Наконец кто-то из ребят заметил багажный трап, опускающийся под углом в шестьдесят градусов к уровню улицы. Аккуратно они поместили носовую часть лодки на трап. Потом, проползая на четвереньках, они затащили судно по трапу на прогулочную палубу. Отсюда, снова подняв ее высоко над головами, они понесли лодку наверх, на шлюпочную палубу, привязали ее, накрыли брезентом и стали надеяться и молиться, что никто не примет ее за лавочку. Пропитанные потом и в грязных штанах, парни поспешили на прием, сильно на него опоздав.
В отеле «Линкольн» их официально вписали в американскую олимпийскую команду, и они впервые увиделись со своими коллегами-спортсменами в холле отеля. Там присутствовал Гленн Каннингэм, одетый в светло-серый костюм и желтый галстук. В углу комнаты фотографы зажали Джесси Оуэнса в кремово-белом костюме, которого уговорили попозировать с саксофоном. «Когда я скажу, – сказал один из фотографов, – дунь в эту штуку». По команде, Джесси дунул. Инструмент издал длинный, хрипящий звук. «Джесси, следи за колесами, похоже, ты шину проколол», – пошутил кто-то.
Гуляя по залу, парни из Вашингтона поняли, что они здесь, может быть, и не самые знаменитые люди, не самые быстрые и даже не самые сильные, но – за исключением Бобби Мока – все они, вероятно, были самыми высокими. Но потом они встретили Джо Фортенберри ростом два метра и Уилларда Шмидта ростом два метра десять сантиметров из первой олимпийской команды США по баскетболу. Когда Шмидт подошел, чтобы пожать ребятам руки, и они попытались посмотреть ему в глаза, даже Стаб Макмиллин подумал, что он рискует свернуть себе шею. Бобби Мок даже не пытался. Он решил, что ему для этого понадобится лестница.
На следующий день у ребят было много дел – забрать олимпийские удостоверения и визы в Германию, разложить по сумкам вещи и купить дорожные чеки. Джонни Уайт не знал, что будет делать в Европе без денег. У него еще оставалось больше половины от тех четырнадцати долларов, с которыми он уезжал из дома, но надолго этого не хватит. Потом, в последнюю минуту, из Сиэтла ему пришел конверт с сотней долларов. Их прислала его сестра Мэри Хелен – почти все ее сбережения. Она написала Уайту, что заберет в обмен на деньги его старую скрипку. Джонни прекрасно знал, что ей эта скрипка была даром не нужна.
Олимпийский паспорт Джо
Они завершили свою поездку в Нью-Йорк тем вечером походом в кинотеатр «Лоус Стейт Тиэтр», где Дюк Эллингтон и его оркестр завершали грандиозным представлением недельный тур. Для Джо и Роджера в особенности это была кульминация их пребывания в Нью-Йорке. Сидя под огромной люстрой из чешского хрусталя в красных плюшевых креслах с гладкими деревянными подлокотниками, они слушали как завороженные композиции Эллингтона «Настроение Индиго», «Акцент молодости», «Сентиментальное настроение» и еще два десятка других мелодий. Джо грелся в лучах яркой живой музыки, впитывая ее и ощущая, как она качает его на своих волнах.
Позже тем вечером они немного посидели в клубе «Альфа Дельта Пси» и провели последнюю ночь здесь, прежде чем отправиться в путь к их великому приключению на следующее утро. Они выключили свет и легли спать, а всего в восьмидесяти километрах к югу от них дирижабль «Гинденбург» покинул место своей стоянки в городе Лейкхерст, штат Нью-Джерси, и поднялся над Атлантикой. Он летел в Германию, чтобы там исполнить свою небольшую роль в Олимпиаде 1936 года. Дирижабль вырисовывался мрачной фигурой на ночном небе. На хвостовых стабилизаторах были отчетливо видны огромные черные свастики.
Трещали новостные камеры, мелькали вспышки, а парни запрыгивали на сходни «Манхэттена» в десять тридцать утра на следующий день. Как и еще 325 членов олимпийской команды США, поднявшихся на борт корабля, они были в состоянии эйфории, смешивавшейся с легким волнением. Никто из них никогда не был на судне больше парома в Сиэтле, и пароход «Манхэттен» – 204 метра в длину, весом в 24 с лишним тонны, с восемью палубами, способный разместить 1239 пассажиров – был далеко не паромом. Это был полноценный роскошный океанский лайнер. Корабль плавал всего пять лет, и вместе со своим побратимом – пароходом «Вашингтон», это были два самых крупных североатлантических лайнера, построенных в Америке с 1905 года.
Тем утром на пирсе Гудзона «Манхэттен» выглядел абсолютно по-американски: его остов был ярко-красного цвета, надпалубные сооружения сверкали белизной, а над ними возвышались две дымовые трубы, наклоненные назад и выкрашенные красными, белыми и голубыми горизонтальными полосами. Когда спортсмены радостно всходили на борт, каждому выдавали маленький американский флаг, и скоро у бортов столпились сотни молодых людей, которые размахивали флагами, прощаясь со своими семьями и доброй публикой, которая собралась в доке.
Парни прошли в свои каюты в экономклассе и оставили там свои вещи и снаряжение. Они встретились с другими гребцами, которые представляли Соединенные Штаты в Берлине. Это были Дэн Барроу, выступавший в одиночной лодке, из «Пенсильвания Атлетик Клаб»; две пары, с рулевым и без, также из спортивного клуба Пенсильвании; парная команда из яхт-клуба «Ундина» в Филадельфии; и две четырехвесельные команды, одна из гарвардских парней гребного клуба «Риверсайд» в Массачусетсе, с рулевым, и одна из гребного клуба «Вест Сайд» в Буффало, Нью-Йорк, без рулевого.
Когда с формальностями было покончено, парни присоединились к остальным спортсменам, которые размахивали флагами на палубе. По мере приближения полудня – времени отплытия, более десятка тысяч зрителей собралось на пирсе 60. Аэростаты и самолеты кружили в небе. Операторы сняли еще несколько кадров на палубе, а потом спустились с корабля, чтобы установить камеры для съемки отплытия. Черный дым начал вырываться из красно-бело-синих труб. Морские знамена, развешанные на такелаже передней и задней мачт, трепетали на легком горячем бризе.
Незадолго до полудня спортсмены собрались на верхней палубе и окружили Эйвери Брэндеджа и других представителей Американского олимпийского комитета, пока они разворачивали огромный белый флаг с пятью олимпийскими кольцами и поднимали его на кормовую мачту. Люди на пристани снимали шляпы и, выкидывая их в воздух, принялись кричать: «Ура! Ура! Ура! За США!» Оркестр начал играть морской марш, корабль отдал швартовы и стал медленно отплывать от берега.
Джо и остальные гребцы кинулись к перилам, размахивая своими флагами, беззастенчиво повторяя крики толпы: «Ура! Ура! Ура! За США!» С пристани люди кричали: «Счастливого пути!» Завизжали гудки на паромах, буксирах и кораблях, пришвартованных неподалеку. На реке пожарные суда включали сирены и выбрасывали белые клубы дыма высоко в воздух. Самолеты в небе синхронно наклонились на один бок и кружили над пароходом, пока фотографы делали снимки с воздуха.
Буксиры дотолкали нос «Манхэттена» до тех пор, пока он не встал на курс вниз по реке, а затем корабль начал набирать скорость, уплывая по течению вдоль западного берега Манхэттена. Впервые за много дней Джо внезапно почувствовал дуновение прохладного ветра. Когда корабль проезжал мимо острова Эллис и потом мимо статуи Свободы, он, как и все остальные, понесся на палубу, чтобы посмотреть на нее вблизи. Ранц остался на палубе и наблюдал, как корабль проплыл через узкий пролив между Статон-Айлендом и Бруклином, а потом двинулся через залив и, наконец, в Атлантический океан, слегка накренившись на длинном и широком повороте к порту.
Джо все еще оставался на палубе и, опершись на борт, наслаждался прохладным воздухом и смотрел на проплывающий мимо Лонг-Айленд, пытаясь впитать все, запомнить каждую деталь, чтобы потом рассказать обо всем Джойс, когда он вернется домой. Только через час, когда солнце уже начало опускаться на западе и он стал замерзать в вечернем прохладном воздухе, Джо ушел внутрь корабля в поисках остальных ребят и чего-нибудь перекусить.
Темнота начинала постепенно окутывать «Манхэттен», так что он понемногу стал оживать – загорелись огни, зазвучала громкая музыка, послышался смех развлекающихся на его палубах молодых людей, которые отважились уйти в черную пустоту Северной Атлантики, уплывая на северо-восток, в гитлеровскую Германию.
Глава шестнадцатая
В гребле очень важны также хороший настрой и правильные мысли. Недостаточно, чтобы только мышцы команды работали в единстве; их сердца и души также должны быть одним целым.
Пока Джо отходил ко сну на борту «Манхэттена», первые проблески утренней зари осветили Берлин, открывая взгляду небольшие группки мужчин, женщин и детей, которые маршировали по улицам города под дулами пистолетов. Аресты начались несколькими часами ранее – под покровом ночи полиция и штурмовики врывались в лачуги и вагончики, которые служили домами для цыганских семей Рома и Синт, и поднимали их с кроватей. Теперь семьи направлялись на завод по удалению бытовых отходов в берлинском пригороде Марцан, где они будут содержаться в лагерях для задержанных, подальше от глаз иностранцев, прибывающих в Берлин на Олимпийские игры. Через какое-то время цыгане будут отправлены на восток, в лагеря смерти, и там убиты.
Их арест был всего лишь одним этапом процесса подготовки, который разворачивался уже несколько месяцев. Нацисты изменяли Берлин до неузнаваемости, создавая из него словно большую декорацию для фильма – место, где иллюзии могут быть совершенством, где невозможное кажется реальностью, а настоящее можно спрятать. Знаки, запрещающие евреям вход в публичные места, были сняты и сложены в укромные места для дальнейшего использования. Антисемитская газета «Штурмовик» – с гротескными карикатурами евреев и слоганом «Евреи – наша неудача» – временно была убрана с прилавков. В «Дер Ангрифф», ее главной пропагандистской публикации, Йозеф Геббельс передал берлинцам сценарий их роли в представлении, четко и детально описывая, как граждане должны вести себя по отношению к евреям во время Олимпиады и как приветствовать иностранцев: «Мы должны быть очаровательнее парижан, дружелюбнее жителей Вены, оживленнее граждан Рима, космополитичнее обитателей Лондона и практичнее горожан Нью-Йорка».