Устала она быстро. «Ох, уморили», — проговорила Аркадьевна и удалилась, перевернув-таки напоследок стол. В коридоре она опять обо что-то запнулась. Мы выскочили следом, но хозяйка уже храпела под вешалкой.
Первым заржал предназначенный Ирке мальчик Костя, с которым Ирка запланировала утратить задолбавшую девственность. Костя согнулся пополам и скулил, прикрыв ладонями лицо. Потом, как ни странно, раскололась Ирка. Мне почему-то было не очень смешно.
Когда я пришла домой вечером следующего дня, в моей комнате все было прибрано. Мрачная Ирка пила на кухне чай. Она даже попыталась со мной не разговаривать.
— Ну и как? — тактично спросила я.
Ирка хмыкнула, надолго замолчала, а потом сказала:
— Да никак. Представляешь, только это самое... ну, это самое, короче... так он ржать начинает.
Мне хотелось есть и спать. Я открыла холодильник. В нем лежал одинокий кочан капусты. Я сняла с него три или четыре шкуры, посолила, съела и пошла к себе в комнату.
Где-то через месяц Ирка улетела на каникулы к родителям в Магадан, Аркадьевна завела себе мужчину с коричневым лицом и отказала мне в жилье, опасаясь конкуренции. Еще пару месяцев я жила в подвале этого же дома. Подвал мне временно предоставили знакомые колдуны, работавшие экстрасенсами.
Пока эти рукоблудники не накопили на мебель и прочий антураж, подвал был в моём полном распоряжении. А потом на меня свалилось наследство в виде квартиры в Казахстане, я слетала туда на обмен и вернулась в город В., над которым и делаю сейчас эти прощально-беспорядочные круги — перед тем как улететь отсюда уже навсегда.
Какого-то лета (дневничковое)
У меня явно отрастает хвост. Если раньше я упоминала его, выражаясь исключительно метафорически, то теперь он заметен уже и невооруженному глазу. Если бы кто-нибудь в этом городе видел меня в полёте, то и хвост бы не остался незамеченным.
— Сукаблянахуй убью, — сказали за стеной.
— Я сам тебя убью. Убью и играть к тебе не приду, — послышалось в ответ.
Я решила подумать обо всём этом завтра и где-то через год посмотрела «Унесенных ветром». К тому времени у меня уже появится телевизор.
А на этот момент не было ничего, не считая квартиры на первом этаже посёлка городского типа — час езды электричкой до города В. Я только что прилетела домой и пересчитала своё имущество: таз с засохшей традесканцией и кипа газет в углу прихожей. Помнится, долго не могла открыть входную дверь: какая-то остроумная малолетняя тварь натолкала в замочную скважину спичек. На руках у меня сидели две трёхмесячные кошки, на плечах невыносимо болела голова с напрочь заложенными ушами, а за плечами болтались увольнение из пароходства, межреспубликанский обмен наследственной квартиры и рюкзак с колечком колбасы — мама положила перед самым самолётом.
— Сукаблянахуй убью, — сказали за стеной, и я поняла, что посадочный бардак с ушами кончился.
— Я сам тебя убью. Убью и играть к тебе не приду, — послышалось в ответ, и я поняла, что никогда не смогу сложить этот паззл самостоятельно.
Я расстелила на полу газеты, достала из рюкзака колбасу и разломила её на три части. Мы с кошками поели и легли спать под мою куртку. Кошки грели с боков, снизу было тепло от перестроечных «Известий». Через четыре месяца квартирный обмен с Казахстаном станет невозможен в принципе, но я уже успею обзавестись парой пружинных матрасов и шерстяным одеялом, вырученным за утюг — утюгов у меня случится два.
Утром я выбросила традесканцию. Таз был нужен под кошачий туалет.
— Здрассьте, — на лестничной клетке стоял немного слишком яркий для утреннего видеоряда мужчина лет пятидесяти. Его внешность можно было бы определить как семитскую, если бы не глаза, в которых было всё, кроме тысячелетней печали. Руки он держал за спиной.
— Здрассьте, — сказала я.
— Я твой новый сосед, — сказал он, — дядя Боря звать. В похоронном оркестре на трубе лабаю. Тум-тум-ту-тум.
— А почему новый? — спросила я, радуясь неожиданной победе над паззлом, — вас раньше тут не было?
— Так тебя же ж не было, — удивился дядя Боря, — раньше тут.
Я открыла дверь шире и посторонилась. Дядя Боря вошел. В руках за спиной у него была мороженая кета килограмма на 4. Он держал её за хвост вниз башкой, как букет гладиолусов.
— Угощайся, — протянул он мне рыбу.
Рыба примерзала к пальцам, и я положила ее на пол.
— Так. У тебя нет стола, на чем резать? А на чем жарить — сковородка? А масло, масло ведь надо? Растительное?
— Еще муку, — сказала я, — и соль.
— Бери рыбу, пошли ко мне, — сказал дядя Боря, — у дяди Бори навалом всякого говна.
Через час я вернулась домой с блюдечком, на котором лежали рыбные обрезки для кошек. В желудке моём переваривался кусочек жареной кеты.
Дядя Боря полюбил меня отеческой любовью. Второй раз мы встретились возле мусорного контейнера:
— Я так понял, ты на газетах спишь? — спросил он и принёс мне вечером три жирных стопки «Труда».
Это дядя Боря научил меня гнать самогон. Кладешь в раковину с проточной водой змеевик от холодильника, ставишь на плиту кастрюлю с брагой и гонишь. У меня получался лучший самогон в подъезде. Реализацию взял на себя дядя Боря: у него был большой круг знакомых.
Ингредиенты для браги доставались мне почти бесплатно — сахар и дрожжи хранились в дядибориной квартире мешками. На вырученные за самогон деньги я покупала сигареты, кофе и билеты на электричку до Владивостока. На еду почти никогда не хватало, и дядя Боря подкармливал меня блинами, конфетами и кутьёй. Пока я ела, он рассказывал мне пост-жизненные подробности про своих клиентов. Я искренне думала, что кошмары в рабочие дядьборины дни снятся мне только потому, что я ложусь спать на сытый желудок.
Кроме дяди Бори, других источников пропитания у меня на тот период не наблюдалось. Работы же не было даже в перспективе.
— Там целый Камаз лука выкинули возле гастрика, — сообщил как-то раз дядя Боря, — говорят, в основном совсем не гнилой.
— А вы пойдете? — метнулась я за мешком.
— Дядя Боря еще только по помойкам не лазал, — сказал дядя Боря и впервые за время нашего знакомства я увидела в его глазах отсвет той самой, тысячелетней, грусти.
В луковой куче сурово и молча копалось человек пятьдесят моих однопосельчан городского типа. Лука действительно было много — выбирай хоть завыбирайся. Я принесла домой три мешка в шесть ходок. Вторая, пустовавшая до сих пор комната моей квартиры превратилась в овощехранилище.
— Смердит, — констатировал дядя Боря, забирая у меня партию самогонки, — сгниёт.
— Может, возьмёте немного?
— Ну, не больше мешка, — согласился он и вытащил из кармана куртки сложенный в тугую колбасу мешок.
Так мой похоронный рацион разнообразился жареным луком. Сковородку, хоть и без ручки, мне подарил дядя Боря, а трёхлитровую банку растительного масла привезла с парохода Ласточкина.
В хорошую погоду из окон моей квартиры было видно город В., как раз в районе Второй Речки. В один погожий вечер Тихоокеанский флот напал на мирное поселение, взорвав свой арсенал. Над апокалиптически-оранжевым горизонтом взлетали ракеты и, поиграв в догонялки меж безумно красивых огненных столбов, медленно падали туда, где жили мои друзья. Я почувствовала, что в такой эстетический для них час должна быть поблизости.
Микрорайон с друзьями был оцеплен милицией и пожарными. Уехать назад домой оказалось не на чем: в пригородных поездах разместили эвакуированных из Зоны Риска горожан. Искать среди них знакомых было бесполезно; где-то к ночи я берегом моря дошла до других друзей, мы выпили водки, и настало утро. По радио сказали, что никто не погиб.
— Где ты шляешься? — спрашивал меня дядя Боря, — оно мне надо?!
Оказалось, друзья с маленьким ребёнком Иркой приехали вечером ко мне, ткнулись в запертую дверь, и их приютил дядя Боря, у которого среди «всякого говна» оказалось даже сырьё для молочной каши. Он накормил Ирку манной, уложил всех спать на своем единственном диване и сел в кухне волноваться за меня.
Вскоре меня взяли на работу в краевую молодёжку, а у дяди Бори появилась женщина.
— Плохо человеку без бабы, — сообщил он мне, — мою вот Катя, блять, звать.
Рядом с дядей Борей Катяблять смотрелась как использованная промокашка. На ней были вязаная синяя безрукавка и всегда свежий фингал. Несмотря на это, она ревновала дядю Борю, была жадной до денег и плохо слышала. Выпивать с ней дядя Боря не любил.
— Мой был у тебя? — спрашивала Катяблять, всякий раз расценивая моё молчаливое недоумение как подпись под протоколом, — ну-ну.
Этого «ну-ну» я боялась больше, чем дядибориных клиентов, над которыми он лабал своё «тум-тум-ту-тум». И в том, и в другом звукосочетаниях мне стал мерещиться ЗНАК.
Я начала получать зарплату, но тут в магазинах кончилась еда. Дядя Боря где-то добывал совершенно феерическую снедь типа бройлерных цыплят, натурального кофе и полутуш свинины. Всё это он пёр сначала ко мне, где мы распиливали, разрезали, разламывали его добычу на две равные части, одну из которых он сваливал обратно в мешок и шёл домой, к Катеблять.
А потом я поменяла свою двухкомнатную квартиру в пригороде на однокомнатную почти в центре города В. и уже больше никогда не видела дядю Борю. Однажды встретила своих обменщиков. Они рассказали мне, что Катяблять зарезала дядю Борю — 17 ран, — приревновав его к какой-то поселковой бабе.
Поселковую бабу она, правда, не смертельно пырнула: печень задела и желудок — в общем, успели спасти.
Какого-то лета (дневничковое)
Когда я не могу летать, то рисую или болею. Сегодня я не летаю и не болею. И только что вместо стакана с зеленым чаем нечаянно отхлебнула из стакана, в котором мыла кисточки — вода там была зеленоватая, потому что мною только что был рисован печ