Несколько минут мы дружно раскладывали вещи по коробкам.
– Не жалейте разную дрянь, – нараспев произнес Нельсон. – После ремонта безделушкам в нашем доме не место. – Он поднял голову. – Я серьезно, Мелисса.
– Ты про такие? – ворчливо спросил Роджер, поднимая бумажных голубей, обернутых прозрачной сеткой.
– Со свадьбы Эмери, – вздохнула Габи, глядя на Нельсона, а тот вдруг очень заинтересовался старыми контактными линзами в коробочке. – Как здорово, что вы их сохранили. Помнишь, Нельсон? В тот вечер мы…
Голос Габи дрогнул и оборвался. Я глотнула, почувствовав, что страшно соскучилась по Джонатану. Наш с ним роман тоже начался на свадьбе Эмери.
– Эй, ребята, только давайте без этого, – простонал Роджер. – У вас тут вечно одни разговоры – про любовь-морковь. Когда с вами связываешься, такое ощущение, что попал на танцы в пятидесятые. Вы никогда не задумывались, как при этом чувствуют себя остальные, а? Те, кто не помешан на романтике?
– Если ты про бал охотников, Роджер…
– Вовсе нет! – огрызнулся он. Нельсон взглянул на меня.
– Не пора ли съездить поужинать? Может, когда вернемся, успеем еще немного поработать?
– Неплохая мысль, – твердо ответила я.
Заказав билет на самолет и сдав вещи на хранение, за исключением тех, что могли мне понадобиться в Нью-Йорке, я решила наведаться домой, проверить, не назрело ли там за время моего отсутствия новой беды. В воображении то и дело возникала картинка: как раз в те минуты, когда я пытаюсь произвести впечатление на мозговитых друзей Джонатана, по Си-эн-эн показывают папочку. Обвиняется в растрате денег олимпийского комитета…
В том, что у отца теперь больше дел и обязательств, я убедилась, как только приехала. Мама сразу сообщила: папы нет дома. Оказалось, она понятия не имеет, чем он сегодня занят; когда вернется, тоже не знала. По-моему, ее это и не особенно волновало.
– У него теперь новая секретарша. Ведь надо следить за бюджетом и все прочее, – сказала она рассеянно, не отрывая глаз от вязальных спиц.– Одна, две, три… Черт! Неужели я пропустила петлю?
Мы сидели на кухне, где летом было прохладнее всего. Дженкинс, растянувшись, лежал в корзине у маминых ног и тяжело дышал.
– Я в вязании ни бум-бум, – ответила я.
Мама нашла потерянную петлю и нахмурилась.
– Как же трудно иметь дело с мохером!
Неудивительно, что бедняга пропускала петли: у нее дрожали руки, будто она сидела на стиральной машине.
– Говоришь, у папы новая секретарша? – с подозрением переспросила я. Отец менял помощниц, как большинство мужчин – рубашки. – Он взял ее, потому что теперь в олимпийском комитете?
– Да. Зовут, по-моему, Клаудия.
– Ясно.
Как мило. Во мне забурлил гнев. Перед глазами возник примерный текст объявления с требованиями, которое папаша разослал по электронной почте в кадровые агентства: блондинка, не старше двадцати трех, умение быстро печатать под диктовку…
Мама подняла голову, и ее взгляд вдруг сделался безмятежным.
– Не волнуйся, дорогая. Я отправила Клау– дии записку, втайне от папы. Просто сообщила, что у него слабое сердце. – Улыбка. – От любого перевозбуждения может умереть. – Опять застучали спицы. – Она незамедлительно ответила, уверила меня, что будет за ним присматривать. Какая воспитанность! Я проглотила слюну.
– Ты ведь солгала, правда?
– Конечно, дорогая. Во всяком случае, папа на сердце не жаловался. Но кто его знает?
Мама прекрасно притворялась, что ей все до лампочки, однако, бывало, поражала даже меня. Что же до их отношений с отцом, я о многом предпочитала не знать.
– Он хочет, чтобы я помогла ему усвоить правила международного этикета, ты в курсе? – спросила я. – Мне приятно.
– Правда? – Маме новость явно тоже пришлась по душе. – Что ж, я рада. Хотя бы одну помощницу он наймет не за красивые глазки!
Бесподобно.
– Я собираюсь уехать на две недели, – сообщила я, резко меняя тему. – Поживу с Джонатаном в его новом нью-йоркском доме.
Мама провела по вязанию дрожащей рукой, бросила тоскливый взгляд на серебряную коробку, что лежала на буфете – в ней когда-то хранились пачки «Мальборо лайтс», – и не без труда снова переключила внимание на вязание – нечто типа пушистого бегемота.
– А как же работа? – сдержанно поинтересовалась она.
– Пока я в Нью-Йорке, на звонки будут отвечать Габи и Аллегра. Но я скоро вернусь, так что пусть папочка не надеется, будто Аллегра пристроена навек.
Мама вздохнула и стукнула спицей о спицу.
– Дорогая моя! Когда ты увидишь Нью-Йорк, не захочешь возвращаться.
– Захочу, – решительно возразила я. – Мое место здесь. От меня зависит счастье людей Моих клиентов.
Мама внимательно на меня посмотрела.
– Если хочешь удержать Джонатана, Мелисса, задумалась бы, что лучше для него, а не для посторонних мужчин.
– Мама! – запротестовала я. – Не надо так говорить.
– Я просто советую.
– И потом, – продолжила я, краснея, – здесь у меня Нельсон, Габи и…
– Да, что касается Нельсона, – произнесла мама. – Задумайся об этом. Наверняка Джонатану не по вкусу, что другой мужчина видит тебя каждое утро в домашнем халате.
– Мы просто живем в одной квартире, – вспыхнула я. Честное слово! Я устала втолковывать то одному, то другому, что меня и Нельсона связывает только дружба. – Да, он видит меня в халате. Что с того? – Я закатила глаза, когда мамины идеально ровные брови саркастически поднялись настолько, насколько позволяло обилие ботокса. – Нет, ну скажите на милость! Мы друзья, ни больше ни меньше!
– С кем? С Нельсоном? – послышалось у меня из-за спины.
Я резко повернула голову и увидела вплывающую Аллегру. Она на ходу завязывала пояс вокруг длинной домашней туники из шифона.
Чудесно. Только этого мне не хватало.
– Больше ни слова, Аллегра! – крикнула я в приступе злобы и тут же испугалась.
Заткнуть Аллегре рот почти все равно, что велеть отцу: исчезни. Или положить голову в крокодилью пасть.
– То есть, – поспешно прибавила я, когда Аллегра округлила обведенные черным глаза и было собралась ответить, – я хочу сказать, ты в любом случае ничего не поймешь. Как расследование?
Аллегра закрыла рот и глаза, и ее лицо превратилось в белое пятно с двумя черными и одной ярко-красной линией.
– Не спрашивай, – пробормотала мама. – На этой неделе Саймон приезжал уже трижды.
Саймон был отцовским адвокатом. Тяжелой артиллерией, к помощи которой приходилось прибегать в тех случаях, когда дело пахло судом или газетной шумихой. Еще Саймон был моим крестным отцом – он служил папаше дольше, чем тот знал маму.
– Значит, – бодро воскликнула я, – поговорим о моей поездке в Америку?
– О боже! Давайте, если тебе так хочется. – Аллегра вздохнула. – Как полетишь? С живым грузом?
Я проглотила обиду.
– Имеешь в виду эконом-класс?
– Аллегра, – одернула хамку мама. – У Мелисы ведь нет богача-мужа. Она зарабатывает на жизнь собственным трудом.
Аллегра фыркнула и открыла холодильник. На полках стояли ряды бутылочек с водорослями и, похоже, мочой. Наверное, она принимает разные гадости, чтобы быть в форме. Впрочем, от Аллегры можно ждать чего угодно.
– Полечу эконом-классом – особого выбора не было, – сказала я. – Сейчас пора отпусков, бизнес-класс стоит бешеных денег – я и за месяц столько не зарабатываю.
– Бедненькая, – сказала Аллегра.
Меня ее ехидство почти не тронуло. Я гордилась, что живу на собственные средства. Лучше летать дешевле и платить самой, чем первым классом и за чужой счет, подумала я, но вслух во избежание перебранки ничего не сказала.
– Что ж, если обрекаешь себя на дискомфорт, я кое-что тебе дам, – сказала Аллегра
протягивая руку к сумке.
– Аллегра… – строго произнесла мама.
– Это совершенно безвредно, – заявила Аллегра, бросая мне коричневый пузырек.
– Что это?
Надписи на этикетке были на шведском.
– «Мелатонин». Помогает уснуть в полете. Проглоти штучки две, запей красным вином и вмиг отключишься – проспишь до самого аэропорта Кеннеди. Было бы лучше, если бы ты села у окна – тогда никто не потревожит.
Аллегра угостилась пригоршней дорогой соленой карамели, маминой слабости, проплыла через кухню, выглянула в окно, раскрыла его, сделала неприличный жест, захлопнула окно и театрально опустилась на стул.
Мама притворилась, что не заметила пошлого представления.
– Лучше бы коп-охранник свалил. Только мнет розы в саду. Ну что они могут мне сделать? Прислать наемного убийцу? Самый опасный из Ларсовых дружков – худший в Стокгольме дантист.
– Мне пора, – сказала я, вдруг почувствовав, что страшно скучаю по квартире Нельсона, где теперь малейший звук отдавался эхом.
– Не хочешь взять с собой джем, дорогая? – спросила мама, указывая рассеянным движением в сторону буфета. – Могу дать тебе пару баночек.
– О да, с удовольствием, – ответила я. При местном «Женском институте» варили бесподобный малиновый джем; отец гордился, что, открывая деревенские праздники, по праву получает первые из сделанных в году заготовок. – Малиновый есть?
– Вроде бы– Мама уставилась на свисавшее со спиц мохеровое чудище. – Проверь.
Буфеты в нашей кухне были старые, до самого потолка – сохранились с тех давних пор, когда в доме водились горничные, кухарка и посудомойка. Я открыла дверцы того, в котором обычно хранили крупы и джем, и в изумлении ахнула.
Пять или шесть полок были заставлены поблескивавшими банками с джемом: клубничным, малиновым, из логановой ягоды, абрикосов, черной смородины, ежевики, апельсинов и прочего. Длинные баночные ряды уходили в глубь пыльных полок.
– Вот это да! – воскликнула я.
– Что? Все в порядке? По-моему, там был еще лимонный, посмотри внимательно, дорогая, – невозмутимо сказала мама.
– Мама! Я думала, ты научилась контролировать себя, когда ездишь за покупками, – неодобрительно произнесла я. – Ты же обещала. Больше никаких излишеств.