[163]. Фрейда, однако, не сильно волновало, насколько его гипотеза соответствовала реальности. Не существует не только доказательств, что эта сцена имела место в действительности, но даже следов фантазирования о ней в воспоминаниях пациента. Первосцена – спекулятивный концепт; его основания не эмпирические, а чисто логические. Как отмечает Лакан, она не раскрывается, не обнаруживается, но от начала до конца реконструируется: «В памяти субъекта (относительно термина «память» разговор у нас еще впереди) ничего, что позволило бы говорить о воскрешении этой сцены, не возникает, но буквально все вселяет в нас убеждение, что именно так она и разыгрывалась»[164].
Конечно, выводы Фрейда стали объектом критики и насмешек. Один из самых известных иронических пассажей принадлежит Жилю Делёзу и Феликсу Гваттари. Во второй главе «Тысячи плато», озаглавленной «1914: Один волк или несколько?», они пишут, что ошибкой Фрейда была редукция дикой привольности детской психики к слишком человеческой семейной истории. Настаивая на том, что дело вовсе не в родителях, а в самих волках, Делёз и Гваттари характеризуют их как аффективную животную множественность и резюмируют последовательность фрейдовских аргументов в поддержку гипотезы первосцены следующим образом:
Мы присутствуем при редуктивном ликовании Фрейда, мы буквально видим, как множество покидает волков, дабы задействовать козлят, не имеющих абсолютно никакого отношения к истории. Семь волков, которые суть только козлята; шесть волков, так как седьмой козленок (сам Человек-волк) скрывается в ящике от часов; пять волков, ибо, возможно, именно в пять часов он увидел, как его родители занялись любовью, и тогда римская цифра V ассоциируется с эротически раздвинутыми женскими ногами; три волка, так как родители, возможно, занимались любовью три раза; два волка, поскольку в первом совокуплении, увиденном ребенком, было два родителя more ferarum, или даже две собаки; а затем один волк, ибо волк, как мы знали с самого начала, – это отец; и, наконец, ноль волков, поскольку он потерял свой хвост, поскольку он не только кастрируем, но и кастрирует. Кого мы дурачим? У волков нет никакого шанса вырваться и спасти свою стаю – с самого сначала решено, будто животные могут использоваться для того, чтобы представлять коитус между родителями или, наоборот, быть представленными благодаря такому коитусу[165].
Это довольно точное резюме. Сосредотачиваясь на подсчете зверей, Делёз и Гваттари показывают, что с каждым новым шагом фрейдовского толкования их становится все меньше и меньше. С их точки зрения, Человек-волк не невротик, а шизоид с множественными личностями. Волки всегда ходят стаями, говорят они, – об этом знают все, даже маленькие дети, не знает один Фрейд. Бессознательное – это толпа, которую он принимает за одного человека[166]. По мысли Делёза и Гваттари, внимательный взгляд волков нужно понимать как молчаливый зов стаи, к которой мальчик-волк, возможно, и так принадлежал с самого начала. Его приглашают стать частью стаи, стать-волком. Не приводит ли нас этот жест снова к тотемическому моменту? Если встреча с животным-Другим, представляющая собой пуповину сновидения Панкеева, – это встреча с «внешней душой», то группа из пяти, шести или семи волков может выступать в качестве делегатов, уполномоченных передать приглашение от лица представителей его первобытного племени или народа. Его народ – не русские, и вообще не что-то человеческое. Волки. Я выглядываю из-под одеяла: ночь за окном вспыхивает множеством желтых глаз.
Нельзя по-настоящему присоединиться к стае, пока ты остаешься отдельным индивидом. Становление-волком – это шизоидный опыт психической множественности: «…Мы не можем быть одним волком, мы всегда являемся восемью или десятью, шестью или семью волками. Не шестью или семью волками сразу, оставаясь в себе одним волком, а одним волком среди других, с пятью или шестью другими волками»[167]. Мы в соединении волков, сразу всей стаей, вместе с остальными, в их числе. И именно эту нередуцируемую множественность, как утверждают Делёз и Гваттари, Фрейд подменяет единством эдипального нарратива, шаг за шагом (ре)конструируя тождество человеческой личности из шизоидной звериной стаи. Неисчислимых волков сначала замещают одомашненные животные – козы, овцы, пастушьи собаки, – а затем люди: гетеронормативная родительская пара. Делёз и Гваттари, напротив, зачарованы дикостью волчьей стаи; ни люди, ни козлята их совсем не интересуют.
Я бы хотела, однако, взглянуть на серию превращений, захватывающую волков, людей и других животных, а также на попытки их сосчитать, под несколько иным углом, отдавая должное таким промежуточным персонажам, как козлята, роль которых на самом деле может оказаться очень важной. Люди превращаются в животных, животные разных видов – друг в друга: такими волшебными превращениями изобилует мировая фольклорная традиция. Сказки повествуют об опытах становления, к которым дети чрезвычайно восприимчивы. Волчьи посланцы могут звать мальчика присоединиться к их стае и потерять себя в волшебном путешествии, обретя, возможно, нечто новое взамен, – но волки ли это? Отбрасывая фрейдовскую версию, приписывавшую волкам роль родителей, не следует, однако, слишком доверять их собственной волковости, на которой так настаивают Делёз и Гваттари. Посмотрите на этих волков. Белая шерсть, пушистые лисьи хвосты – они всегда уже охвачены превращением в другую форму жизни, и если в следующий момент волки окажутся козами, значит, в этой конкретной онтологической области коза или козел может делать что-то такое, на что не способен волк (например, в Марокко козы лазают по деревьям).
Чтобы прояснить этот момент, вернемся на шаг назад, к началу анализа. Как уже было отмечено, перемену в характере маленького Человека-волка – от боязни животных к набожности, то есть от тревожной истерии к неврозу навязчивых состояний – Фрейд трактует как переход от тотемической к христианской фазе его болезни. Меняется и опыт чтения: от сказок к Библии. Фрейд упоминает новозаветную легенду об изгнании бесов, которая, по-видимому, повлияла на образование основных симптомов невроза навязчивости, – в частности, на ритуал шумного выдоха при виде нищих. Напомню, о чем там речь.
В Евангелии от Марка говорится, что однажды Иисус Христос с учениками путешествовали по морю. Прибыв в страну, называемую Гадаринской (в других версиях – Герасинской или Гергесейской), они встретили человека, одержимого нечистым духом, который ходил без одежды и жил не в доме, а в гробах: «Всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни». Когда Иисус спросил, как его зовут, демон ответил: «Легион имя мне, потому что нас много». Неподалеку у горы паслось стадо свиней. Иисус приказал легиону бесов выйти из человека и войти в свиней, которые помчались вниз по склону и утонули в море[168].
Происходит чудо: демоны бегут, человек возвращается в себя. Он теперь может вспомнить себя, свое имя, вернуться домой, к семье, снова стать полноправным членом своей социальной группы. Вместе с легионом злых духов отступает и множество животных, представленное стадом свиней: отступает и дает дорогу целостной человеческой личности. Одним словом, он исцелился. Во всяком случае, мы в это верим, не располагая какой-либо более подробной информацией о его дальнейшей жизни. Иисус излечил его от того, что позднее станут называть безумием и еще позднее – психическим расстройством. На языке современной психиатрии одержимость классифицировали бы как симптомы диссоциативного расстройства личности, истерии, психоза, шизофрении или других душевных заболеваний. Тонущее в море стадо свиней – это безумие, вынесенное вовне, сумасшествие в своем, так сказать, объективном виде. В телах этих конкретных животных хранится израненная внешняя душа.
Полагаю, что исцеление гадаринского бесноватого не имело ничего общего с причудливыми ритуалами экзорцизма, которые до сих пор проводятся христианскими священниками в некоторых частях света. Чтобы привести несчастного в чувство, Иисус просто поговорил с ним, спросил, как его зовут, и так далее – словом, отнесся к нему по-человечески. Что если психоаналитическое лечение разговорами, при котором аналитик внимательно слушает пациента и общается с ним скорее как с собеседником, чем как с больным, – это тоже своего рода гуманистический способ изгнания бесов? Тогда превращение волков из сновидения Панкеева сначала в козлят из сказки братьев Гримм, а потом в его собственных родителей будет не редукцией, как думали Делёз и Гваттари, а чудом психоаналитического исцеления – как если бы Фрейд приказал бесчисленной стае демонических волков переселиться в стадо коз (аналогичное стаду свиней из библейской легенды), чтобы заставить и тех и других исчезнуть. Но есть нюанс: когда Панкеев стал пациентом Фрейда, его боязнь волков была уже не актуальным симптомом, а только воспоминанием. Ведь от тотемической «одержимости», которая, по Фрейду, соответствует стадии его тревожной истерии, а по Делёзу и Гваттари – шизофрении, мальчик избавился задолго до встречи с Фрейдом, обратившись в христианство: как если бы волков-демонов прогнал сам Иисус. Однако духовная трансформация, в ходе которой он перешел от сказочных сюжетов к библейским, – это не выздоровление, а переход от одного заболевания к другому, от одержимости (possession) к навязчивости (obsession).
Помещая антропо-теологический тезис Фрейда о переходе Человека-волка от тотемизма к христианству в более широкий культурный контекст, задумаемся о том, как с появлением монотеистических религий и вытеснением более древних верований животные постепенно утратили свой божественный или сакральный статус и перестали играть позитивную социальную роль. Некоторые из прежних тотемов превратились в демонов или бесов. Злые духи ассоциируются с нечистыми животными, например со свиньями, в телах которых гадаринские бесы обретают свое последнее прибежище, или с козлами, которых в христианстве часто связывают с культом Сатаны. Деление животных на чистых и нечистых древнее, чем христианство, но тоже относится к библейской традиции. Попросту говоря, суть этого деления, согласно книге Левит, в том, что чистых животных можно есть и приносить в жертву, а нечистых нельзя. Ветхозаветный Бог передает животных в ведение человека и разрешает распоряжаться ими по своему усмотрению.