— Кто со средним образованием — три шага вперед!
Вспомнил я Володины слова насчет сержантской школы и сделал три шага, роковых или нет — там разберемся. Построили нас в две шеренги, куда-то повели. Оказалось — в баню. Велели свое штатское барахло оставить в предбаннике, посмотрели, все ли стрижены под ноль, раздали мыло и допустили к парной, к шайкам, к душу. Голый народ был самый разный: хлипкий и крепкий, бледный и коричневый, а вон тот, на лавке, какой-то весь в синих пятнах.
— Что за татуировка у тебя? — спросил какой-то намыленный, и пятнистый нехотя пояснил, что это угольная пыль из шахты осталась в ссадинах и порезах.
Тут же и познакомились — кто откуда, кто кем был. Разные ребята: большинство со школьной скамьи, но кто-то успел поработать — в поле, на шахте. Таких сразу видно: уверенные они какие-то, не суетливые. В предбаннике кальсоны-рубахи сразу не хватают, берут то, что по росту, надевают неспешно, но быстрее нас всех, нам то длинно, то коротко, меняемся, подгоняем одёжку. Наконец, оделись, застегнулись, кальсоны внизу завязали — готовы!
Повели нас в другую комнату, где расторопный Рассоха с двумя такими же ребятами выдавали обмундирование, особенно придирчиво спрашивая размеры сапог. Надел я гимнастерку, зеленые штаны, кое-как обмотал ноги портянками, забил их в сапоги, встал довольный — ну, куда дальше?
— Школа, строиться! — послышалась команда.
«Строиться, так строиться», — уже веселее подумал я и потопал в большой зал, где расхаживал широкоплечий красивый старшина, чуть седоватый, с очень темными глазами. Сейчас начнет про оружие рассказывать. Читал я об этом самом: высятся в лесу ракеты, крутятся локаторы. Кругом ни души, одна сплошная электроника да кибернетика. На экране светлячком ползет цель. Жмешь кнопку — ракета пошла…
А тут: сапоги, портянки. Поглядел я вокруг, никого не узнавая. Обрядили нас в одинаковое, и стали мы все такие похожие, ну словно горошины по лавке раскатились! Кто теперь нас в кулак соберет? Стар-ши-на!
— С чего солдат начинается? — спрашивает он, кратко представившись и прохаживаясь перед нашим свежезеленым строем. И сам отвечает: — С портянок!
Мы осторожно хмыкнули, оценив шутку. Самый смелый вякнул:
— А ракеты?
— Р-разговорчики в строю! — осадил его старшина и потом так сказал: — Между прочим, ствольная артиллерия на данном этапе остается мощной огневой силой. Нам с вами надлежит сурьезно, по-боевому овладеть этой силой. Ясно?
Я тут же подумал: «Старшина был невысок, но сурьезен. Как бугай». Подумал и стал глядеть на него сквозь легкую дымку насмешки. У старшины были седые виски, каменный подбородок с ямочкой и спина… Такая спинища! Как шкаф! Вот сейчас нагнется — и с треском лопнут ремни!
— О чем мечтаете, курсант?
Стоит передо мной, глаза совсем не сердитые, вроде даже грустные глаза.
— О службе он задумался! — пискнул кто-то, и все хихикнули.
— Кто сказал? Два шага вперед, — приказал старшина.
В строю завозились, и наконец вышел длинный сутуловатый малый.
— Ну, я. Курсант Жуков Иван.
Сейчас, конечно, скажет старшина: как, мол, нехорошо, с такой-то великой фамилией, нарушать воинскую дисциплину. Но старшина приказал Ивану снять сапог и показать, как он намотал эту чертову портянку. Еле-еле, отдуваясь, стащил сапог бедный Ваня, потом вытянул смятый кусок теплой байки и сморщился, поджав голую ногу.
— Становитесь в строй, курсант Жуков! — приказал старшина, и Ваня побрел, хромая, сверкая пяткой. — Надо говорить: «Слушаюсь, встать в строй!» — без всякой досады, так же спокойно произнес старшина. — А теперь всем снять сапоги, будем учиться этой нехитрой, но необходимой солдатской науке.
Мы разулись, старшина обошел строй, поглядел, велел обуться шахтеру и еще двум парням, у которых байка ловко укутывала ноги, сам разулся, поставил ступню на табуретку.
— Всем повторять за мной. Смотрите: раз, два, три! Вот портянка на ноге. Давайте еще разок. Ставьте ногу плотнее. Не дрыгать мысочком, вы не Галина Уланова. Жуков! Посурьезней! Вот у вас лучше, курсант. Фамилия? Да, у вас лучше, курсант Леонов. Молодец!
— Спасибо, — растерялся я от такой похвалы, и старшина впервые за это время чуть улыбнулся:
— Пожалуйста.
Первая, так сказать, победа. Пошла у меня портянка, слава богу. Но дальше были еще сложности. Привели нас в казарму, в Ленинскую комнату, где столы и стулья, а на стене — боевой путь части, снимки славных воинов, молодых и красивых. Вдруг один из них, уже хорошо раздавшийся в животе, вошел в зал, где мы расселись. Старшина поднял нас:
— Товарищи курсанты!
Кто вскочил, кто встал в недоумении. Тогда толстый подполковник со звездой Героя на груди взял командование в свои руки:
— Сесть! Встать! Сесть! Встать! Вот так нужно встречать старшего офицера, тем более вашего непосредственного командира, начальника школы. Всем ясно?
Куда ж ясней. Перед нами был сам подполковник Лопач, отличившийся при форсирования Днепра, тогдашний старший лейтенант. Он усадил нас, внимательным взглядом обежал всех, словно запоминая, потом стал говорить не о прошлых победах батарейцев, а о делах будущих сержантов, командиров нижнего, очень важного звена. Заглядывая в журнал, спрашивал, кто знаком с техникой, кто сечет в радиоделе, у кого водительские права, отмечал что-то карандашом. Мало было специалистов, пустота в рядах рабочих и крестьян, все только со школьной скамьи. Лишь давешний шахтер отличился — и работал, и школу вечернюю закончил.
— Далеко пойдете, — определил Лопач. — Кем хотите быть? Огневиком, связистом, командиром отделения тяги? Не стесняйтесь, говорите, курсант Величко.
— Слушаюсь! — встал шахтер, и старшина довольно кивнул. — Разрешите мне к пушкам. Мой отец артиллеристом был. Погиб в сорок втором.
— Будешь огневиком! — сказал довольный Лопач. — А что нам курсант Леонов скажет?
Во как… Что я скажу? Встал, собрался с мыслями.
— Мой дядя связистом был. Погиб в сорок четвертом, молодой совсем. Он мне письма писал. Пушки я не знаю, с машинами не знаком, попробую в связисты.
— Попробуйте, — не очень ласково посмотрел начальник школы. — Только у нас не институт, бежать некуда. Поняли?
— Вроде…
— Не вроде, а так точно. Садитесь.
— Слушаюсь.
Так подался я в связисты, как Миша. Прикрепил на погоны крылышки с молниями. Давайте теперь рацию, наушники: «Роза, роза, я — береза!» Только до березы далеко, сперва нужно курс молодого бойца пройти, строем ходить научиться хотя бы до столовки, автомат изучить, присягу принять. Да мало ли что еще придется! Я ведь до этого пуговицу пришить не мог, не то что подворотничок. Теперь у меня в тумбочке кусок белой материи, нитки-иголки, щетка сапожная, крем черный, бритва безопасная, щетка зубная и паста. Форма повседневная. Парадная висит в каптерке, рабочая где-то у старшины. Шинели на вешалке — петличка к петличке.
— Вот так шинеля заправлять, — показал старшина.
«Шинеля»-то я заправляю, а вот койка никак не поддается. Гладишь ее, гладишь, чуть языком не лижешь, а старшина надвинется:
— Это койка?
— Так точно, койка это, товарищ старшина.
— Это Кавказ! Это Эльбрус подо мною, один в вышине. Сами-то посмотрите.
Смотрю. Кавказ, может, и не Кавказ, а так, СреднеРусская возвышенность — холмики, бугорки.
— Самому-то нр-равится заправочка? — говорит, налегая на «р», видно, сердится. Говорит пока негромко, а если во всю моченьку грянет? Вон какая грудища широкая, сколько звука в ней спрятано. — Попробуйте еще, курсант Леонов. Увидите — получится.
Наконец что-то вроде получается, шахтер Петя Величко помогает, спасибо ему. Его в пример всем ставят, а он не зазнается, хороший парень. Помалкивает, что надо — делает, перед начальством не лебезит.
Так и проходят дни, от завтрака до ужина. Строевая, политподготовка, занятия по специальности, личное время для зубрежки уставов и писания весточек домой. Вечером перед отбоем — телевизор, потом вечерняя проверка (или, по-киношному, поверка) и долгожданное: «Школа, отбой!» Только после этой команды дежурного сержанта еще раз пройдется по казарме въедливый старшина в начищенных до блеска сапогах, в наглаженном кителе.
— Курсант Леонов. Уложить обмундирование как положено.
— Так ведь уложено, как положено, товарищ старшина.
В ответ негромкое, чтоб не будить уже храпящих, но очень веское:
— Выполняйте приказание.
Выползаю из-под теплого одеяла, подтягивая кальсоны. Мой сапог валяется на полу. Ставлю его, равняю носки, поправляю на табуретке брюки, гимнастерку и ремень, что кольцом на них.
— Вот так. Теперь ложитесь.
Только, кажется, глаза закрыл — подъем! Откидываем на спинки двухъярусных кроватей одеяла, вскакиваем. Хорошо, что сплю внизу, а то бы спросонок свалился, голову разбил.
Зарядочка. Интересная штука. Из тепла да прямо в колкое ноябрьское утро. И первый вздох, глубокий, до колик, и первый шаг по хрустким лужам. Сержант-второгодник, дьявол двужильный из бывших верхолазов, никогда не устает. Маячит впереди его квадратная спина, руки как рычаги работают, мощно ходят мышцы под белой рубахой. Бежим за ним, пыхтим, спотыкаемся, помаленьку просыпаемся. Колючая проволока автопарка, резок на морозе бензиновый запашок. Артиллерийский парк. Стынут на колодках, задрав стволы, промасленные махины. Столовая. Пробегая мимо, хватаем запахи жареной рыбы. За кухней только-только разгорается небо. Круг по военному городу — глаза на лоб. А сержант выдыхает клубы пара:
— Первое упражнение начи-инай!
И выделывает руками-ногами, только суставчики похрустывают. Мы тоже что-то пытаемся сотворить. Ох, не помереть бы в расцвете сил. А у казармы стоит мой любимый старшина, пальчиком манит, заботливо осведомляется:
— Хромаем? Ногу натерли, болит?
— Так точно, товарищ старшина. Сил нет. (Вот сейчас в казарму отправит, к печке.)
Старшина вздыхает:
— Болит, значит? Плохо портянку накрутили? Придется сегодня на кухню. Там подлечитесь, картошку почистите.