Четверг, 3 ноября, 15.45
13
Пора. Статья на первой странице «Дейли миррор» — сентиментальная, невежественная чушь с моей нелепой фотографией на пляже Спидвелла — служит необходимым предлогом.
Никто не пытается меня остановить, когда я говорю, что ухожу домой. Все думают, что я расстроена и хочу немного побыть одна.
А мне кажется, что такой спокойной я не была никогда в жизни.
Суматоха в офисе тем не менее добавила серьезную проблему. У меня не было времени позвонить. Придется импровизировать. На улице я оказываюсь в каких-то странных сумерках, как будто на мир упала зловещая тень, предвещающая беду. На мгновение меня охватывает страх. Потом я вспоминаю о солнечном затмении. Подняв голову, как это делают окружающие, вижу луну, пожирающую солнце.
Я не суеверна, но это кажется мне абсолютно уместным.
Трогаясь с места, я включаю фары. Мимо проносятся дома, магазины и офисы Стэнли. Дорога идет в гору. Я направляюсь за город.
Кто-то пытается меня остановить. Я вижу силуэт, знакомые глаза, но уже слишком поздно. Слишком поздно останавливать машину, вступать в разговор, быть нормальным человеком. Я не нормальный человек. Я убийца. Чудовище. Благодаря фотографии на первой странице общенациональной британской газеты весь мир узнал, кто я.
Но, черт возьми, они не знают и половины всего.
Я еду быстрее, чем следовало бы при таком освещении, но эта дорога всегда свободна. За поворотом виднеется белый дом с синей крышей. Дом Рейчел.
На дороге кто-то стоит. Ребенок. У меня мелькает мысль, что это Арчи Уэст снова материализовался из кустов у дороги и что его появление означает окончательное погружение в безумие. Затем в голове проясняется, и я вижу, что это не Арчи. И не один из моих мальчиков. Малыш худее, чем Арчи, и, наверное, чуть ниже; у него светлые волосы и яркие синие глаза. И он более материален, чем эфемерные осколки поврежденного разума, которые преследовали меня эти три года.
Этот ребенок похож на Рейчел. Питер. Питер Гримвуд, ее младший сын. Возможность, о которой я не просила даже в самых мрачных мечтах.
Беги, Питер. Поворачивайся и беги.
Он стоит посреди дороги, смотрит на меня, а я несусь прямо на него. Он совершенно неподвижен. Просто стоит и смотрит. Без страха.
Насколько проще было бы забрать с собой ребенка вместо взрослого! Лишиться сына было бы для Рейчел мучительнее, чем лишиться жизни. Идеальная месть.
Я изо всех сил давлю на педаль тормоза, и машина идет юзом, затем останавливается. Питер всего в футе от меня. Он не может быть один.
И все же он один. Машина Рейчел стоит на подъездной дорожке, но поблизости не видно ни ее самой, ни двух старших мальчиков, которые к этому времени должны были уже вернуться из школы. Я опускаю стекло и прислушиваюсь.
Ничего, кроме криков поморников и ворчания океана. И бешеного стука двух сердец.
Беги, Питер. Забудь все, что тебе говорили. Чудовища существуют, и одно из них пришло за тобой.
Не глуша мотор, я выхожу из машины, уверенная, что малыш повернется и убежит, пытаясь укрыться в безопасности своего сада. Но он не двигается. Продолжает пристально смотреть. На секунду мне кажется, что его испугало зрелище исчезающего солнца и внезапное погружение яркого мира в темноту, но нет. Он смотрит на меня. Он ни разу в жизни меня не видел, но эти синие, как колокольчики, глаза словно знают меня. Или у меня появилась способность к гипнозу. Как у змеи.
Последний шанс, Питер. Развей чары. Я всего в шаге от тебя. На расстоянии вытянутой руки. Одного удара.
Чары не развеиваются. Питер не шевелится. Я тоже.
Часть IIКаллум
«Стреляй в него. Стреляй, твою мать!»
«Сам стреляй!»
Надежда исчезает из взгляда парня. Ни у кого не поднимается рука убить испуганного ребенка. Одна пуля. Короткий удар штыка снизу вверх. Парень падает в грязь. Моя пуля. Мой штык. Иногда ты становишься последней инстанцией.
День четвертыйЧетверг, 3 ноября, 10.39
14
Я приехал в Стэнли поздним утром и позавтракал в закусочной Боб-Кэт. Это длинное и узкое одноэтажное здание с ярко-оранжевой железной крышей и такого же цвета столами. На стенах висят выцветшие фотографии бухты в дешевых рамках. Смысла в них нет, потому что из закусочной открывается великолепный вид на бухту.
У меня на родине органы санитарного надзора выдали бы предписание снести этот шалман. Все стены в жирных пятнах, абажуры полны дохлых мух. А если вы решитесь посетить туалет в задней части здания, значит, вы гораздо храбрее меня. Но, как любит говорить Боб-Кэт, никто еще не умер в течение двадцати четырех часов после того, как поел здесь.
Я открываю дверь, и меня окутывает знакомый запах горелого жира. Вижу пару клиентов за столом у окна и несколько парней с рыболовных судов у дальнего конца линии раздачи. Компания местных рабочих старается как можно дольше растянуть свое «смоко». Традиционный утренний перерыв, «смоко», включает чай, сигарету и пирожное. Это проклятие большинства наемных работников.
— Чему улыбаешься? — Роберта Кэттон по прозвищу Боб-Кэт отдирает бекон от гриля и швыряет на булочку. Сверху кладет обжаренное с двух сторон яйцо и коричневым соусом рисует букву «К» — для Каллума. По ее утверждению, все дело в мелочах. Она уже давно готовит мне завтрак, и ей больше не нужно спрашивать, что я хочу. И еще она знает, что я не всегда отвечаю на дурацкие вопросы.
— Кофе малость выдохся. — Она облокачивается на стойку. — Сварю свежий.
За десять лет, что я сюда хожу, Боб-Кэт ни разу не предлагала свежий кофе. Ты пил, что было в кувшине, пока она не насыпала новые зерна, а если у тебя хватало смелости пожаловаться, тебе напоминали, что дома, наверное, есть чайник и банка растворимого кофе.
Я не отвечаю. Не хочу спугнуть удачу. Свежий кофе у Боб-Кэт не так уж плох.
— Сегодня утром тебе будет о чем поговорить, — бурчит она.
Тарелка, которую мне дала Боб-Кэт, без сколов, и с нее вытерт жир. Кроме того, она положила салфетку, маленький квадратик, оторванный от бумажного кухонного полотенца. Старается больше, чем обычно. Ей что-то нужно. Нетрудно догадаться что.
— Что случилось с врачебной тайной? — Я говорю это из чувства долга, а не потому, что в этом месте у меня есть хоть малейший шанс что-то скрыть. В последние три года я раз в две недели прихожу на часовой сеанс к психотерапевту, и уже через неделю после первого все на островах знали, что я нанес визит местному мозгоправу. За исключением Кэтрин, как выяснилось в ночь на четверг. Экспатов[16] здесь делят на три группы — наемники, миссионеры и неудачники, — но к бывшим военным проявляют снисхождение.
Я никогда не спрашивал, к какой группе причисляют меня. Мне это безразлично.
— Ничего конфиденциального о тех найденных парнях. Один жив, другой мертв, помоги нам Господь. — У Боб-Кэт обиженный вид. Любопытно, что у этой прожженной тетки, которая не лезет за словом в карман, чувства растрепать легче, чем волосы. Теперь волосы у нее торчат вертикально. Три дюйма похожих на проволоку черных и седых волос топорщатся на макушке и образуют странную конструкцию по бокам. Она из тех местных женщин, у которых нет ни времени, ни терпения на всякие женские штучки. Закусочная для Боб-Кэт — вторая работа. Однажды я назвал это хобби, и она едва не укусила меня за ухо.
Смотрю, как она отворачивается и что-то проделывает с кофемашиной. Та начинает шипеть, и я подозреваю, что Боб-Кэт сейчас двинет по ней кулаком.
Ее первое занятие — фермерство. У них с мужем небольшой земельный участок недалеко от Стэнли — несколько овец, пара свиней и небольшая армия домашней птицы. Руки у нее в коричневых пятнах от торфа, который она копает, чтобы топить печь, а под ногтями всегда грязь. Кожа загорелая и морщинистая, но тело под ней крепкое. Возраст определить трудно — от сорока до шестидесяти. Она довольно упитанная, но никто — по крайней мере, ни один мужчина — не назовет ее толстой. Я видел, как на соревнованиях по армрестлингу Боб-Кэт не уступала здоровенным парням. По вечерам ее обычно можно найти в «Глоуб».
— По радио вчера вечером только об этом и говорили. — Боб-Кэт по-прежнему имеет в виду мальчиков, Арчи и Джимми. Она кричит мне через плечо, сражаясь с кофемашиной. Разговоры вокруг нас прекращаются. Конечно, все уже всё знают, но хотят услышать еще раз, из первых уст.
Я давно привык к неуемному любопытству. Когда ты живешь в сотнях миль от остального мира, когда новостей извне слишком мало и приходят они слишком поздно, мир, который тебя окружает, даже самый крошечный и малочисленный, приобретает огромное значение. На Фолклендских островах всем до всего есть дело.
Боб-Кэт наливает кофе и ставит передо мной.
— Осторожнее с кружкой, — предупреждает она. — На этой неделе у нас куча битой посуды.
Два дня назад я уронил кружку, но заплатил за нее сполна. И не собираюсь снова извиняться. С другой стороны, кофе, который она мне подала, пахнет так, словно способен мгновенно избавить меня от всех проблем. У меня в запасе есть пять минут, так что я могу позволить себе быть снисходительным.
— Это чертово радио может быть настоящей занозой в заднице. — Я вонзаю зубы в бургер и в очередной раз думаю, что на свете есть Бог и что он обожает на завтрак доброе жареное мясо. За бекон, приготовленный Боб-Кэт, не грех и войну начать. Это толстый, обжаренный с двух сторон стейк, мягкий, как мясо молодого цыпленка, с идеальным балансом сахара и соли. Боб-Кэт импортирует мед из Южной Америки и сама маринует мясо. Соль у нее океанская. Результат получается изумительным — каждый раз мне кажется, что ничего вкуснее я в жизни не ел. Может, двенадцать лет назад аргентинцы учуяли этот запах?
Она ждет от меня продолжения. Все остальные тоже.
— Должно быть, «Глоуб» остался без прибыли, — говорю я, проглотив кусок быстрее, чем хотелось бы. — Похоже, все поехали нас встречать. Настоящая пробка длиной в милю.
Буду говорить только об Арчи. У этой истории счастливый конец. Семья Джимми не заслуживает сплетен.
— Я им говорила. — Боб-Кэт качает головой, намекая, что ее никто никогда не слушает. — Говорила, чтобы сидели, где сидят, и освободили дорогу для полиции и «Скорой помощи», но разве они послушали?
Я абсолютно уверен, что вчера ночью ехал в пробке за стареньким «Лендровером» Боб-Кэт, но спорить не собираюсь. У меня осталось три минуты, и я намерен доесть всё до последней крошки.
Когда прошлой ночью мы снова сели в машину, а завернутый в одеяло Арчи устроился на коленях у Кэтрин (что безумно раздражало Поросенка), мы обсуждали, стоит ли отправлять сообщение по радиосвязи. То есть обсуждал я один — вслух. Кэтрин слушала с широко раскрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Когда я решил, что лучше на час раньше прекратить мучения родителей, рискуя, что половина жителей Стэнли поедет нам навстречу, она кивнула, соглашаясь со мной. Я связался с Бобом Стопфордом по якобы защищенному каналу, который, конечно, таковым не являлся. Через пятнадцать минут новость передали по радио.
— Похоже, решение было неверным, — сказал я, когда на горизонте появились фары встречающих нас машин. Разъехаться с одной встречной машиной на дороге в Дарвин не составляет труда, а вот два или три десятка — это уже проблема, особенно с учетом глубины придорожных канав. Тем не менее этого дрожащего, молчаливого малыша каким-то образом нужно передать родителям и бригаде «Скорой помощи», которой придется долго маневрировать среди остальных автомобилей, чтобы попасть в больницу.
— Нет. — Наконец я дождался от нее хотя бы слова. — Его родители уже час знают, что он в безопасности. Ты понятия не имеешь, что это для них значит.
— Даже если они смогут его обнять не раньше, чем взойдет солнце?
Кэтрин смотрит на вереницу огней, движущуюся в нашу сторону, словно гигантская змея из научно-фантастического фильма.
— Затор на дороге их не остановит. — Ее руки побелели от напряжения, и я понял, что Кэтрин, наверное, впервые после гибели своих детей прикасается к ребенку…
— Ну, по крайней мере, теперь все закончилось, — говорит Боб-Кэт. — И парень не пострадал.
Ее слова возвращают меня в настоящее. Позже я собирался заскочить в больницу, справиться об Арчи.
— Нам известно, как у него дела?
Боб-Кэт кивком указывает на одного из рабочих:
— У Рона невестка — медсестра в больнице. Парень стабилен. — Она ждет подтверждения от Рона. Тот медленно кивает и зажимает сигарету между большим и указательным пальцами.
— Сильное обезвоживание, — продолжает Боб-Кэт, прежде чем Рон успевает открыть рот. — Подозревают пневмонию, но ночью ему дали антибиотики и надеются, что все обойдется. Серьезных травм нет. Несколько порезов и синяков.
Она наклоняется ко мне через барную стойку. От нее пахнет табаком, кофе и перегаром.
— Никаких признаков, что к парню приставали, но это ведь не всегда можно определить, правда?
— Думаю, на самом деле можно. Особенно если приставания были настойчивыми.
Боб-Кэт прищуривается. Она способна в мгновение ока перейти от дружелюбия к агрессии.
— Кто его лечит?
Сальная улыбка.
— Бен Куинн. Муж Кэтрин.
Понятно, она хочет, чтобы я поправил ее, сказал, что он бывший муж, но я этого не делаю. И мысленно отмечаю, что ехать в больницу нет нужды. Если Боб-Кэт не соврала, то все закончилось хорошо — так, как мы могли только надеяться.
Я благодарю ее за завтрак, допиваю кофе, вспоминаю, что нужно расплатиться — хотя иначе она меня все равно не выпустила бы, — и выхожу навстречу ветру.
Мне нужно пройти пешком несколько улиц, но я всегда любил гулять по Стэнли. Большинство домов построены из материала, который местные жители называют «покоробленной жестянкой». Похоже на горизонтальную деревянную облицовку, и под порывами ветра она скрипит и свистит, как компания страдающих одышкой старых дам в зале для игры в бинго[17]. Как правило, дома выкрашены в яркие цвета, что является скорее вызовом, чем украшением, — во время шторма половина из них может кувырком укатиться в океан.
Когда я подхожу к начальной школе, из ворот выходит констебль Скай. Она слегка вздрагивает, увидев меня, и ее взгляд упирается в тротуар.
— Доброе утро. — Я останавливаюсь прямо перед ней. Визит в полицейский участок — еще одно дело, запланированное на это утро.
— Каллум. Привет. — Она снимает шапку и начинает похлопывать ею о бедро. — Как вы сегодня? Я хочу сказать, отдохнули после своего приключения?
— Ага. Как и Арчи, насколько я понимаю. Говорят, никаких серьезных последствий.
Ее встревоженное лицо говорит мне все, что я хочу знать.
— Ходят слухи, что ему не причинили вреда, Скай. Если это не так, вы окажете всем дурную услугу, скрывая правду.
Она оглядывается. Потом смотрит мне за спину, куда-то ниже по склону холма.
— Никто ничего не скрывает. Насколько нам известно, Арчи не пострадал. Он очень замерз и проголодался, а в остальном с ним, похоже, всё в порядке.
— Так в чем проблема?
Констебль снова оглядывается.
— Арчи говорит, что его увел мужчина. Это кажется бессмыслицей. Зачем его похищать, но ничего не делать? — Она пожимает плечами: — Старший суперинтендант Стопфорд думает, что у мальчика, наверное, все в голове перепуталось.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не выругаться.
— Может, и перепуталось, но пройти тридцать миль он никак не мог.
Скай обходит меня.
— Мне пора. Позже можете задать вопросы самому мистеру Стопфорду.
Даже у меня хватает ума не удерживать силой офицера полиции. Я позволяю ей уйти.
Миновав школу, вижу на противоположной стороне улицы малыша в коляске. Лицо у него красное, и он с плачем пытается высвободиться из удерживающих его ремней. Уже собравшись перейти дорогу и проверить, всё ли в порядке, я узнаю́ и малыша, и коляску. Это младший сын Рейчел Гримвуд, ребенок, из-за которого я на этой неделе нажил себе неприятности, разбив кружку у Боб-Кэт.
Затем я вижу задницу женщины, торчащую из «Лендровера» в двух метрах от коляски, и узнаю Рейчел — по бриджам и сапогам для верховой езды. Кроме того, у меня талант узнавать женщин по заду. Машина не ее, а Боб-Кэт. Эту грязную старую рухлядь ни с чем не перепутаешь.
По какой-то причине Рейчел роется на заднем сиденье машины Боб-Кэт.
Я пожимаю плечами. Это не мое дело. А с ребенком, похоже, всё в порядке. Он злится, но и только. Я продолжаю свой путь вверх по склону холма.
Доктор Сапфир Пиррус совсем не похожа на врача, и тем более на психиатра, но она получила соответствующее образование, о чем свидетельствуют дипломы на стенах. Но главное, что она умеет слушать.
Ее дом стоит достаточно высоко, и из него открывается вид на гавань. «Бумагами, — ответила мне Кэтрин, когда я спросил, чем она будет занята сегодня. — Несколько дней мы будем заниматься только выброшенными на берег дельфинами». Значит, весь день она проторчит в офисе, составляя отчеты. И все же я пытаюсь разглядеть ее лодку среди снующих в гавани рыболовных судов, яхт и паромов. Кажется, я вижу ее у причала, но уверенности у меня нет — слишком далеко. Чуть дальше, на внешнем рейде, стоит на якоре круизный лайнер «Принсесс Ройял». Он уже должен был отплыть к Южной Георгии, а оттуда — к Антарктиде. За это путешествие пассажиры выложили кругленькую сумму. Задержки им не нужны.
Но жители островов надеются, что похититель Арчи Уэста находится на борту судна. Стопфорд не может его отпустить.
Сапфир открывает дверь и проводит меня в кабинет в передней части дома. Здесь, как обычно, чувствуется слабый аромат масла пачули. Ее родители были хиппи — задолго до того, как это движение вошло в моду. Семья перебралась на острова сорок лет назад, когда Сапфир с братом были совсем маленькими. Родители мечтали о простой жизни и самодостаточности.
— Как вы? — спрашиваю я, занимая свое обычное место в кресле с деревянным каркасом, лицом к окну; отсюда я могу видеть гавань, наблюдать за лодками. — Простуда прошла?
Она кривит губы и садится напротив. Ее раздражает, когда я о чем-то спрашиваю. Эта женщина предпочитает все раскладывать по полочкам. Тот час, за который я плачу, посвящен мне и должен быть использован для обсуждения меня и моих проблем. Я не всегда следую этому правилу, потому что не хочу становиться несчастным, погруженным в себя неудачником, в которого, как мне кажется, меня превратит злоупотребление психотерапией.
— Последняя пара дней у вас выдалась непростой. — Она берет свой блокнот и подвигает к себе карандаш. Сапфир никогда не держит карандаш в руке, а просто время от времени берет его со стола, что-то записывая в блокноте. Подозреваю, она делает это намеренно, потому что однажды забыла вернуть карандаш на стол и беспрерывно играла с ним — вертела, крутила, стучала и катала по столу. Когда Сапфир берет карандаш, становится понятным, сколько душевных сил требует ее работа. А может, мне это только кажется…
— Разве вы интересуетесь слухами?
— Остров маленький.
Я не говорю ей, что на самом деле острова большие, не меньше Уэльса, и что маленькое здесь только население. Если ее слишком сильно разозлить, она откажется продолжать наши сеансы.
— Отлично выглядите, — говорю я, что, наверное, еще хуже. Хотя это сущая правда. Высокая и жилистая, скорее худая, чем стройная, умеет одеваться и предпочитает яркие цвета. Сегодня на ней сапфировый — под стать имени — кардиган до колен. Ноги у нее длинные и стройные. Казалось бы, имя Сапфир предполагает синие глаза, но ее глаза светло-серые, как и волосы, волнами спускающиеся к плечам. Кожа тоже бледная.
Однажды я спросил ее, почему девочку с серыми глазами назвали Сапфир. Она поджала губы и несколько секунд молчала, вероятно, пытаясь найти способ увильнуть от ответа.
— Моего старшего брата назвали Мистраль[18], — наконец сказала она. — А младшую сестру — Пламя. Можно сказать, мне повезло.
Как я говорил, родители у нее были хиппи.
— Что вы хотели бы обсудить в первую очередь? — По ее тону я понимаю, что шутки на сегодня закончились. На самом деле меня интересует только одна вещь, но я буду чувствовать себя тряпкой, если начну с нее.
— У меня была очередная вспышка памяти, — говорю я и описываю инцидент на «Эндеворе». Точнее, все, что я о нем помню.
Сапфир слушает, не прерывая, время от времени делая пометки в блокноте. Между ее светлыми бровями появляется небольшая складка. Она сдержанно реагирует на рассказ о том, как я нашел Джимми Брауна, дав понять, что это для нее не новость, но когда я приступаю к самой интересной части (по ее мнению), начинает постукивать карандашом по подлокотнику своего кресла.
— Вы напали на Кэтрин? Ударили ее?
— Не так сильно, как она меня, — отвечаю я, вспоминая, как Кэтрин приложила меня ломиком. И, вспоминая пистолет у нее в руке, мысленно прибавляю «и не так сильно, как могла бы».
Там, на затонувшем корабле, именно полуавтоматический пистолет остановил меня и вернул к действительности. Позже, на лодке, когда Кэтрин ушла в каюту, я нашел оружие и как следует рассмотрел его. «Баллестер Молина», выпущенный несколько десятков лет назад, аргентинская копия знаменитого американского «Кольта M1911». «Кольт» копировали во всем мире, и иногда копия получалась лучше оригинала. Во Второй мировой войне британская армия использовала пистолет этой марки в некоторых тайных операциях. Я понятия не имел, как этот экземпляр попал в руки Кэтрин, но ее предки явно не были мирными людьми.
Как бы то ни было, «Баллестер Молина» — очень солидное оружие. И я не предполагал, что Кэтрин сумеет им воспользоваться. Женщина, которую, как мне казалось, я знал, не способна направить пистолет на живое существо и спустить курок. Это показывает, чего стоит мое знание.
— Я не пытаюсь спускать это на тормозах. Бог свидетель, Кэтрин — последний человек, которому я могу сознательно причинить вред.
— Расскажите мне все, что помните. От того момента, как вы забрались на судно, до того момента, как пришли в себя.
Я пытаюсь, но вспышки памяти похожи на сны. Если не поймать их через несколько секунд после пробуждения, они быстро исчезают.
— Думаю, что-то связанное с бомбардировкой «Галахада».
— Ваш полк видел, что произошло, да? В то время вы занимали позиции у Фицроя? — Сапфир, как и все взрослые жители островов, хорошо знает историю конфликта.
2 июня 1982 года «Чинук» высадил нас на голом, продуваемом ветрами склоне холма над Порт-Плезант. Это был отдых перед решающим наступлением на Стэнли. Наученные опытом сражения за Гуз-Грин, мы окопались и смотрели, как два десантных корабля с солдатами и боеприпасами, «Сэр Галахад» и «Сэр Тристрам», входят в бухту прямо под нами. К нашему удивлению, войска остались на борту, что сделало оба судна легкими мишенями для аргентинской авиации.
Через несколько дней именно это и произошло. Мы услышали звук моторов приближающихся «Скайхоков»[19], пулеметные очереди, увидели, как люди прыгают с горящего судна в воду. Выстрелы, рев «Скайхоков», грохот от взрывающихся боеприпасов — все это должно было оглушить нас. И, наверное, оглушило. Скорее всего, крики раненых и умирающих звучали только у нас в голове. Но я знаю, что тогда они казались реальными — и остаются реальными во время вспышек воспоминаний.
Мы бегом спустились на пляж и обнаружили, что не можем дотронуться до выживших, потому что их почерневшая кожа сходит клочьями. Вонь от пороха и фосфора, заполнившая воздух, разъедала наши легкие, но даже она не могла перебить запах обожженной плоти. С того дня меня тошнит даже от запаха барбекю.
— И двое сыновей Кэтрин, Нэд и Кит. Они тоже там были. Но во вспышках памяти нет никакой логики. Они как галлюцинации пьяного и обдолбанного наркомана. В твоей голове одна за другой мелькают самые страшные картины, которые только можно представить.
— В этом-то и смысл. — Сапфир наклоняется ко мне; я чувствую резкий мускусный запах ее духов. — В состоянии стресса, усугубленного присутствием Кэтрин, вы переноситесь в то место, где пережили одни из худших минут в своей жизни. И, кроме того, вы нашли не только тело маленького мальчика, хотя и не того, кого искали, но также игрушку, принадлежавшую еще одному погибшему ребенку. Который много для вас значил.
— Может, это вовсе не кролик Кита.
Она нетерпеливо встряхивает головой:
— Неважно. В тот момент вы думали, что это он. Я не удивлена, что это вызвало приступ. Удивляет другое: почему вы оказались в этой ситуации.
Я пожимаю плечами:
— Мы все хотели найти парня.
— На островах две тысячи солдат, которые могли отправиться туда. Вы уверены, что это не предлог, чтобы побыть наедине с Кэтрин?
Сапфир пленных не берет. С начала сеанса прошло пять минут, а она уже меня расколола.
— Вы думали о том, что мы обсуждали в прошлый раз?
Я встаю и подхожу к окну. В залив входит рыболовное судно, оставляя за собой белый пенистый след. Над ним парит стая птиц.
— Каллум, примерно через год после того, как вы здесь поселились, у вас исчезли почти все симптомы ПТСР. Вы прочно встали на путь выздоровления.
Я знаю, что будет дальше. Уже слышал.
— Затем, почти сразу после несчастного случая с машиной Гримвудов, сильные вспышки памяти возобновились. — Голос Сапфир звучит громче, и я понимаю, что она повернулась в своем кресле и смотрит на меня. — Не нужно быть гением, чтобы понять: они напрямую связаны с тем несчастьем, со свежей травмой, которую вы получили.
— Как ваш папа? — спрашиваю я. — Готов к праздничной ночи? — Отец Сапфир отвечает за фейерверк 5 ноября.
Она игнорирует вопрос. Я не ее виню. Отвлекающий маневр был не слишком удачным.
— Три года никаких признаков улучшения. Более того, судя по тому, что вы мне только что рассказали, приступы становятся сильнее. Если вы от меня ничего не скрываете, то к физическому насилию вы прибегли впервые.
— Я ничего от вас не скрываю. — Разумеется, это неправда.
— Мне кажется, Кэтрин и ее горе оказывают непосредственное и разрушительное воздействие на ваше психическое здоровье. Она отказывается примириться со своей утратой, а поскольку Кэтрин — часть вашей жизни, вы тоже не можете переступить через то, что случилось.
Я резко поворачиваюсь:
— Она потеряла двух детей. Трех. — Голос у меня дрожит, и я понимаю, что совершил ошибку, которая не останется незамеченной. — Как вы думаете, когда она должна с этим примириться? Через полгода? Год?
— Вы должны с ней поговорить. Вы сами знаете.
— Она недостаточно сильна для этого.
Еще одно движение светлых бровей идеальной формы.
— Вчера Кэтрин убила почти две сотни дельфинов. Думаю, она сильнее, чем кажется.
Патовая ситуация. Я раздражен. Судя по выражению глаз, Сапфир тоже. Но она профессионал и первой берет себя в руки.
— Вы полагаете, что не можете говорить с Кэтрин о таких болезненных вещах, потому что боитесь, как это на нее подействует?
— Может, я боюсь, как это подействует на меня.
Она качает головой:
— Не согласна. Речь всегда шла о том, что лучше для нее. Я по-прежнему считаю, что это неправильно. Речь о вас двоих.
— Она потеряла все.
— Возможно, вы тоже.
Я тяжело вздыхаю.
— На свете есть другие женщины, — говорит Сапфир, уже не в первый раз, но теперь ее голос звучит мягче. — На островах есть другие женщины.
Я улыбаюсь, и это вовсе нетрудно. Она мне нравится, хотя и не дает мне спуску.
— Например, вы. Хотя вы можете решить, что это неэтично.
Ожидая ее ответа, я вдруг понимаю, что шучу лишь наполовину. Вне всякого сомнения, Сапфир сексуально привлекательна, хотя она лет на десять старше меня. И замужем. Внезапно идея трахнуть ее кажется просто блестящей. Прямо здесь, прямо сейчас. На тонком бежевом ковре или на столе, наблюдая за судами, выходящими в море. Взгляд Сапфир прикован к блокноту. Я жду, пока она посмотрит на меня. Прочту ответ в ее глазах и буду действовать по обстоятельствам.
— Это было бы абсолютно неэтично, — ровным голосом говорит она, продолжая смотреть в блокнот. Я чувствую себя мудаком.
Атмосфера в комнате становится напряженной. Я раздумываю, не уйти ли мне, хотя до конца сеанса еще двадцать минут.
— Какой Кэтрин была прошлой ночью? Когда вы вдвоем везли ребенка. Должно быть, ей было очень тяжело.
Обычно Сапфир не желает тратить мое время на обсуждение Кэтрин. Тот факт, что она заговорила о ней, означает, что я прощен. Или что она выбрала наилучший из известных ей способов отвлечь внимание от себя. Я возвращаюсь к креслу и сажусь, решив, что оставшееся время буду паинькой.
— Тихой. Как будто все еще переваривала случившееся. Но я чувствовал себя примерно так же. Думаю, мы оба были на автопилоте.
Сапфир кивает, и это сигнал — ей нужно, чтобы я продолжал говорить.
— Она была необычно молчаливой. Даже по ее меркам. Никаких вопросов, вроде: «Как он сюда попал? Каковы шансы, что мы проехали бы мимо?» В общем, совсем не та реакция, которую можно было ожидать. Словно она… не знаю… восприняла все как должное. Автопилот, как я уже сказал.
— Думаете, это изменит общественное мнение? Что она помогла найти мальчика?
— А вы уверены, что общественное мнение нужно менять?
— Она убила две сотни дельфинов.
— Она избавила от мучений две сотни умирающих животных.
— Не все к этому так относятся. — Ее тон стал резче. Она делает это сознательно — дразнит меня.
— Жители островов всё поймут.
— Некоторые. Возможно, большинство. Но всегда найдутся сомневающиеся. Не слишком ли она поторопилась? Испробовала ли другие средства? Кроме того, как я понимаю, там было много туристов.
— Через пару дней их здесь не будет. Я не удивлюсь, если то круизное судно отчалит сегодня.
Сапфир снова кивает, хотя я вижу, что она со мной не согласна. Она затронула тему, которая, должен признаться, меня сильно беспокоит. Кэтрин нужна поддержка. А после вчерашнего я не уверен, что она получит такую поддержку от окружающих.
— Вы всё еще ее любите?
Вопрос застает меня врасплох. Раньше Сапфир никогда не спрашивала напрямую.
— Вы пытаетесь ее защитить. Не только от меня. Вчера вы сломя голову бросились на Спидвелл — это ведь из желания подстраховать ее, так?
Я киваю, пытаясь сделать вид, что отрицание будет пустой тратой времени.
— Она не та женщина, которую я знал. Я продолжаю надеяться, что Кэтрин вернется, хотя бы отчасти, но она похожа на пустую оболочку. Как это у вас называется… картонная коробка.
— Согласна. Но я спрашивала не об этом.
Откидываюсь назад и закрываю глаза. Люблю ли я Кэтрин? Фактически несколько часов назад я сделал ей предложение, удивив себя не меньше, чем ее. «Поехали со мной», — сказал я, имея в виду свою родину на другом конце планеты. Имея в виду: «Оставь это место и связанные с ним мучительные воспоминания, строй новую жизнь. Рискни поверить, что ты можешь быть снова счастлива».
Кэтрин не ответила. Всю обратную дорогу не проронила ни слова. Мне хотелось бы убедить себя, что она думает об этом, но даже я не настолько туп.
— Единственное, что я точно знаю, — она стала частью меня. Теперь мне это не особенно нравится. Это похоже на ПТСР или на фантомные боли в отсутствующих конечностях или изуродованных лицах, которые мучают моих сослуживцев. Я просто научился жить с этим.
— Интересно, что вы сравниваете свои чувства к Кэтрин с полученными на войне ранами.
— Думаете, я упрощаю?
— Думаю, ваши чувства к Кэтрин похожи на пулевое ранение, которое еще не зажило. После вашего разрыва прошло три года, а вам все еще больно.
Она права. Я всегда знал, что она права, и теперь у меня нет сил спорить.
— Что мне с этим делать?
— Ну, полагаю, нужно начать с разговора.
— Я с ней разговариваю. Вчера мы почти целый день провели вместе.
— Речь не о дружеской болтовне. Обсудите ваши отношения. Почему они случились. И почему закончились.
Я смотрю на часы и решаю, что время вышло — независимо от того, прошел час или еще нет.
— Они случились потому, что не могли не случиться. А закончилось потому, что после смерти сыновей ей все стало безразлично. Говорить тут не о чем. — Встаю и кладу деньги на стол. Обычно я отпускаю какую-нибудь шутку насчет полученного удовлетворения. Но не сегодня.
— Нет, есть. — Сапфир провожает меня из комнаты и идет вслед за мной по коридору. Раньше она никогда не продолжала разговор после окончания сеанса. — Ребенок, которым она была беременна, когда погибли мальчики. Которого она потеряла.
Я знаю, что будет дальше. Открываю дверь и выхожу, не оглядываясь. В этом нет нужды. Ее прощальная фраза прекрасно слышна и так.
— Каллум, вам нужно знать, был ли тот ребенок вашим.
15
Домой я не иду. Бог свидетель, у меня куча работы, но сегодня толку от меня будет мало. Вместо этого я еду на пляж в двух милях от Стэнли. Выхожу из машины и бегу через дюны.
Надвигается шторм. Ветер усиливается и гонит на берег огромные волны. Птицы над моей головой — Кэтрин знает, как они называются, а для меня это просто большие шумные птицы — устроили настоящее представление; они пикируют, кувыркаются, громко кричат, широко раскрывая клювы.
Это один из самых пустынных пляжей, который редко посещают даже жители острова. Камни здесь слишком низкие, чтобы за ними можно было укрыться, и слишком многочисленные, чтобы тут можно был играть в мяч. Кроме того, здесь почти невозможно все время держать детей в поле зрения. С другой стороны, этот пляж — идеальное место гнездования всяких живых существ, и поэтому Кэтрин всегда его очень любила.
И еще это прекрасное место для пробежек, если вы считаете, что необходимость беспрерывно лавировать между камнями полезна для ваших рефлексов и гибкости. Именно так мы с ней повстречались.
Я бежал, быстро и энергично, получая удовольствие от бега. Жизнь была хороша. После переезда на Фолкленды ночные кошмары и вспышки памяти по большей части прекратились. То ли это люди и образ жизни, которых мы защищали; то ли близость к демонам, такая, что можно было различить белки их глаз; то ли просто мир и покой, оставлявшие время на размышления, — так или иначе, моя голова чувствовала себя лучше, чем последние несколько лет. И физически я тоже был здоров. Регулярно занимался бегом, поднимал тяжести, играл в футбол. С работой все было хорошо. Я ни в чем не нуждался, немного откладывал, надеясь однажды добиться большого успеха. У меня был легкий флирт с женщиной, работавшей в офисе губернатора. Мы оба знали, что будущего у наших отношений нет — по крайней мере, я знал и очень надеялся, что она тоже. Как говорили парни у нас в полку: «Член занят — голова свободна».
Все было хорошо. Жизнь была полна, насколько это возможно. А потом я свернул за груду высоких камней — и словно кто-то взял отбойный молоток и прошелся по этой жизни, открыв огромную пустоту, которую могла заполнить только одна женщина.
Я увидел их ярдах[20] в ста от меня. Женщина и двое детей шли по пляжу, обходя камни и лужи у кромки воды. На всех были шорты и легкие светлые свитера. Они держались за руки. Младший ребенок шел дальше всех от моря, но его шорты были мокрыми от брызг. Длинные темные волосы женщины напоминали водоросли, плескавшиеся у самого берега.
Я прибавил шагу. Никому не понравится, когда навстречу им несется такой громила, как я. Они что-то рассматривали в воде, но при моем приближении подняли головы. Внезапная мысль заставила меня остановиться.
— Там колония тюленей. — Я говорил громко, стараясь перекричать ветер, и обращался к женщине. Кивком указал направление, откуда прибежал. — Они агрессивны. Наверное, не стоит подпускать к ним детей.
— Это детеныши южного морского льва, — крикнул мне в ответ старший мальчик. — Им около шести недель. Они без мам. Мамы делают еду в море.
— Добывают, — поправила его мать.
Приблизившись, я увидел начинающую грубеть кожу и мелкие морщинки в уголках глаз женщины — ей уже давно не двадцать, скорее около тридцати. Примерно моего возраста.
— Вы солдат, — сказал мальчик.
Я рискнул подойти еще ближе. Младший прижался к ногам матери.
— Меня зовут Каллум. — Я смотрел на мать. Потом прибавил: — Каллум Мюррей.
Она кивнула, как будто это для нее не новость.
— У вас есть пистолет? — Старший мальчик был уже рядом со мной и смотрел на меня снизу вверх.
— Больше нет. — Это было не совсем правдой, но мне показалось, что именно такой ответ предпочитает мать. Теперь я не мог оторвать от нее глаз. Ее худое лицо было совершенным — каждая черточка точно такого размера и формы, как и должно быть. Никакого макияжа. Этому лицу не нужен макияж; любая косметика сделает его похожим на одну из этих страшных китайских кукол.
Ее глаза, слезящиеся от ветра, были цвета окружающих нас камней. Волосы, длинные и прямые, беспрестанно шевелились на ветру. Вблизи они еще больше напоминали водоросли. Кожа женщины имела оттенок слоновой кости, как у песка. Вся она походила на оживший пляж.
Дети тоже были темноволосыми. Старший — копия матери, а у младшего более темные волосы и карие газа. Даже в таком юном возрасте форма его подбородка почему-то привела меня к выводу, что он унаследовал его от отца.
— Мы Куинны, — сказала женщина, обнимая прислонившегося к ней малыша. Интересно, подумал я, намеренно ли она использовала множественное число, подчеркнув, что они семья. Мы одно целое. Даже не думайте разделять нас. — Это Кит. А тот, кто интересуется оружием, — Нэд.
Я ждал, вопросительно вскинув бровь. Этим она не отделается.
— Кэтрин, — через секунду прибавила женщина. — Моего мужа зовут Бен. Он врач в больнице.
Да, это определенно сигнал. Я не свободна. Даже не думай об этом. Оставь нас в покое.
— И еще. Я не уверен, но мне кажется, у самого берега я видел стадо косаток. Если они охотятся на тюленей, думаю, вам не стоит… — Я посмотрел сначала на одного малыша, затем на другого; не сомневаясь, что она поняла намек. Не стоит рисковать жизнью детей, приближаясь к голодной косатке.
Кэтрин тоже смотрела на мальчиков. И вдруг ее лицо оживилось.
— А вот теперь, похоже, нам нужно кое на что посмотреть. — Последний, пренебрежительный, взгляд в мою сторону. — Спасибо.
Она повернулась и побежала легкой трусцой. Дети не отставали. Через несколько минут они уже приближались к скалам, отделяющим безопасную часть пляжа от колонии тюленей. Или морских львов. Впрочем, неважно.
Я пошел за ними. Животные, которых я видел, были крупными, агрессивными и многочисленными. Они лаяли на меня, когда я огибал их колонию, и мне не нравилась идея, что компания из крошечных человечков попадет им в зубы. Даже если матери детенышей еще не вернулись из своей экспедиции. Даже без дополнительной угрозы со стороны стада китов-убийц.
Женщина с детьми исчезли за камнями, и я перешел на бег. А когда увидел их снова, то с облегчением выдохнул. Они устроились на широком плоском камне на безопасном расстоянии от животных. Кэтрин заметила меня и улыбнулась, показывая на черный треугольный плавник, неспешно перемещавшийся вблизи от береговой линии.
Я замедлил шаг и присоединился к ним, выбрав камень на некотором удалении. Достаточно близко, чтобы разговаривать, но не слишком, чтобы показаться назойливым. Младший, Кит, сидел на коленях у матери, старший прижался к ее боку.
— Там их три штуки, может, четыре, — сказала она, не отрывая взгляда от черного треугольника на воде. — Маленькое стадо; возможно, подростки решили поразвлечься. Ждут, пока детеныши морских львов войдут в воду. Этот мелкий пляж — популярное место у молодняка.
— Мама, я не хочу, чтобы киты съели детеныша.
Кэтрин обняла старшего сына:
— Вряд ли это случится, милый. Смотри, пингвины заметили, что собираются делать большие косатки.
Такое впечатление, что прибой ожил — у кромки воды внезапно появилась стая гладких, жирных пингвинов. Они толкались, дрались, истерически хлопали своими маленьким крыльями, стараясь выбраться из моря. Позади них скользили по воде четыре черных паруса.
Детеныши морского льва закричали на вторгшихся на их территорию пингвинов, которые путались в водорослях и громко галдели. Одновременно в небе, словно из ниоткуда, появились морские птицы и собрались над тем местом, где вода — я был в этом уверен — окрасилась красным. Косатки до кого-то добрались.
В полосе прибоя началось настоящее представление: пингвины выскочили на камни и принялись прыгать по ним, словно шарики в лотерейном барабане. Оказавшись на берегу, они продолжали прыгать с камня на камень, все дальше удаляясь от воды. Младший мальчик рассмеялся.
— Это пингвины-скалолазы. Видите большие желтые брови? Смотрите, как они прыгают к скале, к своим гнездам. — Кэтрин повернулась к мальчикам: — Давайте пойдем туда и посмотрим на птенцов.
Она видела, что косатки кого-то убили, и отвлекала внимание сыновей. Когда они встали, я тоже поднялся.
— Похоже, вы знаете, что делаете. Не буду вам мешать.
— Приятно было познакомиться.
Она протянула руку, и я на мгновение растерялся, подумав, что рука тянется ко мне. Кажется, я даже испугался, что придется пожать ее, но потом понял, что рука предназначена для старшего мальчика. Тот ухватился за ладонь матери и поплелся сзади, оглядываясь на меня. Задерживаться не стоило, чтобы не пугать их, и я снова побежал. Через сотню ярдов что-то заставило меня остановиться. Оглянувшись, я увидел, что Кэтрин Куинн смотрит на меня поверх камней.
Тогда я все понял. И она тоже. Хотя прошло еще четыре месяца, прежде чем я заставил ее в этом признаться.
У самой земли с криком пролетает чайка. Наверное, я слишком близко подошел к ее гнезду. Вьют ли чайки гнезда в ноябре? Понятия не имею. Кэтрин часами рассказывала мне о дикой природе островов. Я ничего не запомнил. Просто наслаждался звуком ее голоса.
Я поворачиваю и направляюсь к машине. Здесь для меня нет ответов.
Мой психотерапевт с нелепым именем права. Два с половиной года назад, когда землю скрывал толстый слой снега, женщина, сердце и душа который были разбиты, родила крошечного мертвого мальчика. Я должен знать, был ли он моим, и сказать мне об этом может только Кэтрин.
После той встречи на пляже я начал высматривать Кэтрин в городе. Выяснил, где она живет, где работает на полставки, в каком отделении больницы трудится ее муж. Я узнал, в какой детский сад она по утрам отводит мальчиков, пока сама занята в Фонде дикой природы. Я начал бывать в Стэнли в то время, когда мог увидеть ее, — болтался в городе, смотрел, как уходит и возвращается ее лодка, проверял все серебристые «Лендроверы», на тот случай, если это ее машина. Похоже на преследование? Да, похоже. Но я просто ничего не мог с собой поделать.
Я начал бегать на том пляже каждый день, потому что там она могла рассчитывать на встречу со мной. И через две недели Кэтрин действительно пришла.
Она сопротивлялась. У нее было двое маленьких детей, полная забот жизнь. Ей совсем не был нужен кто-то, кто мог все это разрушить, как карточный домик. Когда я намекнул, что мне нужно больше, чем шапочное знакомство, Кэтрин начала меня сторониться.
Я стал участвовать в общественной жизни Стэнли: танцы, ночные киносеансы, собрания игроков в вист[21]. В вист, черт бы его побрал! Время от времени меня ждала награда — я видел ее вместе с мужем. Он был довольно приличным парнем, и я не слишком гордился тем, что делаю, хотя нисколько не сомневался, что он ее не любит. И вряд ли когда-то любил. В нем чувствовалась какая-то холодность. Он ни разу не прикоснулся к ней на публике, никогда собственническим жестом не обнимал за талию, не гладил по волосам. Я ни разу не видел, чтобы он ее целовал. И хорошо, что не видел. Я мог бы ему врезать, и это было бы трудно объяснить.
Я никогда не уходил с мероприятия раньше них. Смотрел, как Кэтрин садится за руль — она никогда не напивалась, — а потом шел домой, мучимый воспоминаниями о том, как взметались ее темные волосы, обнажая плечи и шею, о плавном изгибе подъема ее ноги, когда она надевала туфли на каблуках. Я думал о том, что почувствую, прикоснувшись к ней, и вздрагивал, говоря себе, что сойду с ума, если этого не произойдет.
А потом, через несколько месяцев после нашего знакомства, я столкнулся с ней, когда она с трудом тащила какие-то коробки со своей лодки. Шел дождь, и ее волосы, больше чем когда-либо походившие на морские водоросли, струились по спине. Я взял коробки, донес до машины и предложил кофе.
— Я бы предпочла что-нибудь покрепче, — ответила Кэтрин, удивив меня.
Десять минут спустя мы сидели в баре «Виктория» с двумя большими порциями бурбона, и она рассказывала о затонувшем корабле, к которому ныряла. Поблагодарив Бога и его светлых ангелов за курс погружения с аквалангом, пройденный в армии, я принялся расхваливать этот вид спорта, хотя и опасался переборщить. Может, это было виски, может, я утомил ее своим энтузиазмом, но когда мы допили свои порции, Кэтрин опустила взгляд.
— Я буду здесь в пятницу. — Она водила пальцем по лужице воды на деревянной крышке стола, изображая непринужденность и беспечность. Но меня не обманешь. Вторая рука у нее тряслась, как маракас музыканта, исполняющего сальсу. — Мне нужно собрать кое-какие образцы. Можете прийти, если хотите.
Я сделал вид, что обдумываю предложение.
— В пятницу утром у меня встреча. Но, наверное, ее можно перенести. Спасибо, это было бы здорово.
Трое суток я почти не спал. И питался одним супом, потому что спазмы в горле не пропускали твердую пищу. В пятницу я ждал на почти неиспользуемой пристани в Уэйлбон-Бэй неподалеку от ее дома. Она предложила забрать меня там, чтобы нас не видели вместе, когда мы покинем порт Стэнли, и я все понял. Черт, я все понял в тот момент, когда увидел ее. Сомнений у меня не было. Оставался лишь один вопрос — когда.
Кэтрин опоздала на десять минут. Через пять минут ожидания я решил, что она не появится. Струсила. Или решила разыграть меня и теперь сидит где-нибудь с подружками, пьет кофе и хихикает, обсуждая легковерных парней, в частности, тупых бывших вояк. Честно говоря, я не знал, как переживу следующий час. Затем из-за мыса показалась ее лодка. Солнце отражалось от стекол рулевой рубки, но на носу я смог разглядеть маленькую толстую собаку.
Кэтрин бросила мне фал, я поймал его, запрыгнул на борт, затем оттолкнулся от причала.
— Техника безопасности не рекомендует такой способ швартовки. — Она включила задний ход, чтобы отойти от причала, затем развернула лодку и направила в открытое море.
— Ветер крепчает. — Я намотал фал на руку, затем отпустил. — Если волнение усилится, вы, наверное, не захотите погружаться с таким новичком, как я. А мне очень хотелось бы взглянуть на «Мэри Джейн».
Я бессовестно лгал. Мне было плевать, будем мы погружаться или нет. Если честно, я предпочел бы этого не делать. Единственное, что меня заботило, — оказаться у нее на лодке и уплыть достаточно далеко, чтобы никто не мог нам помешать. И мы уже были на полпути.
Нырнуть все же пришлось. Кэтрин твердо решила как можно дольше держать меня на расстоянии, и если она хотела сделать вид, что приплыла сюда обследовать затонувший корабль, я был готов подыграть. Мы надели гидрокостюмы, баллоны, маски, загубники, ласты и прыгнули в море.
Холодная вода охладила мой пыл — почти. Солнце к этому времени скрылось за облаком, и видимость была плохой. Погружаясь все глубже и глубже, я ориентировался по энергично работающим ластам Кэтрин и лучу ее налобного фонаря. Меня интересовало, занимался ли кто-нибудь сексом на дне океана. Вслед за Кэтрин я нырнул внутрь старого китобойного судна, отводя в сторону колышущиеся водоросли, проскальзывая между листов железа и продвигаясь на ощупь, когда терял из виду луч фонаря. Время от времени она останавливалась, дожидаясь меня, и направляла луч света на медную табличку или груду гарпунов. Я делал вид, что мне интересно, но на самом деле желал лишь одного — схватить ее за волосы, которые колыхались в воде, как живые, и притянуть к себе. Я видел, как блестят ее глаза под маской. Здесь Кэтрин двигалась очень быстро, гораздо быстрее меня, — превосходный пловец. Под водой она меня не боялась.
Облазив на затонувшем корабле все, что только можно, мы выбрались наружу через огромную дыру в правом борту, и Кэтрин оглянулась, чтобы убедиться, что я следую за ней. Я взял ее за руку.
Мы плыли среди пляшущих теней у самого океанского дна, почти в невесомости. Ее лицо находилось на одном уровне с моим. Я притянул ее ближе, выплюнул загубник и поцеловал ей руку.
Она запаниковала, схватила загубник и протянула мне. Я улыбнулся, взял загубник и медленно, показывая, что нисколько не волнуюсь, вернул его на место. Затем поднял большие пальцы вверх, показывая, что хочу всплыть, и она кивнула.
Вернувшись на лодку, мы мгновенно замерзли. Дрожа, сняли с себя снаряжение, и Кэтрин позволила мне стянуть с нее гидрокостюм и обернуть полотенцем черный купальник, который она надела под низ. Ее волосы свисали до талии, и вода капала с них на пол рубки. Раздевшись до плавок, я отнес ее через рубку в каюту на носу.
В армии я прыгал с парашютом не один десяток раз, но первый прыжок никогда не забуду. Почти парализующий ужас, когда самолет взбирается все выше и выше, и ты знаешь, что единственный способ вернуться на землю — свободное падение. Осознание, что этот момент приближается и что нужно выпрыгнуть из самолета. Уверенность, что через несколько секунд ты умрешь. А затем — неописуемая радость, что ты летишь в небе, словно стрела, чувство абсолютной, бесконечной силы, ощущение, что все возможно. То же самое было в первый раз с Кэтрин.
Даже сегодня мне достаточно закрыть глаза, чтобы вспомнить ледяной шелк ее кожи, когда она прижималась ко мне, сначала чтобы согреться, а потом потому, что не могла оторваться от меня. Или ее волосы, опутывающие меня, словно мокрые нити. Пьянящее волнение от того, что женщина моей мечты стала женщиной, которая впивается зубами мне в шею, проводит ладонями по моим бедрам, своими ласковыми пальцами сводя меня с ума.
Кэтрин оказалась восхитительно неопытной. Она знала только Бена, а тот явно не был мастером импровизации. Она стонала и вскрикивала, шептала «нет», но извивалась, как угорь, брыкалась, как новорожденный жеребенок, и прижималась ко мне с силой, которая меня удивила.
Потом, когда я без сил лежал на спине на крошечной койке, глядя на деревянные панели потолка, а она прильнула ко мне, положив голову мне на плечо и хозяйским жестом положив руку на мою грудь, я сказал, что люблю ее.
Ей на такое признание потребовалось время. Но это не имело значения. Того, что я чувствовал, хватало нам обоим. К концу первого месяца я умолял ее бросить Бена. И продолжал умолять, вплоть до того момента, как он сам бросил ее, а она посмотрела на меня этим пустым взглядом. Наверное, именно тогда я и сдался.
Я еду домой и приступаю к работе. На Западном побережье США, где базируется мой основной бизнес, время отстает от нашего на пять часов, и скоро люди, с которыми мне нужно поговорить, рассядутся по своим рабочим местам.
Вечером поеду в город и напьюсь в стельку. К жителям Стэнли вернется хорошее настроение — тревоги из-за исчезновения Арчи Уэста остались позади. «Глоуб» будет забит до отказа, местными и туристами. Будет греметь музыка, а женщины не станут отказываться от легкого лирта.
Сапфир права: Кэтрин не единственная женщина на островах. И, возможно, ласковая и страстная подруга — это именно то, что нужно.
Я печатаю электронное письмо своему помощнику по имени Сэм, который живет в Пало-Альто. У меня дома есть система ISDN, которую мои работодатели установили, когда я переехал сюда, и постоянная связь с внешним миром не проблема. Вероятно, у меня лучшая IT-система на островах, если не считать военных. Вот почему я первым узнаю о разразившейся в большом мире буре, одновременно с той, которая всей мощью обрушивается на Фолкленды.
Начинается все достаточно невинно.
«Ты попал в сводки новостей», — пишет Сэм.
«Да?» У меня слишком большие пальцы, чтобы ловко управляться с клавиатурой, и я экономлю слова.
«Во всех газетах. Здесь и в Британии. Сегодня у Южной Америки настоящий бенефис».
«Да?» Меня это не интересует. Должно быть, Джон Мейджор сказал что-то нелестное об аргентинцах, и они всполошились. Время от времени такое случается. Или губернатор выступил с преждевременным заявлением о запасах нефти в районе островов.
«Попробую прикрепить картинку. Подожди».
Я жду. Вернее, встаю, варю кофе, иду в туалет, потом смотрю на дождь, который льет как из ведра, а через десять минут возвращаюсь и нахожу в своем почтовом ящике новое письмо с прикрепленным файлом. Открываю его, вижу скан первой страницы «Дейли миррор» и понимаю, что роль Кэтрин в счастливом возвращении маленького Арчи Уэста не повлияет на ее репутацию на островах. И тот факт, что она нашла тело Джимми Брауна, покончив с семнадцатью месяцами мучительной неизвестности для его родителей, не произведет ни малейшего впечатления на остальной мир. Даже я, невежественный бывший парашютист, понимаю, что такое настоящая сенсация.
Снимок сделал кто-то из туристов, причем очень хорошей камерой. Превосходное разрешение. Должно быть, он воспользовался телеобъективом — я не помню, чтобы кто-то подходил так близко. Я там тоже есть, но вполоборота, и чтобы узнать меня, нужно хорошенько присмотреться. Пит — он тоже на заднем плане — опустил взгляд, как будто его тошнит. Фотография цветная, так что я прекрасно вижу кровь на пляже, в воде и на лице женщины в центре кадра.
Это фотография Кэтрин с развевающимися волосами, которые придают ей вид мстительной фурии, рядом с шестиметровым самцом гринды. В руке у нее пистолет. Она смотрит на свою жертву. Дуло пистолета окутывает едва заметный дым. Пасть животного раскрыта, словно в крике, хотя это только кажется. И заголовок:
УБИЙЦА КУИНН[22]
16
Когда я добрался до Стэнли, дождь немного стих. Но это временно. Над морем снова собираются тучи. Заметив машину Роберта Дункана перед редакцией «Пингвин ньюс», я с облегчением вздыхаю. На его поиски я потратил бы много времени. Прилавок, за которым раз в неделю продают газету, пуст, так что я поднимаю крышку и прохожу в заднюю комнату. Все три штатных работника редакции на месте, и все трое висят на телефонах. Роберт замечает меня, поднимает палец и продолжает разговор.
Я не хочу, чтобы Кэтрин видела это фото. Не хочу, чтобы его вообще кто-то видел. И абсолютно уверен, что, если придется, смогу на пару дней заблокировать электронную почту на островах. Конечно, до армейских компьютеров не добраться, защита у них слишком надежная, но со всем гражданским трафиком я разберусь. Люди просто подумают, что возникли проблемы с телефонной связью. Они обратятся к своим провайдерам, для которых Фолкленды — не самый высокий приоритет, а через день или два я снова открою краник для информации. Двух или трех дней должно быть достаточно, чтобы буря утихла. Люди быстро забывают, и через пару дней мир найдет новый повод для возмущения.
Но мне нужно знать, дошла ли новость сюда. Видели ли Роб и его сотрудники статью, которая лежит у меня в кармане куртки.
— Я уверена, что они перезвонят вам, как только смогут. — Кэти, главная (и единственная) корреспондентка Роба, выглядит измученной. — У Фонда дикой природы очень мало людей, и, по всей видимости, в данный момент все телефонные линии заняты.
Похоже, я опоздал.
— Каллум, чем я могу помочь? — Роб закончил разговор. Он встает и огибает свой стол. Правой рукой я отвечаю на рукопожатие, а левой достаю из заднего кармана фотографию.
— Вы это видели?
Ему достаточно одного взгляда.
— Телефоны уже час как разрываются. Проклятые туристы…
— Кэтрин знает?
Роб удрученно кивает:
— Должна. Я хотел предупредить Джона, как только поступил первый звонок. Но мы не смогли связаться с ними, так что, похоже, им звонят больше, чем нам.
— А вот это уже интересно. — Мейбл, мать Роба и младший сотрудник редакции, тоже закончила разговор. — «Ньюс интернешнл» арендовали самолет, Роб. Могут появиться здесь завтра днем.
— Из-за кучки долбаных мертвых дельфинов? — Я вне себя от ярости. — Мейбл, Кэти, прошу прощения.
Телефон Роба снова звонит. Он морщится, извиняясь, и отворачивается, чтобы взять трубку. Я слышу слова «предсказуемая природная катастрофа» и понимаю, что это надолго.
— Дело не только в дельфинах, Каллум. — Телефон Кэти звонит, но она не обращает на него внимания. — Они связывают умерщвление дельфинов и исчезновение Арчи Уэста.
На мгновение я лишаюсь дара речи.
— Каким образом, черт возьми? Здесь же нет никакой связи.
Между бровями Кэти пролегает глубокая складка.
— Конечно, нет. Но ты должен понимать, что они имеют в виду. У нас есть похищенный британский ребенок и жительница острова, совершившая массовое убийство. — Она поднимает руку, останавливая меня. — Да, мы понимаем, что эти действия оправданны, но попробуйте рассказать об этом людям, которые знают о жизни дельфинов только по фильму «Освободите Вилли»[23]. Кроме того, эта женщина, у которой в прошлом уже был нервный срыв, привезла в город похищенного ребенка.
— С головой у Кэтрин всё в порядке, и это она нашла долбаного ребенка.
Мейбл встает и идет на кухню.
Теперь хмурится даже добродушная Кэти:
— Возможно, но именно так передают в утренних сводках новостей. По их словам, она исчезла с пляжа вся в крови, а через несколько часов появилась в Стэнли с ребенком на руках.
— Долбаное дерьмо! Я был с ней в машине. Почти всю дорогу она спала. И это было чистым везением, что мы его заметили.
Мейбл возвращается и останавливается прямо передо мной, держа в руке жидкость для мытья посуды. Я опускаю взгляд. На флакон, на нее.
— Следите за языком, молодой человек, или мне придется вымыть вам рот, — говорит она. — Да, у нас отдел новостей, но мы не на Флит-стрит, и не мы пишем это дерьмо.
Голова Мейбл едва достает мне до подмышек, а весит пожилая дама, наверное, раза в четыре меньше, но у меня такое чувство, что если я улыбнусь, то сильно пожалею об этом.
— Но слово «дерьмо» мне позволено произносить?
Она машет флаконом «Фейри» у меня перед носом:
— Нет. Мне позволено, потому что мне девяносто два года и мне уже на все плевать. Вы же можете говорить «да, мэм», «нет, мэм», «прошу прощения, мэм», но на вашем месте я бы ушла отсюда и попыталась найти Кэтрин.
— Кроме того, тело Джимми Брауна найдено в бухте, где она часто бывает. — Кэти осмелела, чувствуя поддержку.
— О чем ты? Это я предложил обыскать затонувший корабль.
Кэти решительно трясет головой:
— В городе говорят другое.
Роб закончил телефонный разговор, и я поворачиваюсь спиной к Кэти.
— Подтвердилось, что ребенок с «Эндевора» — Джимми?
Он смотрит на меня поверх головы Мейбл.
— Вчера после обеда они провели предварительное обследование. Пока вы с Кэтрин были на Спидвелле. Это точно Джимми. У них был слепок зубов.
Я жду продолжения.
— Естественно, семье сообщили. Теперь все ждут прибытия патологоанатома.
На островах нет никого, кто мог бы выполнить патологоанатомическое исследование. При необходимости к нам прилетает специалист из Великобритании. Пройдет еще несколько дней, неделя или даже больше, прежде чем мы узнаем, что случилось с Джимми.
Роб морщится:
— Мы не рассчитываем узнать что-то новое. Судя по тому, что они выяснили вчера, очевидной причины смерти нет, а остатки одежды говорят об отсутствии посягательств. Боб говорит, что мы, скорее всего, никогда не узнаем, что с ним случилось, но есть все основания предполагать, что, если ребенок зашел в море в Сёрф-Бэй, его вполне могло унести в Порт-Плезант.
Звонит телефон. Роб автоматически берет трубку. Я поворачиваюсь к Мейбл:
— Значит, Стопфорд снова счастлив. Арчи найден живым и невредимым, смерть бедного маленького Джимми — несчастный случай. Никаких монстров на Фолклендских островах.
— Я бы не спешила с выводами, — говорит Кэти.
Мейбл взглядом заставляет ее умолкнуть.
— Лучшее, что вы можете теперь сделать, — увезти Кэтрин из города на некоторое время, — она обращается ко мне. — Садитесь в лодку и плывите на Нью-Айленд или еще куда-нибудь и не высовывайтесь, пока все не утихнет. Завтра это место будет кишеть журналистами, и мне кажется, она этого не выдержит.
Уходя, я бросаю взгляд на Роба, который стоит у окна, продолжая говорить по телефону. Он переводит взгляд с неба на часы и обратно и говорит собеседнику, чтобы тот поторопился, а иначе не успеет.
До Фолклендского фонда дикой природы пять минут ходьбы, а бегом еще меньше. Я направляюсь туда, но через две минуты понимаю, что принял неверное решение. «Лендровер» Кэтрин мчится мне навстречу. Выскакивать на дорогу нет смысла — отчасти потому, что я не уверен, что она остановится. Кэтрин проносится мимо, и у меня не остается выбора, кроме как развернуться и бегом возвращаться к своей машине.
Добравшись до нее, я судорожно хватаю ртом воздух. Дыхание становится поверхностным. Дурной знак. Приближение вспышки памяти похоже на паническую атаку. Сердце начинает биться быстрее и с перебоями, дыхание тоже сильно учащается. Голова кружится, и все кажется нереальным, как будто окружающий мир отдаляется. Именно это и происходит.
Кроме того, вокруг сгущается тьма. Я трясу головой, чтобы рассеять ее. Не помогает. Кажется, я теряю связь с реальностью.
Обычно в таких ситуациях я нахожу тихое место, ложусь и пытаюсь выровнять дыхание. Иногда удается предотвратить приступ. Но теперь ложиться никак нельзя. Я должен найти Кэтрин.
Делаю несколько глубоких вдохов и прыгаю за руль. У нее фора в восемь или десять минут. Я направляюсь на восток по быстро темнеющей Росс-роуд, а проехав почти весь город, поворачиваю вглубь острова, к аэропорту. Через несколько минут дорога свернет точно на север, к ее дому. Я приказываю себе дышать равномерно, сохранять спокойствие.
Почти у самого поворота я вижу машину Кэтрин, которая снова несется мне навстречу. Она резко, со скрежетом, тормозит, затем немного сдает назад и съезжает на обочину, освобождая дорогу. Я завороженно провожаю ее взглядом, но она даже не смотрит в мою сторону. Как будто разъезжается с пустым автомобилем. Затем трогается с места, так что с обочины летит фонтан грязи, и уносится в противоположном направлении. Мир вокруг опять меркнет, и я больше не могу сопротивляться приступу.
В чувство меня приводит дождь, и я с трудом поднимаюсь на ноги. Понятия не имею, каким образом и почему оказался на улице, но понимаю, что одет не для пребывания на природе. Легкая джинсовая куртка, джинсы и туфли, которые я обычно надеваю в паб или для прогулок возле дома. Утром я был одет не так. То есть в промежуток времени между преследованием Кэтрин на прибрежном шоссе и текущим моментом я побывал дома.
Тьма кромешная. Ни звезд, ни луны, ни света от восходящего солнца. Нажимаю кнопку подсветки на часах — и искорка света вдруг превращается в вспышку выстрела.
Я вскрикиваю и испуганно оглядываюсь. Затем делаю глубокий вдох и говорю себе, что все уже в прошлом. Вспышка памяти и вызвавшие ее события. Но избавиться от них нелегко.
13 июня 1982 года. Штурм Вайрлесс-Ридж. Моя рота уже понесла тяжелые потери в Гуз-Грин, и мы не были готовы к еще одному длительному наступлению. Мы ждали, лежа в грязи. Пушки умолкли. Я должен был отдать приказ: «Примкнуть штыки, парни! Пленных не брать».
Звучит приказ, и мы встаем. Бросок в черный кошмар. Мы не знаем, где враг и что за местность перед нами. Липкая грязь и вражеские траншеи, уже брошенные. И снова мой голос, который гонит парней вперед: «Не останавливаться! За мной! Мы пришли сюда за этим!» Ключ к победе в бою — непрерывное движение вперед, невзирая на потери.
Потом просьба об артиллерийской поддержке — с катастрофическими последствиями. Снаряды обрушиваются на нас, и мы теряем людей от дружеского огня. «Вперед, парни! Нас к этому готовили». Как будто кого-то можно подготовить к аду на земле. Перед нами, подняв руки, выскакивает перепуганный молодой аргентинец.
Пленных не брать.
Невозможно объяснить людям, которые никогда не участвовали в бою и которые могут цитировать Женевскую конвенцию, но понятия не имеют, что значит оказаться во враждебной обстановке, что в горячке боя пленных не берут. Если взять в плен одного вражеского солдата, на его сопровождение потребуется выделить двух или трех наших парней — в обстоятельствах, когда на счету каждый боец.
Парень стоит прямо перед нами. Подросток, умоляющий не убивать его.
«Стреляй в него. Стреляй, твою мать!»
«Сам стреляй!»
Надежда исчезает из взгляда парня. Ни у кого не поднимается рука убить испуганного ребенка. Одна пуля. Короткий удар штыка снизу вверх. Парень падает в грязь. Моя пуля. Мой штык. Иногда ты становишься последней инстанцией.
Я весь в поту, несмотря на холод. Дрожу после вспышки памяти, которой боюсь больше всего. Для меня худшей ночью войны была та, когда я убил испуганного невооруженного ребенка.
Когда мы с Кэтрин были вдвоем, она часто говорила о стихах, которые очень любила ее подруга Рейчел, а я в то время был так одержим всем, что имело отношение к Кэтрин, что прочел эту поэму. Помню, она была длинной и не совсем понятной, но несколько строк поразили меня:
Когда же веки я сомкну,
Зрачков ужасен бой,
Небес и вод, небес и вод
Лежит на них тяжелый гнет,
И трупы под ногой.
Мне бы хотелось забыть эти строки. Но я не могу. Я сам был в окружении трупов. Падал на них, ходил по ним. Иногда мне кажется, что мертвецы всегда у меня под ногами.
Снова смотрю на часы. Третий час ночи. Я сую руку в карман куртки — слава богу, швейцарский армейский нож все еще там. К нему прикреплен маленький фонарик.
Я стою у каменной осыпи, той самой, что пересекает дорогу на Эстансию. Можно пойти по ней. Это будет чертовски трудно, но я хотя бы не заблужусь. Стараюсь держаться у края тропы из булыжников и каждые несколько секунд включаю фонарик, чтобы не сбиться с пути. Кошмары постепенно выветриваются из головы. Обручи, сдавливающие грудь, ослабевают.
Я пытаюсь вспомнить последнее реальное событие перед началом приступа. Кэтрин. Рядом с домом Гримвудов. Еду за ней в город. Вижу, как ее лодка выходит из гавани, и понимаю, что не могу последовать за ней. Судя по одежде, я заскочил домой, принял душ и переоделся. Потом я вспоминаю «Глоуб», в пятом часу дня. Там было несколько парней с рыболовных судов. И пара фермеров. Компания солдат с базы, свободных от дежурства. Я узнал, что Стопфорд сумел договориться, чтобы круизное судно задержалось еще на одну ночь, но потом ему потребуется постановление суда.
Я начал с пива, но быстро перешел на скотч. Помню музыку, но ни одна группа не начинает играть раньше восьми. Я понятия не имею, когда ушел из паба.
Передо мной появляется что-то более плотное, чем ночной воздух, и более светлое, чем склон холма, на котором оно стоит. Мой «Лендкрузер».
На островах меня считают чудаком — по разным причинам, но не в последнюю очередь из-за выбора машины. Патриотически настроенные местные жители обычно предпочитают британский «Лендровер», иногда в вариантах «Рейнджровера» или «Дискавери». Моя «Тойота Лендкрузер FJ40» 1974 года, которую я купил у дилера в Техасе, такая здесь одна.
Забираюсь на переднее сиденье, снимаю куртку, нахожу одеяло — то самое, в которое завернул Кэтрин и Арчи прошлой ночью, — и накидываю на себя. Совсем скоро на меня должно обрушиться похмелье — оно уже притаилось и ждет подходящего момента.
Приступ почти закончился, и самые ужасные образы побледнели. Но остается что-то еще. Другое воспоминание, совсем недавнее. Я стою среди холмов над Порт-Фицроем. Небо надо мной все еще светлое, и я смотрю на лодку Кэтрин, далеко внизу, в бухте.
Было ли это на самом деле? Зачем, ради всего святого, ей возвращаться в то место, где два дня назад мы нашли труп? А если это и было, то когда? До паба или после? Освещение ни о чем не говорит. В это время года здесь темнеет почти в десять. А если я смотрел на лодку Кэтрин, стоящую на якоре в бухте, там ли она еще?
Наконец я выезжаю на дорогу и поворачиваю к Стэнли. Еще в полумиле от города понимаю: что-то случилось. Но в данный момент я так поглощен собой, что нисколько не сомневаюсь: это имеет какое-то отношение ко мне. Я кого-то сбил.
Ослепленный алкоголем и мучительными воспоминаниями, я сбил человека и уехал, не заметив этого. Я вижу синие мигающие огни и понимаю, что полиция, наверное, ищет меня.
Еду к порту, ожидая, что меня окликнут и что передо мной появится полицейская машина. На часах почти три утра, а закусочная Боб-Кэт открыта.
Взвод солдат идет по улице к полицейскому участку.
Я паркую машину и снова натягиваю мокрую куртку. Мне повезло — похоже, я успею выпить горячего кофе, прежде чем меня арестуют.
— Смотрите, кто к нам пришел. — Боб-Кэт ставит кружку на стойку и поднимает кувшин с кофе, что, по моему мнению, гораздо действеннее, чем бежать к двери и кричать: «Вот он, вот он!»
— Что происходит? — Я хватаю кофе едва ли не раньше, чем наполняется кружка.
— К твоему сведению, когда мужчина предлагает меня угостить, он сначала платит за выпивку, а потом уходит. — Она добавляет молоко в кофе, кладет два кусочка сахара. Кофе я пью без сахара. Ей это хорошо известно. — Если б я знала, что мне самой придется платить, то заказала бы полпинты пива.
Надежда есть, думаю я, — раздражение Боб-Кэт вызвано в основном тем, что ее надули с выпивкой.
— Ты можешь вспомнить, когда я ушел?
— Между тем, как заказать мне выпивку, и заплатить за нее. С тебя пять фунтов и шестьдесят пенсов.
Вычтя полтора фунта за кофе, я прихожу к выводу, что должен Боб-Кэт за большую порцию «Баккарди» с колой. Расплачиваюсь, начиная думать, что легко отделался. И все равно не могу избавиться от ощущения, что худшее еще впереди.
— Что происходит? — Решив, что Боб-Кэт успокоилась, я повторяю вопрос. Ее взгляд говорит: «Ты что, с луны свалился?»
— Серьезно. — Я машу рукой в сторону двери. — Вряд ли это из-за неоплаченного счета в баре.
Она с прищуром смотрит на меня:
— Мы думали, что тебя предупредили. Поэтому ты и смылся.
— О чем предупредили? Что аргентинцы возвращаются?
Двое солдат на улице, похоже, собираются присоединиться к нам. Они топают ногами, стряхивают капли дождя с воротников. Дверь открывается, впуская влажный, холодный воздух.
— Кофе нальете?
— Продолжение следует. — Боб-Кэт поворачивается ко мне спиной.
Я встаю, допиваю кофе и выхожу. Выше по склону холма рядом с редакцией газеты Роб Дункан держит раскрытый зонт. Под зонтом я различаю женскую фигуру. Роб усаживает женщину на пассажирское сиденье. Она похожа на тряпичную куклу и держится на ногах только благодаря стоящему рядом мужчине. Дверца захлопывается, Роб стучит по крыше машины, и она уезжает.
Все это выглядит пугающе знакомым. Расстроенные лица людей, перебегающих от одного укрытия к другому. Торопливые движения полицейских, которые захлопывают двери патрульных машин и бегут в участок, выставляя вперед ладони, чтобы избежать вопросов.
Люди, похоже, собираются в здании муниципалитета, и я направляюсь туда. Внутри образовались две отдельные группы. В одном углу туристы. Я вижу отца Арчи Уэста — глаза горят, движения полны энергии, совсем не похож на человека, которого я видел в последний раз. В противоположном углу, у буфета, местные жители. Некоторые лица мне не знакомы, и я гадаю, то ли они из Порт-Ховарда, то ли это родственники Фреда Харпера. Все мокрые. Никто не догадался включить отопление, и внутри почти так же холодно, как снаружи. Какое-то время я радуюсь, что благодаря промокшей одежде меня принимают за члена поисковой команды.
Откуда я знаю, что снова идут поиски? Что пропал еще один ребенок? Просто знаю.
Я подхожу к тем, кого знаю. Терри из моей футбольной команды. Джон, коллега Кэтрин в Фолклендском фонде дикой природы. Чед из скобяной лавки. Еще один или двое. Все мужчины.
— Есть новости? — Такая формулировка кажется мне наиболее безобидной.
Пара человек смотрит на меня. Один опускает взгляд в пол. Затем откуда-то сзади раздается голос:
— Похоже, все мы надеемся, что ты и моя бывшая жена совершите очередное чудо.
Я проклинаю себя за невнимательность. За то, что не заметил Бена Куинна. Он был за спиной Чеда, но теперь шагнул вперед и стоит прямо передо мной. По возможности я избегаю бывшего мужа Кэтрин. Эта привычка появилась у меня еще до того, как я начал встречаться с ней. Я старался не смотреть на него и не говорить с ним, даже когда мы оказывались в одной комнате. Даже не помню, когда мы в последний раз смотрели друг другу в глаза — как теперь. Он не слишком изменился. Испанские глаза, желтоватая кожа. Темные волосы, слегка тронутые сединой. Малыш Кит был его копией, и я удивляюсь, как Кэтрин смогла так долго выносить присутствие Бена.
Худощавый. Довольно крепкий, но килограммов на двадцать легче меня. Даже наполовину пьяный, я его вырублю. Тот факт, что у меня возникло такое желание, свидетельствует, что я еще не протрезвел. По крайней мере, я на это надеюсь — в противном случае дело плохо. Я понимаю, что у парня есть все основания иметь на меня зуб. Я действительно трахал его жену.
Насколько мне известно, о наших с Кэтрин отношениях никто не знал, но от слухов никуда не деться, и он вполне мог их слышать. Ладно, плевать. В конечном счете ушел именно он.
— В новостях я прочел, что полиция обыскала сарай, где держали Арчи Уэста. — Я обращаюсь не к Бену, но не отвожу взгляд. Иначе получится, что я уступил, и это вдруг стало для меня очень важным.
— Его осмотрели в первую очередь. — Мне отвечает Чед. Мы с Беном пялимся друг на друга, как два подростка, у которых адреналина больше, чем мозгов.
Я по-прежнему не знаю, какой ребенок пропал. Хотя это не имеет особого значения. Я не знаком с большинством детей из Стэнли.
— Может, ты знаешь, где Кэтрин? А то мы немного волнуемся, — говорит Джон. — С полудня с ней никто не может связаться.
— Я не видел ее с тех пор, как высадил у дома сегодня утром, — говорю я, слегка подвирая. Я отвез Кэтрин домой еще ночью, но мне доставляет удовольствие позлить ее бывшего мужа. Его глаза суживаются еще больше, и я понимаю, что веду себя как настоящий мудак. Кивнув всем на прощание, иду к двери.
Переступив порог, чувствую чью-то руку на своем плече. В этом жесте, остановившем меня, нет ничего дружеского. Я поворачиваюсь и, нисколько не удивившись, вижу, что это Куинн. Ладно, я давно этого ждал.
— Знаешь, она винит тебя. В том, что случилось с мальчиками.
Я сдерживаюсь, чтобы не врезать ему, и размышляю, насколько этот удар был бы оправданным. Такого я не ожидал.
Я качаю головой:
— Ты ошибаешься. О моем участии она узнала всего пару дней назад. — Интересно, нужно ли выразить ему соболезнование, сказать, что у него были прекрасные сыновья… И прихожу к выводу, что в таком случае он точно бросится на меня.
— Я не о твоей героической попытке спасения. Мы все знаем, каким героем ты себя проявил в тот день. Я говорю о том, как это видится Кэтрин: она спала с кем попало и в наказание у нее отняли мальчиков.
— Чушь собачья.
Он то ли моргнул, то ли на секунду прикрыл глаза.
— Конечно. Но для травмированного сознания моей бывшей жены это совершенно логично. За то, чем она занималась с тобой, пришлось расплатиться детьми. Так что, если ты лелеешь какие-нибудь сентиментальные мечты о будущем счастье, забудь.
Я не могу его ударить. Если начну, то не остановлюсь. Тогда она будет винить меня и в убийстве ее бывшего мужа.
— Кто именно? — спрашиваю я, потому что должен найти выход из этой ситуации, а этот способ ничем не хуже других.
— Что?
— Кто пропал? Меня весь вечер не было в Стэнли. Кого похитили?
Бен пятится, качая головой, как будто я больше не стою его внимания. Тем не менее он отвечает, через плечо, уже возвращаясь в холл:
— Питер Гримвуд. Младший сын ее подруги Рейчел.