— Сегодня закат волшебный, — тихонько произнесла Сара. — Мне почти страшно… кажется, будто сейчас случится что-нибудь необыкновенное. Волшебные закаты всегда на меня так действуют.
Внезапно она услышала какой-то звук в нескольких шагах от себя — и повернула голову. Звук был странный, будто кто-то тихонько верещал надтреснутым голосом. В соседнем окне, откуда доносился звук, тоже любовались закатом! Только это была не девочка и не служанка, а темнолицый индус с блестящими глазами; на нём была белая одежда, а на голове — белоснежный тюрбан. «Ласкар!» — мелькнуло у Сары в голове. Он держал на руках обезьянку, которая прижималась к нему и что-то по-своему болтала.
Сара взглянула на индуса — а индус взглянул на Сару. Она подумала, что лицо у индуса грустное. «Верно, скучает по дому», — решила Сара. Она не сомневалась, что он поднялся наверх, чтобы взглянуть на солнце, по которому истосковался, — ведь в Англии оно показывается редко.
Сара внимательно посмотрела на индуса, а потом улыбнулась ему. Она знала, что улыбка, пусть даже незнакомого человека, может утешить в горе. Её улыбка явно обрадовала индуса.
Лицо его просияло, и он улыбнулся в ответ, сверкнув ослепительными зубами. Дружеское участие, светившееся в Сариных глазах, всегда подбадривало людей.
В эту минуту обезьянка выскользнула из рук индуса. Она была проказлива и всегда готова пошалить; возможно, вид девочки взволновал её. Обезьянка прыгнула на крышу и, с криком пронесясь по черепицам, вскочила Саре на плечо, а оттуда — на чердак. Сара радостно засмеялась. Конечно, она понимала, что обезьянку надо отдать её хозяину, если хозяином был ласкар. Но как это сделать? Удастся ли её поймать? А что если она не дастся в руки, выскочит на крышу и убежит? Нет, этого допустить нельзя. Возможно, обезьянка принадлежит бедному больному и он к ней привязан.
Сара обернулась к ласкару, радуясь, что ещё немного помнит хинди: она выучила этот язык, когда жила с отцом в Индии. Ласкар её поймёт.
— Поймать её? Она мне дастся? — спросила Сара на хинди.
При звуках родного языка лицо индуса изменилось от изумления, а потом радостно вспыхнуло. Бедняге, верно, показалось, что вмешались сами боги — добрый милый голос прозвучал словно с неба. Сара сразу поняла, что ласкар знает, как говорить с детьми европейцев. Он рассыпался в благодарностях. Он покорный слуга мисси сахиб. Обезьянка хорошая и не кусается, но поймать её, к несчастью, нелегко. Скачет то туда, то сюда с молниеносной быстротой. Проказница, но не злая. Рам Дасс её знает словно собственного ребёнка. Рам Дасса она иногда слушается, но не всегда. Если мисси сахиб позволит, Рам Дасс пройдёт по крыше к её окну, влезет в комнату и поймает негодницу. Впрочем, он тут же смутился: не сочтёт ли Сара это предложение вольностью с его стороны? Не откажет ли ему?
Но Сара тотчас согласилась.
— А вы можете перейти по крыше? — спросила она.
— Сию минуту, — ответил индус.
— Тогда идите, — сказала Сара. — Она там мечется по комнате. По-моему, она испугалась.
Рам Дасс вылез в окно и с такой лёгкостью прошёл по черепицам, будто всю жизнь только тем и занимался, что лазал по крышам. А потом скользнул в Сарино окно и бесшумно спрыгнул на пол. Оказавшись в комнате, он повернулся к Саре и, сложив руки, поклонился. Обезьянка увидела его и тихонько взвизгнула. Рам Дасс поспешил закрыть окно и стал ловить обезьянку. Это оказалось нетрудно. Несколько минут обезьянка, словно играя, шаловливо увёртывалась от него, а потом прыгнула к нему на плечо и с криком обхватила его за шею цепкой морщинистой лапкой.
Рам Дасс почтительно поблагодарил Сару. Она видела, что индус с одного взгляда оценил нищету и убогость её жилища, но делает вид, что их не замечает, и говорит с ней так, словно она дочь сиятельного раджи. Поймав обезьянку, Рам Дасс поспешил уйти. Он задержался только для того, чтобы ещё раз выразить Саре глубокую и почтительную благодарность за её снисходительность и доброту. Эта маленькая негодница обезьянка не такая злая, как кажется, и порой очень забавляет его господина, который болеет. Он бы очень огорчился, если бы его любимица пропала. Затем Рам Дасс снова поклонился, сложив руки, вылез в окно и прошёл по крыше с той же лёгкостью, что и его маленькая подопечная.
После его ухода Сара постояла в раздумье посреди комнаты. Его лицо, манеры, костюм и глубочайшая почтительность напомнили ей о прошлом. Ей показалось странно, что её, простую служанку, которую какой-нибудь час назад осыпала бранью кухарка, ещё не так давно окружали люди, обращавшиеся с ней так же почтительно, как и Рам Дасс. Это были её слуги, её рабы. Они кланялись, когда она шла мимо, и чуть ли не касались лбами земли, когда она к ним обращалась. Всё это минуло, словно сон, и никогда не вернётся. Что может теперь измениться в её жизни? Она знала, какое будущее готовит ей мисс Минчин. Пока она слишком юна для того, чтобы быть учительницей, она будет служанкой; в то же время от неё будут требовать, чтобы она не забывала того, чему научилась, и даже какими-то неведомыми путями продолжала учиться. Свободные вечера она должна проводить за занятиями; она знала, что с неё строго взыщут, если она не будет продвигаться вперёд. Мисс Минчин понимала: Сара так жаждет знаний, что ей не нужны педагоги. Дайте ей книги — она будет глотать их одну за другой и запомнит все наизусть, а через несколько лет станет хорошей учительницей. Вот что ей предстоит: когда она вырастет, она будет так же с утра до ночи трудиться в классной, как сейчас трудилась на кухне. Конечно, придётся её немного приодеть, впрочем, оденут её в простое и грубое платье, чтобы она в нём выглядела словно служанка. Вот и всё, что её ждёт. Сара стояла посреди комнаты и думала о своём будущем.
Потом в голове у неё снова мелькнула одна мысль — щёки её вспыхнули, глаза заблестели. Она выпрямилась и вскинула голову.
«Что бы ни случилось, — сказала она про себя, — одного они не смогут у меня отнять. Пусть я хожу в лохмотьях, но в душе я всё же принцесса. Легко быть принцессой, если на тебе платье из золотой парчи. А вот попробуй остаться ею в другое время, когда никто и не подозревает о том, что ты принцесса. Мария-Антуанетта оставалась королевой и тогда, когда ей оставили одно чёрное платье и заточили в тюрьму, когда голова её побелела, когда её оскорбляли и звали „вдовушкой“. В это время она была королевой ещё больше, чем в те дни, когда её окружали блеск и веселье. Мне она больше всего нравится именно в это время. Она не дрогнула перед ревущими толпами. Она была их сильнее — пусть даже они отрубили ей голову».
Это была не новая мысль — Сара уже не раз обращалась к ней. Эта мысль поддерживала её в самые трудные дни, когда на её лице появлялось выражение, непонятное мисс Минчин, а потому выводящее её из себя: ей казалось, что в глубине души Сара живёт жизнью, которая поднимает её над остальными. Она словно не слышит брани и оскорблений, а если и слышит, то не обращает на них никакого внимания. Иногда, делая Саре строгий выговор, мисс Минчин замечала, что та смотрит на неё спокойно, не по-детски, с гордой усмешкой в глазах. Мисс Минчин не знала, что в эти минуты Сара про себя говорит: «Вам, мисс Минчин, и в голову не приходит, что вы говорите всё это принцессе. Стоит мне только кивнуть — и вас тотчас отправят на эшафот. Я этого не делаю лишь потому, что я принцесса, а вы — жалкая, глупая, злая и грубая женщина, и не умеете быть другой».
Эти фантазии чрезвычайно занимали и развлекали Сару; странно, но они её утешали, и это было хорошо. Она никогда не отвечала грубостью или злобой на грубость и злобу окружающих.
«Принцессе надо быть вежливой», — говорила она себе. Когда служанки, беря пример с хозяйки дома, бранили её и оскорбляли, Сара, гордо подняв голову, отвечала им так учтиво, что они совершенно терялись.
— У этой девчонки такие манеры, будто она как сейчас из Букингемского дворца,[10] — с усмешкой говорила иногда кухарка. — Я, бывает, на неё наброшусь, но она никогда себя не забывает. «Пожалуйста» да «простите», «будьте так добры» да «могу я вас потревожить?» — так и сыплет всякими словечками.
На следующее утро после встречи с Рам Дассом и его обезьянкой Сара занималась французским со своими маленькими подопечными. Закончив урок, она собирала тетрадки, размышляя о том, чего только не приходилось делать королям и королевам в изгнании. Альфреду Великому[11] , например, жена пастуха велела напечь лепёшек; когда же лепёшки подгорели, она отвесила королю оплеуху. Вот, верно, испугалась, когда узнала, кто это был! Хорошо бы мисс Минчин узнала, что Сара — принцесса, настоящая принцесса, хоть и ходит в худых башмаках!.. При этой мысли в глазах у Сары появилось выражение, которое особенно раздражало мисс Минчин. Мисс Минчин, которая как раз стояла рядом, не могла этого стерпеть: она пришла в ярость, подбежала к Саре и надавала ей пощёчин — совсем как жена пастуха королю Альфреду. Сара вздрогнула и, пробудившись от своих мечтаний, на миг застыла. От неожиданности у неё перехватило дыхание. Затем, сама не зная почему, она тихонько рассмеялась.
— Чему вы смеётесь, дерзкая, наглая девчонка? — вскричала мисс Минчин.
Сара уже овладела собой, вспомнив, что она принцесса. Щёки у неё пылали от нанесённых ей ударов.
— Я думала, — ответила она.
— Сейчас же просите у меня прощения, — потребовала мисс Минчин.
После минутного колебания Сара ответила:
— Я готова просить у вас прощения за смех, если он вам показался обидным, но не за то, что думала.
— О чём вы думали? — вопрошала мисс Минчин. — Как вы смеете думать? Что вы думали?
Джесси захихикала и толкнула локтем Лавинию. Ученицы подняли глаза от книжек и прислушались. Когда мисс Минчин нападала на Сару, они всегда с интересом слушали. Сара порой так странно отвечала — и совсем не боялась! Она и сейчас не испугалась, хотя щёки её горели, а глаза сверкали.