Главная задача рулевого – держать лодку прямо по курсу на всей дистанции гонки. В лодке Покока, построенной в 1930-х годах, руль контролировался двумя веревками на корме, на концах которых была прикреплена пара деревянных штифтов. Ребята называли эти штифты «молоточками», потому что рулевой иногда пользовался ими, чтобы увеличить частоту гребков – бил молоточками по эвкалиптовой «набивной» доске, которая была прикреплена сбоку от лодки. Когда восемь очень крупных парней постоянно двигаются в лодке шириной чуть больше полуметра, дует ветер, а течение или прилив постоянно пытается вытолкнуть судно с гоночной дорожки, рулить – не такая уж простая задача. Но это самое последнее, о чем должен переживать рулевой.
С момента запуска лодки на воду рулевой одновременно становится и капитаном. Он или она должны брать под контроль, как физически, так и психологически, все, что происходит в лодке. Хорошие рулевые знают своих гребцов от и до – сильные и слабые стороны каждого, они знают, как выжать максимум из каждого гребца в любой момент гонки. У них должно быть достаточно силы воли, чтобы вдохновлять изможденных гребцов толкать лодку и глубже погружать весла в воду, даже когда кажется, что все уже потеряно. Им необходимо отлично знать всех своих соперников: как им нравится грести, когда начнут ускоряться, когда имеют привычку затаиться и ждать. Перед заплывом рулевой получает план гонки от тренера, и он (или она) становится ответственным за его виртуозное исполнение. Но в ситуации, настолько быстро и динамично меняющейся, как командная гонка, обстоятельства часто складываются так, что приходится выкидывать план гонки за борт. Рулевой – единственный человек в лодке, который сидит лицом вперед и может видеть, как формируется соревнование на протяжении всей гонки, и он должен быть готов моментально реагировать на непредвиденные изменения. Когда согласно плану гонки не удается получить результат, решение об изменении этого плана, часто за долю секунды, должен принять именно рулевой, а потом быстро и оперативно передать его команде. Часто это подразумевает много криков и эмоций. В гонке за олимпийскую золотую медаль в Амстердаме в 1928 году рулевой Калифорнии, Дон Блессинг, изверг то, что «Нью-Йорк таймс» назовет «одним из ужаснейших и демонических криков, который когда-либо раздавался на этой земле… Но какой язык, какие выражения! Если закрыть глаза, то непременно начнешь ожидать звук финального жестокого удара хлыстом по спинам рабов на галере». Говоря футбольными терминами, рулевой – это и капитан команды, и группа поддержки, и тренер в одном лице. Он или она – глубокие мыслители, хитрые, как лисы, вдохновляющие, и во многих случаях – самые жестокие и стойкие люди в лодке.
Маленький Бобби Мок был именно таким, и даже лучше. Он вырос в Монтесано, в маленьком туманном поселке дровосеков на берегу реки Чехалис в юго-западной части Вашингтона. Это был вечно мокрый и сумрачный мирок; мирок, в котором доминировали большие деревья, большие грузовики и большие мужчины. Массивные дугласовые пихты и кедры росли на туманных холмах вокруг города. Тяжеловесные грузовики, увозящие лес, проезжали сквозь город по 41-му шоссе днем и ночью по пути на пилорамы, в Абердин. Мускулистые дровосеки в толстых фланелевых рубашках и подбитых гвоздями ботинках прогуливались вверх и вниз по главной улице, напивались в баре Стар Пул Холл субботними вечерами, а по воскресеньям с утра сидели в кафе Монтесано, выпивая по три литра кофе.
Отец Бобби, Гастон, – мастер швейцарских часов и ювелир – был некрупным мужчиной. Но он был влиятельным гражданином в городе, членом добровольческой пожарной станции, и стал первым человеком, который впервые проехал на автомобиле двадцать километров из Абердина в Монтесано и сделал это всего за каких-то полтора часа. Когда Бобби было пять, он чуть не умер от неудачной операции на аппендиксе. Он тогда выкарабкался, но навсегда остался низким, худым и болезненным, с астмой в тяжелой степени. Он решил, что его хрупкое здоровье не помешает ему нормально жить, так что в старшей школе он стал заниматься всеми видами спорта, какими только была возможность, и пусть ни в одном не стал мастером, но занимался всеми очень упорно. Когда он не смог попасть в школьную футбольную команду, то вместе с остальными мальчишками, которые не прошли отбор, они собрали свои команды и на свободном участке земли недалеко от его дома, вниз по улице Броад-стрит, играли в жесткий американский футбол, без шлемов, щитков и другой защиты. Он был самый маленький из ребят на поле, и Бобби всегда выбирали последним, и хотя большую часть игры он проводил на земле, он быстро усвоил урок, который помог ему добиться успеха в жизни. «Не важно, сколько раз тебя столкнут на землю, – говорил он своей дочери Мэрилин, – важно то, сколько раз ты встанешь». В последний год старшей школы, благодаря одной лишь силе воли, он записался на баскетбол – выбрав его из всех возможных вариантов. Те полтора килограмма серого вещества, которые он носил в своем черепе, хорошо ему служили на школьных занятиях. Он был самым лучшим в классе и был удостоен чести произнести прощальную речь на выпускном старшей школы в 1932 году.
Когда он поступил в Вашингтонский университет, его внимание тут же привлекла позиция рулевого в гребной команде. И, как обычно, ему пришлось приложить все усилия, чтобы выбить место на корме одной из лодок Албриксона. Но как только он получил это место, его упорство быстро заставило тренера поверить в него. Как и все остальные на лодочной станции, Албриксон быстро обнаружил, что у Мока была одна проблема – он был полностью счастлив и уютно чувствовал себя на позиции рулевого до тех пор, пока не оказывался впереди соперника. До тех пор, пока он видел другие лодки, пока их нужно было обгонять, пока нужно было кого-то обойти, парень горел. В 1935 году Мок сидел с мегафоном в запасной лодке, которая соревновалась с Джо и другими второкурсниками за статус первого состава университетской команды. Сначала он не был популярным среди гребцов. На месте рулевого он заменил парня, которого очень любили члены команды, так как он тренировался и выступал с ними на протяжении двух лет, и изначально они лишили Бобби того уважения, от которого зависит любой рулевой. Из-за этого Мок только заставлял их яростнее грести. «Это был трудный год. Меня совсем не любили, – рассказывал он позже. – Я требовал лучших результатов и поэтому нажил много врагов». Мок вел этих ребят, как Симон Легри, хлыстом. У него был глубокий баритон, что удивительно для такого маленького парня, и Бобби умел им пользоваться, эффектно выкрикивая команды, с абсолютным авторитетом. Но он был достаточно осторожен и знал, когда следует нажать на ребят, когда польстить им, когда задобрить и когда пошутить. Понемногу он завоевал парней.
Ко всему прочему, Бобби Мок был умен и знал, как использовать свой потенциал. К концу сезона 1936 года у него уже будет свой собственный ключ «Пси Бета Каппа», который он сможет крутить на пальце так же, как и Эл Албриксон.
В конце февраля Албриксон, когда он отбирал мальчишек, стал уделять больше внимания тому, чтобы лодкам присвоить правильные номера. Джо пересел из лодки номер один во вторую лодку. Двадцатого февраля в сильный снегопад и при сильном восточном ветре в очередном заплыве вторая и первая лодки финишировали одновременно. У Джо снова появилась надежда. Но через неделю Албриксон пересадил его в лодку под номером три.
Погода продолжала свирепствовать. В основном парни тренировались, несмотря ни на что. Холод, дождь, слякоть, град и снег они просто игнорировали. Но были дни, когда ветер разрывал гладь озера Вашингтон настолько сильно, что на ней невозможно было грести или просто держать лодку на ровном киле. Несмотря на погоду, гонки на время показали, что первые лодки все еще были в форме, хотя и не улучшали результаты с той скоростью, на которую рассчитывал Албриксон на этом этапе подготовки. Он еще не нашел лодку, которая бы оторвалась от других. И так как тренировки в дикий холод прерывались лишь днями, когда они вообще не могли тренироваться, боевой дух парней начал падать. «Слишком много нытиков», – написал Албриксон в бортовом журнале 29 февраля.
В один особенно ветреный день в начале марта, когда парни угрюмо прогуливались вокруг лодочной станции, Джордж Покок постучал Джо по плечу и попросил его зайти на чердак. У него было несколько мыслей, которыми он хотел поделиться с парнем. В мастерской Покок облокотился на борт новой лодки и стал наносить лак на перевернутый остов. Джо отодвинул козлы для распилки к другому концу лодки и сел на них лицом к мастеру.
Сначала Покок сказал, что наблюдал за тренировками Джо какое-то время и что он был отличным гребцом. Джордж отметил несколько технических ошибок – например, Джо сгибает руки в локтях немного раньше при гребке и не ловит воду так чисто, как мог бы, двигая руками с той же скоростью, с которой вода двигалась под лодкой. Но не об этом хотел поговорить с ним Покок.
Он сказал, что временами казалось, будто Джо считает себя единственным человеком в лодке и что его задачей было в одиночку вытолкнуть лодку через финишную черту. Когда гребец так себя ведет, сказал Джордж, то он наказывает за что-то воду вместо того, чтобы работать вместе с ней, хуже того, он мешает своей команде грести.
Он предложил Джо сравнивать греблю с симфонией, а себя – с музыкантом оркестра. Если один человек в оркестре ирал, не попадая в мелодию или в такт, то он портил всю пьесу. То же самое касалось и гребли. То, насколько его действия в лодке гармонировали с действиями остальных членов команды, значило гораздо больше силы его гребка. И спортсмен не мог быть в гармонии с членами команды до тех пор, пока он не откроет им свое сердце. Он должен заботиться о своей команде, она должна иметь большое значение в его жизни. Гребец должен отдавать себя полностью не самому спорту, но своим соратникам, даже если это означало, что его чувства будут задеты.
Покок сделал паузу и поднял глаза на Джо.