Кровь продолжала сочиться. Корнилов тщетно старался справиться с ней. Кто-то из адмиральского окружения посоветовал оставить матроса: всё равно вот-вот подойдёт доктор.
Владимир Алексеевич выпрямился и грустно посмотрел на говорившего. В этом взгляде были бессилие и укор, жалость и презрение. Ему хотелось, видимо, сказать что-то резкое, но он сдержал себя.
- Вы правы, всем не поможешь. Да и медик из меня плохой.
Он произнёс это тихо, глядя куда-то в сторону и даже слегка покраснев. Ему словно стыдно было и за чёрствость своих штабных, и за своё собственное бессилие.
Колька почувствовал, что сейчас, несмотря на страх перед кровью, он бросится к раненому. Максим крепко сжал его руку.
- Не ходи. Прогонют!
На днях командующий штабом обороны Корнилов приказал эвакуировать из Севастополя всех детей и женщин. Ребята хорошо знали это. Адмирал сам имел пятерых детей.
Накануне бомбардировки он отправил семью в Николаев.
Подбежали санитары и начали укладывать раненого на носилки. Группа пошла дальше.
А мальчишки, пригибаясь, подбежали к брустверу. Матрос открыл глаза и всё порывался приподняться на локтях. Он смотрел в сторону адмиральской свиты. Один из санитаров сказал:
- Вот так енерал. Отец, а не енерал!
Мальчишки шмыгнули вдоль вала за Корниловым.
Тот, сопровождаемый Истоминым и другими руководителями обороны кургана, вошёл в башню.
Максимка потянул дружка под стенку. Круглая оборонительная башня имела со всех сторон узкие отверстия - бойницы. Взобравшись на плечи, через них можно было видеть и слышать адмирала. Рыбальченко согласился первым стоять «на поддержке».
Колька прильнул к щели.
В первом этаже за толстыми стенами из инкерманского камня разместился пороховой склад. Тут же находилась часть раненых. Возле Корнилова, развернув карту, стоял Владимир Иванович Истомин - плотный, среднего роста, с одутловатым лицом и небольшими тёмными усами. У этого пожилого контр-адмирала были необычайно озорные глаза, казалось, что он всегда усмехается. Несмотря на свою солидную фигуру, он был очень подвижен. Так же как Нахимов и Корнилов, Истомин проявил неожиданную талантливость в сухопутном военном деле. Герой Наваринского и Синопского морских сражений, Владимир Иванович был любимцем матросов и офицеров.
Адмиралы склонились над картой.
До Кольки донеслась фраза:
- Вот видите, как верно, что мы перекрыли овраг. При случае к валу подтянем полевые орудия.
Это говорил Корнилов. Он быстро сложил планшет и предложил Истомину подняться на второй ярус башни. Тот ответил, что, по его приказанию, прислуга верхних орудий сошла вниз.
- Можно осмотреть позиции с правого фасу.
- Хорошо. Пойдёмте.
Все направились к выходу.
Владимир Алексеевич привстал на банкет и попросил подзорную трубу. Несколько секунд он вглядывался в багровые вспышки вражеских батарей. Потом спросил:
- Как с припасами?
- Много отсыревшего пороху, - ответил Истомин. Он добавил ещё что-то, но мальчишки, перебравшиеся поближе, не расслышали его слов: невдалеке ударила шрапнель.
Когда пыль рассеялась, они снова увидели Корнилова, спокойно наблюдавшего в подзорную трубу.
- Ваше превосходительство, пойдёмте вниз, - быстро заговорил Жандр, - вас там спрашивают.
Корнилов улыбнулся этой незатейливой хитрости и, продолжая наблюдать, что-то говорил Истомину. Опасаясь за жизнь любимого адмирала, подчинённые всеми правдами и неправдами старались увести его в более безопасные места.
«Убьёт же… ну сойдите с вала, Владимир Алексеевич», - переживал про себя Колька. И адмирал, словно услышав его мольбу, спустился с бруствера. Он продолжал говорить с Владимиром Ивановичем, а Максим шёпотом (словно его могли услышать в грохоте боя!) сообщил дружку:
- Мой тятя намедни сказывал, будто их превосходительство заместо Меныпика оставлен, вроде как самым главным.
- Да ну?!
- Точно.
Восторженно глядя на адмирала, они спорили и рядили о последних перемещениях, приказах по гарнизону. Об этом говорили все в городе, и мальчишки, конечно же, были в курсе «взрослых» дел.
После высадки вражеского десанта в районе Евпатории командующий Крымской армией назначил Корнилова руководителем обороны Северной стороны (предполагалось, что интервенты нападут на город здесь). Но неожиданно союзники начали обход Севастополя. Началось спешное сооружение редутов и бастионов для защиты южной части города. Владимир Алексеевич дни и ночи проводил на укреплениях.
Меншиков вывел сухопутные войска из осаждённого города. Руководство обороной перешло в руки моряков.
Командующим Черноморским флотом уже много лет был Павел Степанович Нахимов. Его авторитет как флотоводца был необычаен, он при жизни стал легендой, героем баллад и песен. Но именно он, бывший по положению старше Корнилова (начальника штаба флота), предложил последнему возглавить оборону. Он видел его необыкновенный организаторский талант и преклонялся перед ним.
Конечно же, спрятавшиеся невдалеке от адмиральской свиты мальчишки не знали, что выдвижение это было далеко не по душе ни Меншикову, ни начальнику гарнизона Остен-Сакену, ни приближённым царя. Но высокопоставленные и бездарные генералы втайне понимали, что без всех «этих Нахимовых и Корниловых» Севастополю не устоять…
Французская «шестиглазая» усилила огонь. Один из снарядов упал рядом с адмиралом, заставив его отряхнуть с шинели землю.
- Шестидюймовка, - попытался определить калибр Колька.
- Да не… Побольше.
Ещё несколько ядер взорвалось вблизи. По-видимому, англичане заметили группу и пристрелялись.
Адмирал попрощался с Истоминым и направился к батарее, где осталась лошадь. Он собирался проехать в Бутырский полк.
Пройдя несколько десятков метров, Владимир Алексеевич остановился, глядя, как ловко работают матросы-бомбардиры. Сильные руки номерных, словно шутя, подбрасывали «лохматки» (так называли ядра) и передавали их заряжающему.
Корнилов шагнул к артиллеристам, но вдруг ноющий звук шального ядра догнал его.
Тупой удар, и вскрик нескольких голосов… Провожавшие бросились к адмиралу.
- Носилки! - разнёсся крик. - Носилки!
Корнилов, обливаясь кровью, лежал на земле. Рядом валялся обломок шашки и разорванная портупея от кортика.
- Владимир Алексеевич! - подбежал к нему Истомин. - Владимир Алексеевич…
Тот открыл глаза и, обведя взглядом офицеров, тихо произнёс:
- Ну вот и отвоевал…
Он хотел сказать что-то ещё, но губы не слушались. На побелевшем лбу выступили капли пота. Глаза смотрели спокойно.
Принесли носилки. Жандр склонился над адмиралом. Спешно отдавал приказания провожатым Истомин. Корнилов приподнялся.
- Отстаивайте Севастополь… - едва слышно произнёс он и потерял сознание.
Бережно понесли вниз смертельно раненного военачальника. К носилкам подбежал матрос.
- Ваше превосходительство, Владимир Алексеевич… неужто?.. Нет, нет!..
Это был тот самый матрос с короткими светлыми усиками и вьющимся смешным хохолком. Колька его сразу узнал. Матрос повернулся в сторону англичан и что было силы закричал:
- В кого бьёте, в кого бьёте, хайлы!
С диким, перекошенным лицом он посылал проклятие за проклятием в сторону врага.
И вдруг, вырвав у кого-то штуцер, бросился к брустверу. Вот он цепкими руками ухватился за насыпь… и перевалился через неё.
Все, кто стоял у орудия, а с ними Колька и Максим, увидели в амбразуру, как матрос скатился вниз и кинулся в сторону английских траншей. Свистели ядра, грохотало и стонало вокруг. Обжигало пороховым дымом и взорванной землёй. Матрос бежал и бежал. Неожиданно он остановился и начал в упор палить по врагам.
Оторопев, те даже не успели спрятаться. А когда опомнились и открыли беспорядочную пальбу, смельчак был уже далеко от их траншей. Злились за спиной пули. Слетела бескозырка.
Где-то рядом разорвалась граната. Матрос бежал во весь рост, иногда поворачивался на ходу и, выразительно жестикулируя, посылал очередную порцию проклятий.
Чтобы лучше видеть, Колька взобрался на бруствер, орал, размахивал руками, свистел, увлечённый этой необычной дуэлью.
- Ещё чуток! Ещё чуток! - кричал он, как будто матрос мог его слышать, - так им, гадючинам!..
Он опомнился, когда кто-то стащил его вниз.
- Почему здесь?!
Над ним стоял молоденький офицер с перебинтованной головой. Колька растерянно смотрел на него, не зная, что ответить.
- Почему на бруствере?!
- Я… я не хотел.
Огромного роста матрос с огненно-рыжими усами вытащил из-за орудия Максима и поставил его рядом с Колькой.
- Наше благородие, вот ещё один подшибузник. Только этот вроде бы посмирней будет.
- Чьи вы? - продолжал допытываться офицер.
- Ннколка я. Пищенко. Батеня мой на «Марии» служил.
- А ты? - он взял Максима за подбородок.
- Рыбальченко. Со слободки.
- Так это ж нашего Кузьмы сын, тридцать третьего экипажу, - неожиданно произнёс кто-то сзади.
В это время с бруствера спрыгнул мокрый, запыхавшийся матрос. Лихорадочно горели глаза. Он в изнеможении опустился на землю и, задыхаясь, спросил:
- Жив Владимир Алексеевич?
Кто-то угрюмо ответил:
- В гошпиталь свезли. В беспамятстве…
Матрос уткнулся в грязные, мокрые ладони и зарыдал.
- Ну, вот что, - обращаясь к мальчишкам, сказал офицер, - давайте по домам, не до вас сейчас. Чтобы ноги вашей больше тут не ступало. Горобец! Сведи вниз.
Рыжеусый матрос положил свою лапищу на Колькино плечо и, тихонько подтолкнув его, сказал:
- Пошли, хлопчики…
Они спустились к обгорелым стенам склада - здесь было безопаснее.
- Дальше сами, а мне пора к пушке, - сказал рыжеусый, - прощевайте.
- Дяденька, а почему матрос плакал? - неожиданно спросил Колька, он же смелый?
- У нас горе большое, а у него ещё больше. Владимир Алексеевич, можно сказать, спасителем ему приходится. Он за него жизнь положит, но отплатит вражине. А всё потому, что по-доброму к людям относятся его превосходительство. Как-то наказали невинно матроса этого, а Владимир Алексеевич велели отменить неверный приказ.