И таким образом он спасает детей, сжавшихся на полу за ним.
57
Люк так легко открывается под весом Дэвида, что он от неожиданности чуть не выпускает из рук конец грубой веревки и не срывается вниз.
Из проема вываливается шаткая лестница, едва не ударяя его по голове. Ему удается увернуться и ухватиться за перекладины. Он лезет на чердак, языки пламени лижут его пятки.
Наконец он оказывается в прохладной темноте, лестница под ним уже пылает.
Теперь он должен принять решение.
И сделать это надо быстро.
На чердаке у него два пути: либо на юг, в сторону спальни (где пространство под крышей уже затянуто серым дымом), либо на восток, в сторону часовни, пройдя над которой можно добраться до другой входной двери, ведущей в крыло, где живут священники. Если он спрыгнет там, то окажется прямо перед черным входом, которым пользуются главным образом работники. И за этими дверьми…
Выход.
Свобода.
Жизнь. Дэвид смотрит в одну сторону, туда, где чердак наполняется дымом и где почти наверняка его ждет смерть, потом в другую – туда, где спасение.
Они все мертвы, думает он. Они никак не могли пережить этот взрыв. Пул, будь ты проклят.
Приняв решение, он тяжело вздыхает.
Наклоняется, чтобы не удариться о потолочные балки, и пускается бежать.
58
Когда жар спадает, я открываю глаза.
Подо мной корчатся два тела, я сползаю с них и осматриваюсь по сторонам.
Спальня охвачена пламенем. Кровати пылают, как погребальные костры, языки пламени расползаются по полу, лижут стены. Половина окон выбита, и гуляющий шквальный ветер кружит и разгоняет пламя. Пляшущие языки огня.
Я не вижу выхода.
Я встаю на колени и замечаю несколько лежащих рядом мальчиков. Кажется, они не сильно пострадали. Не знаю, остался ли еще кто-то посреди пожара, но, по-моему, я вижу тени, движущиеся в этом лесу огня. Непонятно, все ли погибли от взрыва или кто-то из других выжил и все еще хочет нас убить?
Во время взрыва я накрыл собой Тимоти и Финнегана. Байрон толкнул на пол и накрыл Томаса, оба, по всей видимости, уцелели, только пережили шок. Я оглядываюсь и вижу Гарри, который, несмотря на рабскую преданность Бартоломью, все-таки не выжил. Он сидит на полу в несуразной позе, прижавшись спиной к стене. Лицо почернело, глазницы пустые, глаза стекают по обуглившимся щекам, словно жидкие сливки. Я представляю, как он стоял в ступоре и смотрел на приближающееся пламя, на то, как оно набросилось на его плоть и впечатало его маленькое тельце в стену, как жука.
Мне хочется заплакать, закричать. Оплакать его смерть. Но нас осталось пятеро. И я должен спасти тех, кого могу.
Но как?
Я медленно встаю. В спальне невыносимо жарко, но огонь пока далеко от нас. Однако выход отсюда только один, а пересечь спальню невозможно.
Мы сгорим, не пройдя и половины пути, даже если нам сильно повезет.
Байрон становится рядом со мной. Он говорит как можно тише, чтобы не напугать остальных, но его голос сложно расслышать за гулом пожара.
– Есть идеи?
Я качаю головой.
Я продолжаю напрягать свой уставший мозг в поисках решения, когда над нашими головами раздается громкий стук. Я поднимаю взгляд на звук и вижу люк в потолке, в углу, у дальней стены.
Что-то стучит о него. Раз. Потом еще.
В следующее мгновение дверь люка распахивается. Как по волшебству из проема выпадает лестница.
Потом из люка высовывается голова Дэвида. Лицо его расплылось в безумной улыбке, и я не могу сдержать крик радости.
– Питер! – кричит он. – Веди всех сюда! Быстрее!
Я хватаю всех за рукава и воротники и толкаю их в сторону лестницы.
– Пошли! Бегом!
У нас не так много времени.
Я бросаю последний взгляд на нашу спальню, комнату, где я проводил большую часть времени последние десять лет своей жизни. Языки пламени уже поднимаются до потолка. Они струятся по нему, как вода, и белая штукатурка становится черной.
Пора.
Я замыкаю нашу группу, подгоняя их вперед.
– Скорее! – кричу я.
Один за одним мальчики начинают взбираться по шаткой лестнице.
Дэвид хватает их за руки и затаскивает наверх. В безопасное место, надеюсь.
Я стараюсь не думать о том, что потолок тоже в огне.
Наконец по лестнице забирается Байрон, и я лезу сразу за ним. Последним. Видимо, все остальные мертвы.
Я пролезаю в люк. Воздух сразу становится прохладнее, но дым проник и сюда. Дэвид собрал всех вместе, и когда я влезаю на чердак, все смотрят на меня. Здесь темно, но в отсветах огня можно разобрать, куда идти.
Я был на чердаке всего один раз, давным-давно, когда Эндрю послал меня за свечами. Но это было с другой стороны здания, рядом с часовней, и я понятия не имею, как отсюда выбраться, если это вообще возможно.
К счастью, Дэвид выглядит уверенным, и до меня внезапно доходит, что если он откуда-то до нас добрался, то нам просто нужно туда вернуться и молиться, чтобы огонь нас не опередил.
– Это… все? – спрашивает он. Я не сразу понимаю его вопрос, и от его удивленного взгляда у меня щемит сердце. Когда другие ворвались в спальню, нас было так много. Он не знает, скольких мы потеряли.
Но сейчас не время думать об этом, поэтому я просто киваю.
– Я последний.
– Хорошо, – говорит он, приходя в себя. – Идите за мной. Не отставайте и старайтесь поменьше вдыхать дым. Прикройте рты рукавами или чем сможете. Ладно, пошли.
Мы начинаем продвигаться вперед, но делаем не более дюжины шагов, когда пол перед нами трещит, как сломанное дерево, и раздается громкий шуршащий звук. Дэвид останавливается, делает быстрый шаг назад, натыкаясь на Томаса.
– Что… – только и успеваю сказать я, когда в нескольких футах перед нами пол по всей ширине чердака обрушивается вниз в снопе искр и черного дыма. Пламя мгновенно вырывается из провала, жадно глотая свежий воздух и устремляясь к крыше, голодное, смертоносное и неудержимое.
Дэвид поворачивает голову, и наши взгляды встречаются. Он ничего не говорит, но ему и не нужно. Я все понимаю без слов.
В его взгляде я читаю, что ему жаль.
59
Я не знаю, что делать. Не знаю, что сказать остальным, как утешить их. Но знаю, что здесь, на чердаке, который заполняется дымом и огнем, нам оставаться нельзя.
Должен быть другой выход.
– Нам нужно вернуться и спуститься вниз! – кричу я, стараясь заглушить треск горящего дерева. Снизу доносятся звуки пожара, жадно пожирающего мебель. Я не дожидаюсь согласия Дэвида, в густых клубах дыма на меня начинает накатывать паника. Я поворачиваю назад, делаю два шага.
И останавливаюсь.
О нет.
Бартоломью поднялся на чердак, его сгорбленная тень загораживает нам путь к люку. Он словно Цербер, охраняющий вход в царство Аида. В открытом проеме люка мерцают красные и оранжевые пульсирующие отсветы пламени; клубы дыма вихрем закручиваются за его спиной. Он улыбается, обнажая черные зубы. Глаза у него красные, как угли.
– Привет, Питер, – говорит он и поднимает в руке серебреный нож, украшенный резьбой. И нацеливает его мне в сердце. – Кажется, мальчики, плохи ваши дела.
Я делаю шаг вперед, стараясь не смотреть на лезвие, не видеть его ужасных глаз.
– Уйди с дороги, Бартоломью. – Я пытаюсь придать голосу внушительность, но дар божественной власти столь же мимолетен, сколь и ненадежен.
Это то, чему нужно учиться, полагаю. Это требует времени. Вырабатывать уверенный голос человека, который знает, что правильно, а что нет. Который знает, как лучше поступить. Но сейчас я снова становлюсь самим собой. Задиристым мальчишкой. Дешевой имитацией спасителя.
– Я сказал уйди, черт тебя возьми! – Я делаю на него еще один шаг, и, к моему удовлетворению, он отшатывается. – Убирайся с дороги или я сам тебя уберу, кровожадный ублюдок!
Удивленно округлив глаза, Бартоломью смеется. Он уже взял себя в руки и делает полшага вперед.
Я чувствую, как чья-то рука легонько упирается мне в спину.
Байрон говорит спокойно, но от его слов я паникую еще больше.
– Здесь становится слишком жарко, Питер. Дай я с ним разберусь, – говорит он и пытается меня обойти.
Шагнув в сторону, я загораживаю ему путь.
Времени и пространства становится все меньше.
– Ну же, Питер, – подзуживает Бартоломью. Он больше не смеется. Он рычит. Он принял устойчивую позу, отвел нож в сторону и дразнит меня.
Бросает мне вызов.
– Иди сюда и встретишься со своим Богом!
Я бросаюсь вперед, надеясь застать его врасплох. Я бегу прямо на него – два шага, три – и тянусь одной рукой к ножу, а другой к его горлу. На мгновение мне кажется, что я схватил его. Он дрогнул. Его глаза расширяются.
И вдруг он ловко наклоняется, так быстро, что я едва замечаю его движение.
Вместо его руки, держащей нож, я хватаю воздух.
Я пытаюсь схватить его за горло, но он низко нагибается.
А затем рывком разгибается.
Боль в сто раз сильнее, чем я мог себе представить. Острое лезвие легко входит мне в живот. Я чувствую, как оно пронзает ткани и внутренности, погружаясь все глубже.
Его горячее дыхание вливается мне в ухо, словно яд.
– Знаешь, ты был прав. Насчет меня, насчет нас, – говорит он, и я чувствую, как лезвие выскальзывает из тела. Я инстинктивно закрываю рану рукой, и кровь, словно теплая вода, просачивается между пальцев. Он говорит торопливо, радостно. – Ты думаешь, что ты святой, что Бог придал тебе силы, но ты ничто. Ты ничтожный мальчишка, играющий в священника. – Он целует меня в щеку, и я почти физически ощущаю возле уха его улыбку, сочащуюся жгучей ненавистью. – И вот, Питер, настал твой черед умирать. Но сначала ты увидишь, как я убью их всех до единого.
Он отходит от меня, и я падаю на колени, жадно хватая ртом воздух.
– Питер!
Я не знаю, кто выкрикивает мое имя. В ушах стоит гул, как будто в сознании открылась дыра и через нее вливается, наполняя меня, черный океан смерти.