Спасибо, Эндрю.
Он снова улыбается и щелкает поводьями, подгоняя лошадей.
– Не за что, Питер. Не за что.
Мы проезжаем знакомые места. Я узнаю возвышенность, за которой раскинулась долина. Наша долина. Дом уже близко.
– Кроме того, – говорит он, повеселев, – мы же друзья, верно? И я бы не хотел потерять твое доверие из-за нескольких книжек и… дружеских, назовем их так, писем от девушки.
Я начинаю смеяться. Я странно взволнован и смущен, мне кажется, я никогда еще не был так растерян.
– Только будь осторожен, Питер, – говорит он. – Скрывай свои чувства, как прятал бы золотые монеты от тех, кто может обворовать тебя, вытащить их у тебя из кармана.
– Я буду осторожен.
– Хорошо, хорошо. Знаешь, когда мне было столько же, сколько тебе, я… – Эндрю замолкает и смотрит вперед. Я слежу за его взглядом. – О нет…
Эндрю не сводит глаз со здания приюта, полностью показавшегося перед нами.
– О Боже, нет…
Первое, что я замечаю: парадная дверь в приют Святого Винсента открыта нараспашку.
Потом вижу брата Джонсона, идущего от сарая с прямоугольным сосновым ящиком на плече. Даже если забыть о последних событиях, мы оба понимаем, что это.
Гроб.
Он несет его к зданию приюта.
Эндрю громко подгоняет лошадей и щелкает поводьями. Повозка ускоряется, и оставшийся путь по узкой заснеженной дороге мы проезжаем чуть ли не галопом.
Привезли еще одного больного?
Но в глубине души я знаю, что дело не в этом. Чушь…
Гроб слишком маленький для взрослого человека.
Он детский.
26
Странные дела творятся.
Дэвид сидит на своей кровати скрестив ноги и снова и снова оглядывает общую спальню. Окна на противоположной стене темнеют, приближается вечер. Все воспитанники уже несколько часов сидят взаперти. С самого обеда.
Если кому-то требовалось выйти в уборную, отец Уайт предупреждал, чтобы тот быстро делал свои дела и немедленно возвращался, иначе его ждет наказание, а потом пристально наблюдал за ним из дверей приюта. Дэвид любит подшучивать над стариком Уайтом, но не в этот раз. Уж слишком грозно пылали его глаза, когда он давал эти указания.