Раздается общий ропот, кто-то качает головой. Младшие хнычут.
Шагнув вперед, Эндрю шепчет что-то на ухо Пулу. Я не слышу его, но знаю, что он просит Пула вывести младших детей из спальни. Так сделал бы Эндрю. Так сделал бы я.
Пул раздраженно качает головой и отмахивается от Эндрю, как от надоевшей мухи.
– Так что давайте сделаем это. Ведь мы не хотим, чтобы у нас дома все перешептывались, сплетничали и скрывали правду. – Пул прочищает горло. Надо отдать ему должное, каким бы потрясенным он ни казался, он быстро справляется с любыми эмоциями, прикрываясь привычным невозмутимым выражением. – Бэзил повесился в часовне. Он встал на алтарь, обвязал веревку вокруг шеи, а другой ее конец привязал к нашему святому кресту. Он спрыгнул с алтаря, веревка стянула его шею, он задохнулся и умер.
Эндрю делает шаг вперед, хватает Пула за рукав. На этот раз я слышу его отчетливо.
– Отец Пул, прошу вас.
Все больше детей плачет.
Пул разворачивается и отталкивает Эндрю. Сцена выглядит нереальной.
– Тише, черт вас возьми! – кричит Пул, снова поворачиваясь к детям. – Или сегодня вы останетесь без ужина!
Рыдания сменяются всхлипами, которые постепенно стихают. Я замечаю, что у некоторых мальчиков перехватывает дыхание.
– Так-то лучше. С этой минуты и до ужина вам запрещено покидать спальню. Следующий час вы проведете в молитвах и размышлениях. Это все. Есть вопросы?
Никто не произносит ни слова. Все шокированы и враждебно настроены.
И вдруг позади меня раздается голос.
– У меня есть вопрос, отец Пул.
Дэвид ругается себе под нос:
– Черт возьми.
Я поворачиваюсь и вижу Бартоломью, приближающегося из дальнего конца комнаты. Он идет по широкому проходу между кроватями, словно дуэлянт, направляющийся к сопернику с саблей в руках. Пул выпрямляется, громко сопя. Вряд ли он думал, что у кого-то хватит наглости о чем-то спрашивать, но теперь ему некуда деваться.
Хорошо. Пусть ответит.
– Какой вопрос, Бартоломью?
Бартоломью останавливается в нескольких шагах от Пула. Он говорит громко и отчетливо.
Потому что хочет, чтобы его все слышали.
– Я хочу знать, будет ли Бэзил похоронен на приютском кладбище. Это же освященная земля.
Стоящий рядом с Пулом Эндрю находит меня глазами, в его взгляде я читаю вопрос: что происходит?
Я пожимаю плечами.
– Да, после поминальной службы его похоронят на нашем кладбище, – отвечает Пул. – Присутствовать на похоронах не нужно. А сейчас, если…
– Но он же самоубийца, – резко говорит Бартоломью, перебивая объяснения Пула. – Ни убий. Это смертный грех, отец Пул. Его нельзя хоронить на освященной земле. Просто нельзя.
Пул смотрит на Бартоломью настороженно прищурившись.
– Дети, не вам принимать подобные решения…
– Но если это грех, значит, его нельзя…
– Это забота священников – общаться с Богом о том, как…
– …против божественной воли Господа, разве нет?
– …провести эти похороны. Теперь все. Спокойной ночи.
Когда Пул поворачивается, я чувствую, как по лицу пробегает сквозняк. Я не знаю, откуда он мог взяться. Все окна плотно закрыты.
Внезапно двери дормитория, распахнутые, словно крылья птицы, захлопываются с такой силой, что металлический крест, прислоненный к стене, с громким стуком падает лицевой стороной вниз.
Эндрю испуганно отскакивает назад, натыкаясь на отца Уайта, тот падает и вскрикивает от боли. Джонсон крестится, а Пул обводит взглядом воспитанников. Лицо у него побагровело, глаза выпучены, рот оскален.
– Кто это сделал?
Кто-то начинает смеяться. Все вертят головами, включая меня, пытаясь понять, кто это. Я замечаю, что Бартоломью даже не пошевелился. Его поза не изменилась. Он все так же не сводит глаз с Пула – своих спокойных, широко раскрытых невинных глаз. Как будто ничего странного не произошло.
– Вы не ответили на мой вопрос, отец.
Пул делает шаг к Бартоломью. Я никогда не видел его в такой ярости. Интересно, не страхом ли вызван его гнев? Он тычет обвиняющий перст в щуплого ребенка, который стоит не дрогнув.
– Какая дерзость!
Пул делает еще шаг вперед, и в это мгновение раздается новый голос:
– Это было не самоубийство!
Все головы поворачиваются к койке у дверей, рядом с которой остановились Пул и остальные священники. У меня отвисает челюсть, а Дэвид снова ругается себе под нос. Я не знаю, изумлен он или встревожен.
Я накрываю руку Дэвида своей и пожимаю ее, разделяя его чувства.
Хорошим это не кончится.
Бен вскочил на кровать и указывает пальцем на главного священника. Лицо у него тоже красное, как и у Пула, но со следами слез. Волосы слиплись от пота. Он выглядит как дух мщения, обрекающий Пула на вечные муки.
Эндрю, помогший Уайту подняться с пола, подходит к Бену, протягивая к нему руки. Я знаю, что он пытается спасти его, заступиться, но понимаю, что уже слишком поздно.
– Это было убийство! – кричит Бен хриплым, надрывным голосом. – Я его видел. Да, он висел там, но он не сам повесился. И его всего изрезали! Разделали, как свинью!
Бен переводит обвиняющий перст с Пула на остальных ребят.
– Это сделал кто-то из вас! Это вы, сволочи, убили его!
И в этот миг происходит сразу несколько вещей.
Джонсон, возникнув рядом с Беном, словно призрак, аккуратно снимает мальчика с кровати и толкает его на пол. Здоровяк наваливается на него сверху и бьет кулаком. Бен кричит от боли. Эндрю бросается вперед, хватает Джонсона за руку, отчаянно пытается оттащить его от Бена. Пул кричит на Эндрю, на Бартоломью, на всех.
– Довольно! Дерзость! Ложь! – Он выкрикивает каждое слово, как приказ, как приговор от самого Господа Бога.
Как это ни дико, но Бартоломью начинает смеяться:
– Дурак!
Пул бросается вперед. Он хватает Бартоломью за воротник, рывком подтягивает его к себе. Голова Бартоломью запрокидывается, но он не сопротивляется.
Пул поворачивается к Джонсону, стоящему лицом к лицу с Эндрю. Молодой священник сжал кулаки и загораживает собой съежившегося Бена.
Кажется, Джонсон может и убить.
Отец Пул толкает Бартоломью к Джонсону. Тот хватает мальчика за руку.
– Отведите его в яму. Проследите, чтобы никаких одеял.
Я всматриваюсь в лицо Бартоломью: он должен был бы возмутиться, расстроиться, испугаться. Но он лишь улыбается. Словно… словно он знал, что так и будет. Словно хотел устроить хаос. Словно он все это спланировал.
Пул тычет пальцем в хнычущего Бена, который так и лежит, скорчившись на полу. От его безрассудной ярости не осталось и следа, словно она вытекла из опрокинутой чашки.
– И этого тоже.
Бен вскакивает на ноги. Его глаза стали огромными, словно блюдца. Он бежит в угол спальни. Я никогда не видел такого неподдельного ужаса на человеческом лице.
– НЕТ!
Джонсон, крепко сжимая руку Бартоломью, пристально смотрит на Эндрю.
– Вы слышали его, – говорит он.
Скрепя сердце Эндрю отходит в сторону.
Не медля ни секунды, Джонсон подходит к Бену, вытаскивает его из угла с такой силой, что удивительно, как у мальчика не оторвалась рука. Ноги ребенка подкашиваются, и он падает на пол. Джонсон тащит кричащего Бена, как швабру.
– Нет! Нет, отец, пожалуйста! О Боже, о Боже, нет, не с ним. Отец! Не с ним!
Эндрю закрыл лицо руками. Уайт весь дрожит, но открывает половинку двойных дверей спальни.
Бен так отчаянно сопротивляется, что Джонсон вынужден отпустить Бартоломью. Тот удивляет всех еще раз и сам проходит в двери, оказываясь в коридоре. Он идет легкой, расслабленной походкой, высоко подняв подбородок. Повернувшись к Джонсону, он произносит ровным голосом, словно речь идет о погоде:
– Я сам дойду, брат Джонсон. Я не доставлю вам хлопот.
Джонсон кряхтит и тащит Бена к выходу. Мальчик кричит так, будто его убивают прямо у нас на глазах, сжигают на невидимом костре.
Мы с Дэвидом застыли возле кроватей. Кажется, в спальне все уже на ногах, хотя я даже не помню момента, когда вскочил с постели. Мне так хочется что-то сделать, хоть что-нибудь. Но я ничего не могу. Только с ужасом смотреть на происходящее.
– Отец Пул! Душой клянусь, я буду послушным! О, отец, пожалуйста! Не отправляйте меня в яму с ним. С ним что-то не так, отец. Не так…
Бен безутешно рыдает. Он раздавлен. Он указывает на Бартоломью, идущего впереди и уже исчезающего в полумраке коридора:
– Пожалуйста, только не с НИМ!
Следом исчезает и Бен. Джонсон утаскивает его в темноту через дверной проем. Удаляясь, его крики и мольбы гулко разносятся под сводами, как будто его тащат не по коридору, а через портал прямо в преисподнюю. Мне кажется, именно так это и должно звучать. Все происходящее – сущий кошмар.
Пул устало поворачивается к нам. Его потное морщинистое лицо снова невозмутимо. В спальне повисла мертвая тишина.
– Дети, вы научитесь слушаться старших и подчиняться приказам, – медленно говорит он, тяжело дыша. – Если не будете этого делать, то окажетесь в яме, как эти два мальчика. – Тяжелым взглядом он обводит ребят. – Или в сосновом ящике. Как ваш друг Бэзил.
Никто не двигается. Никто не дышит.
Я смотрю на Эндрю, но он избегает моего взгляда и прикрывает рот дрожащей рукой.
Пул улыбается. Его губы сворачиваются, словно прокисшее молоко.
– До встречи в столовой через час. Не забудьте привести себя в порядок и подготовиться к обеду. И помните, завтра утром поминальная служба. Не опаздывайте.
Пул уходит, взмахнув черной сутаной, в вихре неприязни. Уайт следует за ним. Эндрю выходит последним и закрывает за собой дверь. Никто из них не оглядывается.
– Да пошел он.
Я оборачиваюсь и вижу Саймона, сильного и уверенного. Его взгляд устремлен на двери, на лице застыло выражение, которого я у него никогда прежде не видел.
Чистая ненависть.
Больше никто не произносит ни слова.
28
Ветер усиливается с каждой секундой.