– Вы же сказали, до утра, – тихо говорит он.
Я киваю: так оно и было. Ну и, по моему мнению, это разумно.
Безумие покидать спальню.
Они могут быть где угодно.
– Прости, Дэвид, – отвечает Эндрю, сжимая в руках свой посох, как оберег, словно он защитит от ножей и другого оружия, от брата Джонсона. – Я не хотел срываться на тебя. Просто… мальчики, я не могу позволить, чтобы они что-то сделали с Пулом. Не могу оставаться в стороне и ничего не делать, если Джонсон… упаси Боже… помогает им. Тогда у нас остается мало шансов, это все меняет в худшую сторону.
– Да, дерьмово, – говорит Байрон, склоняя голову. – Простите, отец.
Эндрю не обращает внимания на его слова. Сомневаюсь, что он их вообще слышал.
Улучив минуту, я обвожу взглядом костяк нашей небольшой компании, оставшейся в приюте. Я, шестнадцатилетний будущий священник, который предпочел бы читать фантастические романы и целовать милую деревенскую девушку, а не носить сутану и служить Богу.
Пройдоха Дэвид, каких мало. Уличная крыса, ставший сиротой, а потом вожаком шайки. Я точно знаю, что он не в своей тарелке и на каждом шагу борется с инстинктом выживания. Если бы не метель, я сомневаюсь, что он сейчас остался бы рядом со мной… Или остался бы? Теперь я сомневаюсь, не ошибся ли я в нем. Мой друг полон сюрпризов.
Байрон, коренастый драчун, чья горячая преданность мне смущает и трогает одновременно. Плюс с ним надежнее, учитывая, сколько насилия мы видели за эти дни. Он не просто сохраняет спокойствие. Кажется, что он оказался в своей стихии. Война его устраивает.
И последний из нашего кружка – отец Эндрю Фрэнсис. Мой друг и наставник. Мой суррогатный отец. Любопытно наблюдать за его внутренним конфликтом, за тем, как он разрывается между необходимостью защищаться и нападать. Между молитвой об избавлении и выходом в коридор со своим посохом, чтобы со святой яростью сразиться с демонами у наших дверей.
Мы четверо во многом не соглашаемся. Наши диаметрально противоположные мнения и причудливые пристрастия бушуют внутри нас с той же прямотой и яростью, с какой мечется за окнами завывающая буря.
Мне хотелось бы надеяться, что в конечном счете эти испытания сделают нас сильнее, а неослабят; что наши внутренние противоречия, наша борьба еще ярче разожгут наш внутренний свет, и мы станем маяками для тех, кто попал в беду, а не затмят рассудок, не ввергнут в безумие и отчаяние, не обрекут на поражение и верную смерть.
Мне много на что хочется надеяться.
– Эндрю, – говорю я. – Если вы уйдете и с вами что-то произойдет…
– Тогда вы продолжите делать то, что и так уже делаете, – отвечает он, и я понимаю, что мы проиграли этот спор. – Заблокируете двери и останетесь здесь до утра. Потом кто-то из вас отправится на ферму Хилла и приведет помощь. Простите меня.
Он осторожно прислоняет посох к стене, кладет руку каждому из нас на плечо, смотрит в глаза.
– Мне жаль, что все это произошло. Я знаю, как вам страшно. И знаю, что все это несправедливо. Но мне нужно, чтобы вы оба были за старших, пока меня не будет. Я хотел бы, чтобы вы перестали быть мальчиками и превратились в мужчин, которыми вы уже на самом деле являетесь. Не у всех есть выбор, когда им приходится повзрослеть. Но сейчас, сегодня, вы можете сделать этот выбор. Вы должны принять вызов.
Он отпускает нас, берет посох и улыбается. Его улыбка разбивает мне сердце.
– Вы теперь орудия в руках Господа. Будьте сильными. Будьте сострадательными. Будьте храбрыми. Господь даст вам силу.
Я не смотрю на Дэвида и опускаю глаза в пол, вытирая одинокую слезу.
Я знаю, чем это все закончится.
Дэвид ничего не говорит, но я читаю ответ в его позе. Чувствую, что он признал поражение и готов подчиниться желанию Эндрю.
– Кроме того, – безмятежно говорит Эндрю, – Питер сам почти священник. Ему осталось сдать последний экзамен и пройти короткую церемонию. Церемонию, которая уже запланирована, должен сказать.
Я смотрю на него ошарашенно, на какой-то миг позабыв об опасности.
– Что?
– Питер? Священник? – переспрашивает Байрон и хлопает меня по плечу. – Молодчина, Питер.
– Я уже обсудил это с Пулом, – говорит Эндрю. Он обращается ко всем нам, но я понимаю, что его слова адресованы мне. Ему интересно, как я отреагирую. – Все уже решено.
По его глазам я вижу, как он рад.
Видит ли он предательство в моих глазах?
– Питер, я собирался сказать тебе об этом через неделю-другую, когда ты получше подтянешь латынь. Теперь ты понимаешь, почему я так подгонял тебя в последнее время, – смеется он.
Даже Дэвид кажется приятно удивленным.
– Ничего себе, – говорит он и приобнимает меня за плечи, чего никогда не делал. – Будешь теперь настоящим святым Питером.
– Осталось посвятить тебя в сан. Произнести пару слов, – говорит Эндрю, светясь от гордости за меня, и в этом свете не остается места ни для неопределенности, ни для лжи. – В общем, это будет потом. Обещаю. А сейчас…
Эндрю внезапно замолкает. Он оцепенел и смотрит мимо меня, в дальний конец спальни. Кровь отлила у него от лица, и челюсть отвисла.
Я оборачиваюсь, не представляя, что могло вызвать такую реакцию, и в нескольких футах позади нас вижу Джонатана. Он оглядывает нас всех по очереди, его лицо выражает сожаление, причину которого я сначала не понимаю… пока до меня не доходит.
В руках он держит крест.
Я смотрю мимо него, в дальний конец спальни, поверх выстроившихся в ряд кроватей, поверх спящих мальчиков и горящих ламп. На двойные двери.
Которые теперь разблокированы.
– Простите, – говорит он, но в его голосе звучат нотки веселья. И злобы, которой я никогда у него не слышал.
– Джонатан? – говорит Финнеган, который, по-видимому, на какое-то время оставил свой пост и не видел, как это произошло. Он подходит к Джонатану с озадаченным видом. Когда он замечает крест, то смотрит на своего друга так, словно тот посинел, – скорее с удивлением, чем со страхом. – Что ты делаешь?
Джонатан грустно смотрит на Финнегана, но это всего лишь маска, скрывающая обман.
– Прости, Финн. Мне правда очень жаль. Я люблю тебя. Ты же это знаешь, правда?
Он улыбается злой отвратительной улыбкой.
Разворачивается и бежит к дверям, вопя во все горло.
– Входите! – орет он, его ликующий голос звучит как трубный глас. – Входите! Входите!
Спящие мальчики просыпаются.
Байрон загораживает меня.
Дэвид хватает меня за руку и говорит:
– О нет.
Потом двери распахиваются, и в спальню врывается смерть.
50
На какое-то время я оцепенел.
Не в состоянии пошевелиться.
Думать.
Когда двери распахиваются, меня накрывает волна тошнотворного ужаса. В темном коридоре я вижу других мальчиков, стайку темных силуэтов. Первым входит брат Джонсон. Он шагает впереди, как вожак чистого зла.
Оно исходит от него черными волнами.
Несмотря на шок и ужас, в мозгу формируется четкий вопрос:
Что с ним случилось?
Он выглядит чудовищно. Густая шевелюра сгорела, обнажив красный кровоточащий скальп. Какая-то обугленная ткань вплавилась в лицо, запечатав нос и рот.
Он потерял один глаз, возможно, из-за ожогов: слипшаяся кожа закрывает глазницу. Выпученный второй глаз, сверкая белком, рыщет вокруг, как бешеный хищник.
Ничего страшнее я в жизни не видел. От ужаса я окаменел.
Когда я прихожу в себя, сбросив оцепенение, уже поздно. Слишком поздно.
Другие следом за ним наводняют комнату, словно рой саранчи. Они истошно кричат, поднимая оружие, их лица искажены кровожадной ненавистью. В оранжевом свете ламп сцена напоминает преисподнюю, населенную краснолицыми демонами, которые все прибывают.
В мгновение ока в спальне воцаряется хаос.
Я в шоке наблюдаю, как трое других набрасываются на ближайшую к дверям кровать. Спящий ребенок просыпается и кричит от ужаса и боли, избиваемый дубинками и исколотый ножом. Они разрывают его, как собаки.
Остальные проделывают то же самое, подбегая к другим кроватям. Такова их тактика.
Они нападают на спящих.
Быстро опомнившись, те из нас, кто не спал и у кого есть оружие, начинают отбиваться. Джеймс кидается на одного из ворвавшихся, замахиваясь на него какой-то деревяшкой, но Джонсон со скоростью гадюки хватает его за руку. Он поднимает Джеймса, как куклу, и швыряет о ближайшую стену. Громкий хруст его ломающихся костей не заглушают даже крики. Джеймс безжизненно падает на пол и больше не двигается.
Байрон и Эндрю бросаются вперед, включаясь в потасовку. Байрон ударом молотка по голове сбивает какого-то мальчика с ног, а Эндрю выкрикивает команды: «ОСТАНОВИТЕСЬ! НАЗАД! НАЗАД! ОСТАВЬТЕ ИХ В ПОКОЕ!» размахивая посохом, отбивая беззащитных детей от нападающих. Так сражаются с диким животным, набросившимся на младенца.
Дэвид издает громкий вопль, что-то вроде боевого клича, и кидается прямо на Джонсона. У него нет никакого оружия, кроме рук и воинственного крика. Джонсон оборачивается в последнюю секунду, хватает Дэвида за грудки, поднимает его и швыряет в окно. Стекло разлетается вдребезги, словно от удара камнем.
В последний раз я вижу своего друга, когда его тело разбивает стекло и исчезает в ночи. Ветер врывается в комнату, как разъяренный дух. Снежные хлопья радостно наполняют воздух спальни, кружась вокруг убийц и их жертв.
Все это происходит за считанные секунды.
Но пора и мне включиться в реальность.
Я должен заставить себя действовать. Должен защитить тех, кого могу. Несмотря ни на что.
Словно освободившись от невидимых оков, я начинаю двигаться.
Первым делом я подбегаю к ближайшим кроватям, поднимаю из постелей и собираю детей, которые еще не пострадали, кричу им, чтобы они бежали в дальний конец спальни, подальше от нападавших. Бедняжки плачут и причитают, некоторых приходится уговаривать дольше, чем других, но времени мало, поэтому я подталкиваю их, кричу, чтобы они