Но образование Джорджа совсем не ограничивалось парой школьных лет, это было ясно каждому, с кем он хотя бы раз говорил. Он был очень начитан и обладал знаниями во многих сферах – в религии, литературе, истории и философии. Он мог цитировать Браунинга, или Теннисона, или Шекспира, его цитаты всегда были уместными и подходящими. Как раз из-за его скромности, огромного диапазона знаний и уверенного красноречия он получал абсолютное уважение всех окружающих, особенно когда работал над лодками в своей мастерской. Никто не смел отвлекать Джорджа Покока от его работы. Никогда.
Так что Джо оставался внизу, поглядывая наверх и предаваясь размышлениям, но свое любопытство он держал при себе. Он заметил, что Покок в эти дни очень много работал в мастерской. Отчасти это объяснялось тем, что гребные программы по всей Америке, после обвала 1929 года, очень долго не заказывали новое оборудование, отчасти из-за недавнего успеха вашингтонских команд, которые в Поукипси выступали на лодках Покока, после которого осенью заказы внезапно вновь стали поступать в мастерскую. Сейчас у Джорджа было пять заказов на восьмиместные лодки, по запросам многих элитных гребных программ в стране: Академии морского флота, Сиракузского, Принстонского и университета Пенсильвании. К началу сентября он написал письмо Каю Эбрайту, в Беркли, в абсолютно другом тоне, чем год назад. Он был слишком вежливым, чтобы поддаться мстительности, но теперь он писал с полной уверенностью в себе: «Если Вы собираетесь покупать лодку, юноша, я очень советую Вам не затягивать с этим. Последние два года обернулись ужасным кризисом, но теперь парни на востоке проснулись и решили, что им необходимо купить новое оборудование. Это значит, что мастерская будет занята». Когда Эбрайт ответил на письмо и спросил о цене, Покок твердо повторил цифру: «Цена за восьмиместную лодку 1150 долларов… Кай, одно я точно могу гарантировать: я не буду соревноваться в цене с самыми дешевыми восьмиместками в стране. Я не могу построить все лодки, но я пока могу строить самые лучшие».
На самом деле Джордж Покок уже строил самое лучшее судно и делал это с большей увлеченностью. Он не просто строил академические лодки. Он создавал произведения искусства.
С одной стороны, академическая лодка – это машина с очень узкой сферой применения и единственной целью: предоставить возможность нескольким крупным мужчинам и одному маленькому продвигаться над водной поверхностью как можно с большей скоростью и эффективностью. С другой стороны, это предмет искусства, это выражение человеческого духа, его необозримого стремления к идеалу, красоте, чистоте и грации. Большая часть гения Покока как лодочного мастера заключалась в том, что ему удавалось соединять в себе обычного плотника и искусного художника.
Пока он рос и учился мастерству у отца в Итоне, он использовал самые обыкновенные ручные инструменты – пилы, молотки, стамески, рубанки и шлифовальные колодки. Он продолжал использовать те же инструменты даже в то время, когда более современные и трудосберегающие электрические инструменты появились на рынке в 1930-х годах. С одной стороны, Покок был поклонником традиций. С другой стороны – он верил, что ручные инструменты давали ему более точный контроль над мельчайшими деталями работы. Кроме того, он не выносил звука электрических инструментов. Мастерство требует раздумий, а раздумья требуют тишины. Однако работа преимущественно с ручным инструментом давала ему более тесную связь с деревом – он хотел чувствовать жизнь в древесине своими руками и сам вложить часть своей жизни, гордости и заботы в лодку.
До самого 1927 года он строил суда так же, как отец учил его еще в Англии. Сначала он долго работал над идеально ровной двутавровой балкой длиной более восемнадцати метров и сооружал изящную раму из ели и северного ясеня. Потом он осторожно соединял и прибивал полоски испанского кедра к ребрам рамы, чтобы сформировать остов. По этой технологии ему требовалось терпеливо вручную запилить шляпки тысяч латунных гвоздей прежде, чем он сможет поверх наложить несколько слоев морского лака. Подборка и прибивание обшивки было очень трудоемким и кропотливым трудом. В любой момент движение стамески или неаккуратный удар молотка мог разрушить результат многодневных трудов.
В 1927 году он сделал открытие, которое произвело революцию в строительстве гоночных лодок в Америке. В течение многих лет Эд Лидэр, который сменил Хирама Конибера на посту командного тренера Вашингтона, предлагал Джорджу попробовать сделать лодку из местного, довольно широко распространенного западного красного кедра, стволы которого вырастали невероятно мощными в вашингтонской Британской Колумбии. Все-таки испанский кедр был дорогим удовольствием из-за того, что его приходилось привозить из Южной Америки (испанский кедр, или Cedrela odorata, на самом деле никакой не испанский, и более того, даже не кедр, это растение семейства махагониевых). Кроме того, этот испанский кедр был невероятно хрупким, и лодки, изготовленные из него, практически постоянно требовали починки. Идея испытать местную древесину привлекала Джорджа. Он уже на протяжении многих лет отмечал легкость и маневренность старых кедровых индийских каноэ, которые все еще иногда бороздили воды Пьюджет-Саунд. Но от эксперимента его отговорил главный тренер, Расти Кэллоу. Кэллоу в молодости работал дровосеком и, как и многие лесорубы, считал, что местный кедр годился только на дранки и досточки. Но когда Покок в итоге послушал свое сердце и стал пробовать работать с древесиной красного кедра в 1927 году, он был поражен тем, какие возможности открывал этот материал.
Западный красный кедр (Thuja plicata) – это удивительное дерево. Благодаря не слишком высокой плотности оно податливо, по нему легко работать как рубанком, так и пилой, и долотом. Открытая структура его волокон делает его легким и плавучим, а в гребле легкость обозначает значительную прибавку к скорости. Его частые и ровные волокна делают его прочным и упругим, его легко согнуть и при этом сложно вывести из равновесия или деформировать. В красном кедре нет смолы и сока, но его ткани содержат вещество, которое называется туяплицин, который служит натуральным консервантом и предотвращает гниение древесины и в то же время придает ей приятный аромат. Древесина кедра красивая, на нее приятно смотреть, она хорошо принимает лак и может быть отполирована до степени гладкости, необходимой для обеспечения минимального трения днища, что очень кстати для гоночной лодки.
Покок быстро перешел на новый материал. Он прочесал все северо-западные леса в поисках кедра самого лучшего качества, предпринимая далекие путешествия на пыльные пилорамы полуострова Олимпик и в далекие северные девственные леса Британской Колумбии. Он нашел то, что искал, в туманных дебрях, окружавших озеро Ковичан на острове Ванкувер. Из тех древних кедров, которые он здесь нашел – огромных, высоких, с плотной текстурой и прямыми ровными волокнами, которые легко отделялись друг от друга, – он выпиливал гладкие деревянные доски шириной по полметра и в длину по восемнадцать. И из этих полотен он нарезал одинаковые пары гораздо более тонких дощечек – изящные и тонкие полосы кедра в толщину по 1,3 см, в каждой паре одна – зеркальное отражение второй, с тем же рисунком волокон. Расположив эти зеркальные доски по разные стороны киля, он обеспечивал лодке идеальную симметрию как во внешнем виде, так и в ее показателях на воде.
Эти упругие полоски кедра также упростили процесс присоединения обшивки к ребрам лодки. Вместо забивания тысяч гвоздей теперь он просто стягивал ремнями деревянные полосы, примотав их к остову лодки, таким образом заставив их повторить ее форму, потом укрывал всю конструкцию тяжелыми одеялами и пускал пар из системы отопления лодочной станции под одеяла. Водяной пар размягчал кедр, и тот сгибался, поддаваясь натяжению ремней. Джордж выключал пар и снимал одеяла с лодки через три дня, и после этого кедровые полосы идеально держали форму. Теперь ему оставалось лишь высушить их и приклеить к раме. Такую технику салишские народы побережья Северо-Запада использовали много веков, чтобы изготавливать короба из гнутой древесины, из цельного куска кедра. Гладкие лодки, которые получались при такой технологии, были не только красивее лодок из испанского кедра, но также и очевидно быстрее. Гарвардский тренер ради эксперимента заказал одну из первых лодок, сделанных Джорджем Пококом из нового материала, и тут же написал ему, что на этом судне они на несколько полных секунд побили старые командные рекорды.
Кроме новой кедровой коры, Покок также улучшил в новых лодках полозки и сиденья, такелаж, рулевую сборку и отделку. Он гордился тем, что использовал различные северо-западные породы деревьев в своей продукции – сосну Ламберта для киля, ясень – для остова, ситкинскую ель для бортового бруса и вручную вырезанных сидений, кипарис нутканский для планшира. Последний ему нравился больше всего, потому что с течением времени цвет древесины менялся от оттенка слоновой кости до золотистого медового, который гармонировал с красновато-коричневой расцветкой кедрового остова. Он растягивал тонкую шелковую ткань над кормовой и носовой секциями и красил шелк лаком. Когда лак высыхал и застывал на ткани, то создавал красивый, ажурно-прозрачный декор на задней и передней частях лодки. И в самом конце Джордж часами натирал кедровый корпус размельченной пемзой и рухляком, потом накладывал тонкими слоями морской лак, потом опять натирал и полировал снова и снова, до тех пор, пока дно не блестело на свету, словно водяная гладь. Говорили, что у него уходило пятнадцать литров лака, чтобы достичь той полировки, которая его устраивала. Только когда лодка мерцала, когда казалось, что ее гладкость – живая, будто она вот-вот сама соскользнет с полки и уплывет, Покок считал ее готовой к использованию.
У кедра было еще одно свойство – секрет, который Покок обнаружил случайно, после того, как его первые кедровые лодки какое-то время пробыли в воде. Гребцы стали звать их «банановыми лодками», потому что, как только их опускали на воду, корма и нос судна немного загибались наверх. Покок стал размышлять над этим эффектом и его последствиями и пришел к поразительному выводу. Хотя кедр и не увеличивался в объеме и не разбухал от воды в ширину волокон и, таким образом, остов не деформировался, но древесина все-таки немного растягивалась вдоль волокон. Это могло добавить почти три сантиметра длины к восемнадцатиметровой лодке. Из-за того, что кедр был сухим, когда его прибивали к раме, а потом намокал, то через какое-то время регулярного использования кедровые части немного растягивались. Однако внутренняя обшивка лодки, сделанная из ясеня, который всегда оставался сухим и несгибаемым, не давала ей увеличиться в размере. Кедровая оболочка из-за этого была под давлением, тем самым немного поднимая концы лодки и обеспечивая то, что строители лодок зовут «кривизной». В результате лодка как одно целое всегда оставалась в легком, но постоянном напряжении, вызванном нереализованным давлением в обшивке. Она была похожа на натянутый лук, который ждал, когда его отпустят. Это придавало судну живость, импульс, позволявший ринуться вперед от малейшего удара веслом, и никакой другой дизайн или материал