Она посмотрела на спокойное лицо и стеклянные глаза Эмили — гнев и отчаяние охватили её. Она схватила Эмили, швырнула на пол — и разрыдалась. Это Сара, которая никогда не плакала!
— Ты просто кукла! — закричала она. — Просто кукла… кукла… кукла! Тебе всё равно. Ты набита опилками! У тебя нет сердца! Ты ничего не чувствуешь! Ты кукла!
Эмили бесславно лежала на полу с заброшенными за голову ногами и отбитым кончиком носа; впрочем, она не потеряла своего спокойствия, даже достоинства. Сара закрыла лицо руками. Крысы за стеной завозились, забегали, запищали: это Мельхиседек наказывал кого-то из детей.
Понемногу Сара перестала плакать. Потерять самообладание — было настолько не похоже на неё, что она удивилась. Она подняла голову и поглядела на Эмили, которая краем глаза тоже смотрела на неё, на этот раз даже как будто с сочувствием. Сара нагнулась и подняла Эмили с пола. Её охватило раскаяние. Она даже слегка посмеялась над собой.
— Ах, Эмили, ты не виновата, что ты — кукла, — сказала Сара со вздохом. — Джесси с Лавинией не виноваты, что у них нет сердца. Все мы разные. Может, ты даже лучше, чем другие куклы.
Она поцеловала Эмили и, отряхнув её платье, посадила назад в креслице.
Саре давно хотелось, чтобы кто-нибудь поселился в пустовавшем рядом доме, — ведь соседнее слуховое окно было так близко от неё. Как было бы хорошо, если бы в один прекрасный день окно соседнего чердака распахнулось и оттуда выглянула девочка!
«Если она мне понравится, — размышляла Сара, — я с ней поздороваюсь для начала, а там посмотрим, всякое может случиться. Только, скорее всего, на чердаке поселят служанку».
Однажды утром Сара возвращалась домой после продолжительного отсутствия — она побывала в мясной, бакалейной и булочной. Вдруг она с радостью увидела, что, пока её не было, к соседнему дому подъехал фургон. Все дверцы его были распахнуты, носильщики вынимали мебель, тяжёлые ящики и вносили в дом.
— В дом въезжают жильцы! — обрадовалась Сара. — Вот замечательно! Ах, вот бы на чердаке поселился кто-то приятный!
Ей так хотелось присоединиться к зевакам, стоявшим на тротуаре и наблюдавшим за носильщиками! Если б она могла посмотреть на мебель новых жильцов, мелькнуло у неё в голове, она бы сумела составить представление о них самих. «У мисс Минчин все столы и стулья похожи на неё, — думала Сара. — Я это тут же заметила, хотя была тогда совсем маленькой. Я потом папочке сказала, а он засмеялся и согласился. А у Большой семьи, я просто уверена, кресла и диваны удобные, мягкие, а обои в красный цветочек. И всё у них в доме весёлое, тёплое, доброе и счастливое, как они сами».
В тот же день Сару послали в зеленную за петрушкой; поднимаясь на улицу из полуподвала, где была расположена кухня, она увидела на тротуаре мебель, вынутую из фургона. Сердце у Сары радостно забилось, словно она встретилась со старыми друзьями. На тротуаре стояли красивый тиковый стол, стулья с великолепной резьбой и ширмы с роскошной восточной вышивкой. От этих вещей на Сару повеяло чем-то родным и близким. Такие вещи она видела в Индии. А точно такой же резной столик из тикового дерева папа прислал ей из Индии — только мисс Минчин потом забрала его вместе со всем остальным!
«Какие красивые вещи, — подумала Сара. — Они принадлежат, верно, хорошему человеку. Всё такое великолепное. Видно, это богатая семья».
Весь день к дому подъезжали фургоны с мебелью. И Сара, несколько раз выходившая из дому, имела возможность посмотреть на вещи, которые вносили в дом. Она верно догадалась: новые соседи были люди состоятельные. Мебель была богатой и красивой, к тому же у них было немало восточных вещей. Из фургонов вынимали чудесные ковры, украшения, шторы, книги, картины. Книг было столько, что их хватило бы на хорошую библиотеку! И ещё там была великолепная статуя Будды.
«Кто-то из этой семьи жил в Индии, — думала Сара. — Они привыкли к индийским вещам и любят их. Как я рада! Я буду знать, что рядом друзья, даже если никто не выглянет из слухового окна».
А когда вечером Сара принесла для кухарки молока (каких только поручений ей не давали!), она увидела что-то ещё более интересное. Красивый и румяный мистер Монтморенси перешёл площадь и спокойно взбежал по ступенькам, ведущим к парадной двери соседнего дома. Он взбежал как свой человек, которому предстоит множество раз входить и выходить из этого дома. Он пробыл в доме довольно долго, но несколько раз выходил и давал распоряжения носильщикам, словно имел на то право. Было ясно, что он друг людей, снявших дом, и готовит дом к их приезду.
«Если у наших новых соседей есть дети, — размышляла Сара, — то маленькие Монтморенси, наверно, будут приходить к ним играть. Вдруг они когда-нибудь и на чердак поднимутся — просто так, посмотреть…»
Бекки, закончив вечером работу, навестила свою соседку по «камере» и принесла целый ворох новостей.
— В соседнем доме, мисс, будет жить индийский джентльмен, — рассказывала она. — Не знаю, чёрный он или белый, только он из Индии. Он очень богат и болен, а джентльмен из Большой семьи его поверенный. На индийского джентльмена всякие беды свалились, вот он и загрустил и разболелся. Он идолам поклоняется, мисс. Язычник он, молится камню и дереву. Я своими глазами видала, как ему в дом идола вносили. Пусть бы кто послал ему молитвенник. Молитвенник можно дёшево купить.
Сара засмеялась.
— Вряд ли этот джентльмен поклоняется идолу, — сказала она. — Некоторым нравится держать их в доме, потому что на них интересно смотреть. У моего папы тоже был такой, очень красивый, но он ему не молился.
Однако Бекки предпочла остаться при том мнении, что новый сосед — «язычник». Так он казался ей гораздо интереснее, чем если бы был обыкновенным джентльменом и ходил бы, как все, в церковь с молитвенником в руках. В тот вечер Бекки допоздна засиделась у Сары, рассуждая о том, какими будут новый сосед, его жена (если у него есть жена) и дети (если у него есть дети). Сара заметила, что в глубине души Бекки очень хотелось, чтобы все они были темнокожими, носили тюрбаны, а главное, были «язычниками».
— Я рядом с язычниками, мисс, никогда не жила, — призналась Бекки. — Интересно бы посмотреть, какие они.
Прошло несколько недель, прежде чем Бекки смогла удовлетворить своё любопытство; оказалось, однако, что у нового соседа нет ни жены, ни детей. Он был человек одинокий, без родных и близких, здоровье его было расстроено, а состояние души невесёлое.
Однажды к соседнему дому подкатила карета. Когда лакей соскочил с козел и открыл дверцу, из кареты вышел мистер Монтморенси, а за ним — сиделка в форменном платье. Из дома выбежали два лакея и высадили из кареты закутанного в меха худого, как скелет, человека с печальным, измученным лицом. Его внесли в дом, а мистер Монтморенси с озабоченным видом последовал за ним. Вскоре после этого к дому подъехала другая карета — из неё вышел врач и направился к больному.
— Знаешь, Сара, — зашептала Лотти во время французского урока, — рядом с нами теперь живёт ужасно жёлтый джентльмен. Как по-твоему, он китаец? В учебнике географии сказано, что китайцы все жёлтые.
— Нет, он не китаец, — тоже шёпотом ответила Сара. — Он очень болен… Продолжай, Лотти. «Non, monsieur. Je n'ai pas le canif de mon oncle».[9]
Так началась история индийского джентльмена.
ГЛАВА 11Рам Дасс
Иногда даже над площадью бывали чудесные закаты. Вернее, куски заката, которые можно было увидеть меж трубами над крышей. Из кухни, как ни высовывайся в окошко, их было не видать; о них можно было лишь догадываться: воздух вдруг на несколько минут розовел, и кирпичи приобретали тёплую, мягкую окраску, и где-то огнём вспыхивало оконное стекло. Впрочем, было одно место, откуда открывалось всё великолепие закатов: пламенеющие на западе алые и золотые облака, багровые тучи, окаймлённые ослепительной полоской света, или лёгкие, розоватые клочья, которые при ветре неслись, словно голуби, по синему небу. Всё это можно было увидеть из слухового окна, а заодно и подышать чистым воздухом. Когда площадь вдруг хорошела и начинала волшебно светиться, несмотря на покрытые сажей деревья и решётки, Сара понимала: в небе что-то происходит. Если ей удавалось ускользнуть, она спешила наверх, влезала на стол и, высунувшись по пояс из окна, глубоко вздыхала и обводила взглядом небо. В эти минуты ей казалось, что небо и всё вокруг принадлежит ей одной. С других чердаков никто на небо никогда не глядел. Обычно слуховые окна были закрыты, а если их и открывали для проветривания, то никто к ним даже близко не подходил. Сара стояла, подняв лицо к синему небу, которое, казалось, было совсем близко; порой она обращала взор к западу, где таяли и плыли облака, окрашиваясь в розовые, багровые, снежно-белые и пурпурные тона, образуя то горные вершины, у подножий которых лежали бирюзовые, янтарные и изумрудные озёра, то острова в неведомых морях, то стройные перешейки, соединяющие сказочные страны. Были там места, куда, казалось, можно было подняться — стать там и ждать, когда всё наконец растает и ты унесёшься вдаль. Так, по крайней мере, думалось Саре; в её глазах ничто не могло сравниться с красотой закатного неба. Она смотрела на него, высунувшись из слухового окна, а воробьи меж тем чирикали на черепицах, освещённых мягкими лучами заходящего солнца. Саре казалось, что воробьи щебетали особенно умиротворённо, когда в небе происходили все эти чудеса.
На следующий день после приезда индийского джентльмена закат был особенно великолепен. К счастью, случилось так, что к вечеру вся работа на кухне была закончена, Сару никуда не послали, и ей удалось ускользнуть на чердак.
Она взобралась на стол и высунулась в окно. Удивительное зрелище открылось её глазам. Потоки расплавленного золота волнами заливали западную часть небосклона, воздух заполнил шафрановый свет, и птицы, перелетающие над кровлями домов, казались в этом свете чёрными.