На корме звездной лодки Албриксона, с мегафоном, привязанным к голове, естественно, сидел Бобби Мок.
Джо был в третьей лодке. Казалось, что там он и останется. До сих пор его даже не пересадили в предварительный запасной состав университетской команды, и он думал, что уже он не будет соревноваться ни в гонке с Калифорнией, ни после нее. Но когда 21 марта он зашел на лодочную станцию, то нашел свое имя на доске, под номером семь во второй лодке, о которой все говорили как о наиболее вероятном претенденте на позицию основной. Джо не мог в это поверить. Он не знал, поговорил ли Покок с Албриксоном, или Мертон Хэтч просто натворил что-то, или Албриксону нужно было просто поменять его на седьмой позиции в тот день. Какой бы ни была причина, это был шанс для Джо.
Парень знал, что от него требуется, и внезапно все оказалось просто. В тот момент, когда Джо сел во вторую лодку в тот день, он почувствовал себя дома. Ему нравились эти мальчишки. Он не слишком хорошо знал Горди Адама и Дона Хьюма, но оба поприветствовали его, когда Джо садился в судно. Его самый старый и самый надежный друг на этой станции, Роджер Моррис, который сидел прямо впереди, на носу, помахал ему и крикнул через весь ряд сидений:
– Эй, Джо, я вижу, ты наконец-то нашел нужную лодку!
Его приятели из Гранд-Кули, Чак Дэй и Джонни Уайт, тоже сидели в передней части. И пока он привязывал свои ботинки к подставке и завязывал шнурки, Стаб Макмиллин радостно возвестил:
– Ну что ж, теперь эта лодка будет летать, ребята.
Шорти Хант похлопал его по спине и прошептал:
– Я тебя прикрою, Джо.
В тот день Джо греб как никогда раньше – как говорил ему Покок, отдавая полностью свои мысли и душу командным усилиям, двигаясь, словно он был продолжением ребят, сидящих впереди и позади него. Он безошибочно следовал движениям Хьюма и передавал их назад, Шорти, и они двигались все ввосьмером, вместе с лодкой и веслами, одним продолжительным усилием мускулов и дерева. Джо чувствовал в себе какую-то трансформацию, словно какая-то магия подействовала на него. Подобные ощущения он испытывал только раз в жизни – в ту ночь, когда еще первокурсником они с командой вышли на озеро Юнион, огни Сиэтла тогда мерцали в глади воды, а дыхание всех ребят из его команды казалось единым, белыми клубами растворяясь в темном холодном воздухе. Теперь, когда он вышел из лодки в сумерках, то понял, что это изменение произошло не из-за его стараний грести так, как сказал ему Покок, а из-за того, что в лодке сидели именно те парни, с которыми он мог это сделать. Он просто доверял этим ребятам. В конце концов, все оказалось очень просто. Албриксон написал в журнале: «Поменял Ранца и Хэтча, и это сильно помогло».
Однако эта фраза была приуменьшением той значительной разницы, которая произошла в лодке. Это была последняя замена, сделанная Албриксоном. В течение нескольких следующих дней лодка действительно начала летать, как предсказал Стаб Макмиллин.
Двадцать второго марта она с самого старта и до финиша шла впереди остальных лодок. Двадцать третьего марта она выиграла с отрывом на невероятные семь корпусов в одной гонке и на внушительные три во второй. Утром 27 марта в сильный снежный буран она снова пришла на три корпуса впереди всех. В тот же день, на спринте в три километра, Дон Хьюм поднял частоту удара до сорока, парни безошибочно повторяли за ним, и лодка промелькнула через финишную линию опять намного впереди остальных. Двадцать восьмого марта Албриксон официально объявил их экипаж основным составом университетской команды. Он еще несколько дней скрывал это от прессы, но тренер принял решение, изменившее его карьеру. Это была команда, с которой он попробует прорваться на Олимпиаду в Берлин.
В тот день Джордж Покок лично окрестил новое судно, в которой парни будут выступать на отборочных соревнованиях. Пока Джо и остальные члены его команды держали лодку в воздухе, Покок вылил банку загадочной жидкости на ее носовую часть и произнес:
– Я нарекаю эту лодку «Хаски Клиппер». Да пребудет с ней успех на любых водах, где бы она ни плавала. Особенно в Берлине.
И пока парни понесли лодку вниз по пандусу к воде, они начали морщиться, пытаясь справиться со странным запахом неизвестной жидкости. Покок усмехнулся.
– Сок квашеной капусты. Чтобы начать привыкать к Германии, – ухмыльнулся он.
Четвертого апреля Албриксон устроил финальную четырехкилометровую гонку на время, прежде чем официально провозгласить места позиции лодок для Тихоокеанской регаты. Через три километра после начала гонки Бобби Мок увеличил ритм до тридцати двух гребков и больше его не поднимал. Рекорд в гонке на четыре километра, 16 минут и 33,4 секунды, был установлен основным составом Вашингтона, в заплыве, который Джо смотрел с парома в 1934 году. Теперь Джо и его соратники пришли к финишу за 16 минут 20 секунд, и в конце гонки они прямо и спокойно сидели на банках, легко дышали и чувствовали себя превосходно. Каждый раз, когда они все вместе садились в «Хаски Клиппер», они показывали все лучшие и лучшие результаты.
Тому, что происходило в их лодке, было прямое объяснение. Каждый в «Клиппере» пережил в жизни тяжелые испытания, их характер был одного происхождения, и это играло решающую роль в будущем: они все были мастерами своего дела, несгибаемыми парнями, наполненными яростной решительностью, но все же они оставались очень добрыми и отзывчивыми. Каждый из них был родом из скромных семей, смиренных тяготами тяжелых времен, в которые они росли. Каждый по-своему, они все в какой-то момент поняли, что ничего в жизни нельзя принимать как должное, что, несмотря на их молодость и красоту, в мире существовали силы более величественные и могучие, чем они сами. Те трудности, с которыми они сталкивались в жизни, научили их покорности, необходимости отодвинуть свое эго ради лодки как целого – и покорность была тем ключом, благодаря которому они теперь могли собраться вместе и показать результаты, которых не могли добиться раньше.
Но прежде чем выйти на отборочные туры к Олимпиаде в Принстоне, Элу Албриксону и его команде предстояло столкнуться с внушительной серией испытаний. Сначала их ждала Первая Тихоокеанская регата с Калифорнийским университетом на озере Вашингтон. Албриксон решил, что если его ребята выиграют все три гонки, то он убедит граждан Сиэтла снова профинансировать поездку в Поукипси, на национальный чемпионат в июне для всех трех лодок. Потому – не важно, выиграет он или проиграет в Поукипси, – в июле он отвезет университетскую команду в Принстон. Победа там будет означать путешествие в Берлин, где сначала пройдет еще одна-две квалификационных гонки, и, наконец, медальная гонка против лучших команд мира. Это было трудное дело, но каждый раз, когда Албриксон смотрел, как его новый основной состав выходит на воду, его уверенность в успехе все росла.
В Беркли Кай Эбрайт был, вероятно, даже более уверен в своей команде, чем Эл Албриксон, как на счет грядущей регаты в Сиэтле, так и по поводу его олимпийских надежд. Он определенно читал о впечатляющем времени 16 минут 20 секунд, которое показала команда Албриксона в гонках на время на четырех километрах, но эти новости его не волновали. Ребята Эбрайта уже показывали еще более ошеломительное время на участке Эсчуари в четыре километра – 15 минут 34 секунды. Лодка шла по приливному течению, однако все же разница была почти в минуту. Восьмого апреля он провел еще один замер времени на спокойной воде. Его основной состав пришел к финишу за 16 минут 15 секунд, и этот результат все равно был на 5 секунд лучше, чем у команды Албриксона. Преодолевая свое самодовольство, Эбрайт позволил себе отпустить лишь короткое замечание, когда его команда подошла к пристани: «Вы неплохо там смотрелись наконец-то». На самом деле у Эбрайта были все причины чувствовать себя уверенно, в свете того, как складывались обстоятельства к 1936 году, и он не видел в Сиэтле ничего, что заставило бы его начать переживать.
Однако рисковать он не собирался. Наоборот, Эбрайт все свои силы направил на то, чтобы начать Олимпийский год победой над Вашингтоном в Сиэтле. В начале сезона тренер Калифорнии написал имена каждого из своих гребцов на клочках бумаги и бросил их в шляпу, перемешав чемпионов Поукипси вместе со всеми остальными претендентами – второкурсников вместе с запасным и основным составом. Потом он вытаскивал имена одно за другим и таким образом сделал основное распределение по лодкам. Суть этого мероприятия была в том, чтобы показать парням: никто из них не сможет завоевать место в университетской команде исключительно благодаря прошлым своим победам. Каждый из них должен был заново заслужить это право.
И дела с тех пор пошли отлично. Отличная вода в Калифорнии позволяла ему работать с ребятами в спокойном режиме. Он провел серию четырехкилометровых заплывов на Окленд Эсчуари, которая показала, что они в лучшей форме и в выгодных условиях. Потом он испытал парней на более коротких дистанциях, и они показали себя также хорошо. Учитывая эти результаты, а также разгром Вашингтона на гонках в Поукипси и Лонг-Бич прошлым летом, он решил, что он находится в отличной позиции. Пока он будет готовиться к длинным гонкам в Вашингтоне и Поукипси, а уже после победы там будет тренировать ребят для коротких заплывов на отборочных Олимпийских гонках и в Берлине.
В последние несколько недель он возобновил традицию, которую обычно применял перед большими гонками еще с триумфа на Олимпийских играх 1932 года – стол для спортсменов университета. Любой парень, который состоял в двух самых лучших лодках университета, удостаивался чести вместе со всей своей командой ужинать в столовой Стивенс Юнион в университете Беркли бесплатно. Учитывая трудные времена, это давало ребятам дополнительный стимул бороться за места в этих лодках. Такая традиция также давала Эбрайту возможность контролировать питательную ценность блюд, которые ребята потребляли. На стол для спортсменов подавали исключительно здоровую пищу – богатую протеином и кальцием в особенности. Чаще всего по вечерам это был большой сочный стейк и неограниченное количество молока.